Бубнова Е.А. Конаковский фаянс.- Москва: «Изобразительное искусство», 1978. Конаковский ордена Трудового Красного Знамени фаянсовый завод имени М.И. Калинина одно из наиболее крупных и широко известных керамических предприятий в нашей стране. Его продукция разнообразная фаянсовая и майоликовая посуда, скульптура малых форм с успехом демонстрируется на отечественных и зарубежных выставках, охотно используется в быту, для украшения квартир и общественных интерьеров. Основанный в 1809 году, завод прожил интересную и славную жизнь, воплотив в своей продукции типичные для того или иного времени художественные течения. В его истории отразились все основные этапы развития русской фаянсовой промышленности, начиная от ее зарождения в начале XIX века. После Великой Октябрьской социалистической революции Конаковский завод имени М.И. Калинина одним из первых встает в строй советской керамической промышленности.

На протяжении более полутора веков завод был ведущим предприятием; его посуда и скульптура занимали почетное место среди русских художественных изделий. При всей типичности пути своего развития, при всей характерности продукции, ярко отразившей художественные стили русского искусства, Конаковский фаянсовый завод всегда имел свой собственный почерк. Особенно больших достижений добился он в конце 1950-х и в 1960—1970-е годы, когда его фаянс, полный неповторимого национального своеобразия, стал носителем оптимистического, радостного мироощущения свойственного всему советскому декоративно-прикладному искусству.

Завод по праву гордится такими талантливыми, яркими художниками, как Исидор Фрих-Хар, Иван Ефимов, Григорий Альтерман, Владимир Фаворский, Мария Холодная, Николай Коковихин, На­дежда Литвиненко, Глеб Садиков, Вера Филянская, Анна Хихеева, Иван Васильев и многие другие.

В настоящее время Конаковский завод - это огромное, хорошо оснащенное фаянсовое предприятие, выпускающее в год более ста тринадцати миллионов штук изделий и насчитывающее в своем коллективе около пяти тысяч человек. Его художественная продукция во многом определяет стиль и направление современного искусства керамики нашей страны.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсГлава 1. 1809-1870 годы. В первой половине XIX века, когда в селе Домкино Корчевского уезда Тверской губернии был основан фаянсовый, ныне Конаковский, завод, в России усиливался кризис крепостнической системы: развивались товарно-денежные отношения, росла промышленность, в том числе и фарфоро-фаянсовая. По данным «Статистических ведомостей о состоянии российских мануфактур 1815 по 1821 год», в 1813—1814 годах в России существовал 31 керамический завод, а в 1817 году уже 45.

К XIX веку Россия пришла не новичком в керамическом деле. Она имела солидный опыт в лице старых народных промыслов Гжели, а также завода Гребенщикова, Казенного фаянсового завода в Петербурге, Императорского фарфорового завода, фарфорового завода Гарднера в селе Вербилки и других, пока еще мало изученных предприятии XVIII века.

Производство тонкого фаянса зародилось у нас в начале XIX века и в первой четверти этого столетия сложилось в заметную для того времени промышленную ветвь. Во многих губерниях страны были открыты фаянсовые заводы, которые стали производить изделия для внутреннего рынка. Развивающееся русское фаянсовое производство делалось все более и более значительным и требовало к себе внимания. Однако интенсивное проникновение в страну иностранных товаров тормозило его рост, равно как и рост ряда других отраслей промышленности.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Один из зачинателей русской фаянсовой промышленности — Андрей Ауэрбах—в 1811 году пишет: «Как выделываемый мною фаянс по доброте своей заменяет иностранный, а к тому ж по деятельности моей удалось изобресть все потребные для оного материалы в самом отечестве, то и потребно дабы в чужие земли деньги не уходили... высочайше запретить ввоз таковой посуды, подобно как запрещены привозы зеркал, бумаги и пр., от такого запрещения фабрика моя не токмо будет в состоянии распространиться, но и многие другие охотники заведутся в государстве иметь сию необходимую посуду». Стараясь поддержать молодую русскую промышленность, правительство проводит на протяжении первой четверти столетия протекционистскую таможенную политику. Уже в 1800 году оказалось возможным запретить ввоз заграничных керамических товаров вследствие «достаточного количества фарфора и всякой каменной посуды глазуром», изготовляемых в России. В. 1822 году был введен особо жесткий тариф, который назначал высокие пошлины на заграничные изделия, а многие из них вообще запрещалось ввозить. Одним из проявлений политики русского правительства в области керамического производства было основание в 1798 году Казенного Киево-Межигорского фаянсового завода.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1826 году создается Мануфактурный Совет, а с 1829 года начинают регулярно проводиться мануфактурные выставки, на которых фаянсу отводилась видная роль. Его достоинства и недостатки подробно обсуждались, лучшие фаянсовые заводы получали награды. Русские изделия из фаянса постоянно сравнивались с английскими, которые в то время считались самыми лучшими в Европе. Английский фаянс, политой, расписной и с печатными рисунками, был широко известен в России. «Давно ли еще мы покупали прекраснейший Веджвудов фаянс по два рубля за дюжину тарелок? А ныне за дурной платим шесть рублей и дороже за то, что свой»,— с горечью восклицает обозреватель первой публичной выставки в Петербурге. Перед молодой русской фаянсовой промышленностью стояла сложная задача — победить на внутреннем рынке привозной фаянс и по технологическим показателям и по эстетическим качествам. В таких, с одной стороны, благоприятных, а с другой — сложных, конкурентных условиях возник в августе 1809 года в селе Домкино Тверской губернии один из интереснейших русских фаянсовых заводов, который вскоре занял ведущее место в отечественном керамическом деле.

Первые шаги этого завода связаны с именем аптекаря из Богемии Фридриха Христиана Бриннера, арендовавшего землю у помещика Ф. А. Головачева и пригласившего с известного фарфорового завода Гарднера мастера по составлению масс Рейнера и гончара-точильщика Кобоцкого. Однако вскоре Бриннер «почувствовал себя не способным к дальнейшему распространению оной» и 9 июня 1810 года продал свою фабрику Андрею Яковлевичу Ауэрбаху — лифляндскому провизору и бывшему мастеру Рейнеру.

В сентябре 1810 года единоличным владельцем фаянсовой фабрики становится А.Я. Ауэрбах, деловой и энергичный, который с первых же дней проводит ряд мер по укреплению своего предприятия. Уже в 1811 году он обращается к императору Александру I с просьбой выдать ему ссуду в 25 тысяч рублей. В том же письме он просит разрешения брать сырье в казенных землях и прислать солдат для поддержания порядка на фабрике. Пространно и неоднократно высказывает Ауэрбах свои соображения о необходимости неукоснительного выполнения запрета на ввоз иностранного фаянса в Россию. В 1814 году на фабрике в селе Домкино проводится ряд опытов по росписи и печати кобальтом, для чего из Швеции выписываются ящик кобальта и чайные чашки для образца.

В 1816 году в прошении к министру внутренних дел О.П. Козодавлеву. Ауэрбах отмечает, что для работы на его Фабрике крайне необходимы опытные мастера (лепщик или модельный мастер, фигурный живописец и мастер, который бы «мог через огонь золотить посуду»). Ауэрбах просит прислать этих мастеров с казенных фарфоровых заводов: «Я обязуюсь им производить тот же самый платеж, какой получают они от казны, и сверх того могу сделать им и прибавку, смотря по успехам их мастерства».

Видимо, деятельность Ауэрбаха стала быстро приносить свои плоды. «Я владею оной (фабрикой — Е.Б.) только 8 месяцев и уже посредством познаний, трудолюбивых стараний и пожертвованиями достиг до такой совершенной выработки фаянса, каковой, по признанию всех, никогда до сего времени в нашем отечестве не бывало, и приложенный при сем образец подтвердит истину мною сказанного»,— говорит он в письме от 8 мая 1811 года. Заявления Ауэбаха не были пустым хвастовством, так как известно, что уже в 1812 году заводу был заказан сервиз для великой княжны Екатерины Павловны — сестры Александра I и жены Тверского генерал-губернатора, принца Ольденбургского. Несколько позже, в 1815 году министр внутренних дел Козодавлев называет заведение Ауэрбаха «по отличной выработке и красоте изделий своих одним из весьма хороших в сем роде». Успехи завода подтверждаются и сведениями о росте его производительности. В 1811 году фаянса было изготовлено на 7846. а в 1815 — уже на 81 626 рублей. Успешное развитие завода затормозилось в период Отечественной воины 1812 года. Ауэрбах сообщает: «Жестокая 1812 года война, оставившая и на фабрике моей следы потерею времени, ибо все работники удалились, и в течение четырех месяцев всякое производство остановилось... После 1812 года я вынужденным нашелся снова набирать людей, иное вновь заводить и еще потерять несколько месяцев для приведения всего в порядок».

Однако уже в 1815 году мы застаем фабрику в селе Домкино Корчевского уезда оправившейся и значительно окрепшей. В это время на фабрике работают 119 вольнонаемных рабочих («настоящих мастеров 2, учеников 26, живописцев 14, кузнец 1, чернорабочих 56. приказчиков 2, женскому полу чернорабочих 18»). На земле, арендованной у Головачева, имеются «нарочно выстроенные деревянные покои, дом собственный для самого содержателя, для точения посуды 2 дома. Машин 3 для молотьбы состава, точильни 2 с машиною, дом для делания капселя, цедильня 1, горн о 2-х печах для обжигания посуды, 4 горна для обжигания рисованной посуды, для закалу песка горн, красильня 1, для мастеровых и рабочих людей 12 флигелей, кузница 1, погреб, магазины (склады — Е. Б.) для посуды, 2 амбара, конюшня, 2 сарая, 2 коровника, кирпичный сарай и 1 баня». В 1815 году вопрос с сырьем для производства фаянса заводом Ауэрбаха был полностью решен. Песок привозили из Дмитрова, глину — из Глухова, поташ и олово — из Москвы, сурик делался на самом заводе, а дрова были местные, с дачи Головачева.

Все перечисленное свидетельствует о быстром становлении фаянсового предприятия, создании необходимой производственной базы. Ауэрбах горделиво замечает в 1816 году: «Изделия моей фабрики публикою приняты с великим одобрением. Я не могу даже удовлетворить всем требованиям покупателей, несмотря на то, что в последнее время выработка моего фаянса простирается до весьма значащего количества. Сей кредит приобретен прочностью, добротою и хорошим видом оного».

В первые годы существования завода Ауэрбаха в селе Домкино Тверской губернии на изделиях ставится марка «Auerbach». Однако обозначение марки русской фабрики латинскими буквами без указания ее местонахождения считалось в то время грубым нарушением указа правительства.

Всем фабрикантам предписывалось, чтобы они «непременно налагали на своих изделиях клейма с означением российскими литерами имени фабриканта и место, в коем фабрика находится». В указе же Сената от 4 февраля 1815 года строго замечалось: «...на коих не будет клейм, означающих ясно и не сумнительно, что они действительно российской выработки, поступаемо было на основании законов о запрещении ко ввозу заграничных товаров», то есть эти изделия должны были конфисковываться как незаконно ввезенные. Это мероприятие русского правительства по отношению к молодой промышленности было вызвано желанием оградить ее от иностранной конкуренции.

Видимо, после замечания, полученного Ауэрбахом в 1816 году, завод начал ставить на изделиях новую марку: «Ауербахъ. Корчева» или сокращенно «А. К.», выполнявшуюся тиснением в массе. Какова же была продукция завода в селе Домкино Тверской губернии? Известно, что в 1815 году там было изготовлено: «сервизов столовых 313, сервизов столовых рисованных 48, чайных приборов 275, столовых приборов 6, столовых приборов рисованных 6, чайных приборов 25»; в следующем, 1816 году: «столовых сервизов 310, чайных приборов 297, чайников 1386, тарелок столовых 735 дюжин, тарелок десертных 476 дюжин» Эти данные свидетельствуют о том, что завод за пять-шесть лет своего существования освоил производство разнообразного и сложного ассортимента.

До нас дошло немного изделий этого времени. В музеях их насчитывается десятка два. Среди них тарелки, суповая миска, лоток, молочник, сахарница, чернильница, песочница, вазы, скульптура. Большинство изделий первых лет существования завода, то есть с маркой «Auerbach», отличаются простотой форм, тактом и скромностью в украшении, что, впрочем, будет характерным и для продукции завода последующих десятилетий. Предметы столовой и чайной посуды украшали ручной росписью в виде цветов, небольших листочков, тонких веточек. Орнаменты выполняли одной или двумя красками, иногда размещая их на цветной ленте охристо-желтого оттенка. В легком стремительно-танцевальном ритме несутся эти вереницы цветов и трав по бортику тарелок и блюд, непрерывной лентой опоясывают молочники, суповые миски, сахарницы. В рисунке много непосредственности и живости, вместе с тем он строго продуман, выверен композиционно и в цвете, написан умелой рукой (например, тарелка с зелено-коричневым орнаментом на желтой ленте из собрания Государственного Исторического музея или суповая миска из Государственного Эрмитажа).

Очевидно, что уже в первые годы своей деятельности завод располагал достаточно опытными живописцами, которые сумели не только живо и профессионально расписать выпускаемые изделия, но и определить художественное направление для всей продукции завода. Интересно одно из ранних произведений — маленькая песочница из чернильного прибора. Она имеет форму, близкую к кубу; на четырех ее гранях размещены однотонные пейзажные мотивы (беседка, деревья и др.), исполненные от руки быстрыми прикосновениями тонкой кисточки. Вся песочница покрыта светло-охристой краской. На этом теплом фоне хорошо смотрятся небольшие коричневые изображения, своей безыскусственностью и легкостью линий напоминающие путевые зарисовки. В произведении хорошо найдено соотношение предельно простой компактной формы и небольших, легко читаемых, обобщенных рисунков.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсНесколько особняком в творчестве мастеров ауэрбаховского завода стоят две парные вазы для фруктов, хранящиеся в Государственном Эрмитаже и в Государственном Русском музее. Оба изделия выполнены из светло-желтой массы и сплошь покрыты рельефным декором то в виде листьев и гроздей винограда, то в виде завитков, мелких цветов, сетки и пр. В этих вазах, появившихся не позднее 1816— 1817 годов, чувствуется влияние известного в те годы Казенного Киево-Межигорского фаянсового завода или привозных английских образцов. Возможно даже прямое заимствование формы и рельефа с заграничных изделий. Сразу же отметим, что это редкий случай на заводе Ауэрбаха, выпускавшем на протяжении всех лет своего существования свою, глубоко национальную продукцию.

Среди изделий Андрея Ауэрбаха этого времени выделяется мелкая тарелка с нарядной, расположенной не только по бортику, но и на зеркале живописью (около 1815 г.). Орнамент, нанесенный по ее борту, построен на чередовании мелких полевых цветов, ромашек, пышных роз, листочков разных форм и размеров. Для того чтобы рисунок плотной каймой стелился по краю, просветы между более крупными элементами заполнены изящными, упруго закрученными усиками, невесомыми тычинками, травками, точками. Роспись выполнена от руки черной и синей надглазурной краской. К этой живописи стоит приглядеться повнимательнее, так как выбранные художником растительные мотивы и их художественное воплощение станут излюбленными у мастеров завода Ауэрбаха, а многие элементы этого орнамента и основные принципы его построения будут фигурировать в более совершенном виде в убранстве известного Тверского дворца, изготовленного заводом через несколько лет, а именно в 1820-х годах.

Не менее интересна центральная часть этой тарелки, где размещен однотонный пейзаж, наполненный поэтическим настроением. На переднем плане расстилается гладь воды со скользящими по ней лодками, на скале громоздится суровый замок с башней, у дороги растут де­ревья, как кулисы обрамляющие изображение. Мастера фаянсового завода перенесли на тарелку «Вид крепости г. Павловска со стороны озера, написанный Семеном Щедриным и гравированный Иваном Ческим в 1800 году». Однако, взяв за образец известную гравюру и желая имитировать технику гравюры на фаянсе, художник выполнил декор тарелки от руки. Видимо, в это время на заводе производились опыты над печатанием изображений на посуде, о которых вскользь упоминается в докладной записке министра финансов в октябре 1814 года, где, со слов Ауэрбаха, отмечается, что «согласно с желанием публики, от которой и получил он одобрение, выделано у него некоторое количество приборов с живописью и печатанием по образцу английских чайных приборов, для производства коих покупал он в аптеках материал под названием «кобальт».

Вероятно, Ауэрбах преувеличивал успехи своей фабрики по освоению техники печатных рисунков. Однако в 1817 году эксперименты, начавшиеся в 1813—1814 годах, дали ощутимые результаты. Ауэрбах смог уже послать «первые опыты печатной посуды подглазурной» в Петербург министру, который приказал «за присланные образцы засвидетельствовать ему признательность, изъявив их отличную доброту». Несколькими годами позже завод сумел перейти к массовому (по понятиям того времени) изготовлению изделий с декором из печатных рисунков. Упоминание о выпуске изделий с печатными рисунками имеется в ведомости за 1821 год: «тарелок десертных печатных 432, полоскательных чашек сине-печатных 175».

То же сообщение повторяется в ведомостях последующих лет, а в более ранних документах (например, 1815, 1816 гг.) таких сведений нет. Можно предположить, что посуда с печатными рисунками стала выпускаться заводом в 1818—1820 годах. Для завода Ауэрбаха было очень важно освоить новую технику, значительно удешевлявшую декорирование фаянса и дающую возможность без большого труда выпускать изделия с высококачественными гравюрами.

В технике печатных рисунков преуспевали английские заводы того времени. Их фаянс политой, украшенный рельефом, рисунками ручной работы и печатными, был лучшим в Европе с конца XVIII века.

Английские изделия вывозились на европейский, в том числе и русский рынок. Достоинства английского фаянса пристально изучались молодыми русскими фаянсовыми заводами. Понятно, что и завод Ауэрбаха не прошел мимо выгодной в экономическом и высокой в художественном отношении техники декорирования фаянсовых изделий. Опыты завода в селе Домкино становятся более понятными, если вспомнить, что Императорский фарфоровый завод приступил к изготовлению изделии с печатными рисунками в 1814 году, а Казенный Киево-Межигорский фаянсовый завод освоил эту технику уже в 1812 году. Газета «Северная почта» (1812, 29 мая, № 43) сообщала: «В Киеве находится славная Межигорская фаянсовая фабрика. Весьма важное для сей фабрики открытие, которому в то же время сделан первый опыт, есть печатание на фаянсе, которое употребляется вместо рисовки и живописи и беспримерно облегчает сию работу, ибо разные рисунки и ландшафты, однажды на меди выгравированные, печатаются весьма успешно на всякой фаянсовой посуде». Тарелка с видом города Павловска была одной из проб завода Ауэрбаха на пути к постижению заманчивой техники печатания рисунков на фаянсе. Чтобы подчеркнуть особое значение своей тарелки с пышным цветочным обрамлением и тонким графическим рисунком в центре, имитирующим печать, художник поместил в самом пейзаже, на придорожном камне, имя владельца завода «Andrei Auerbach». Очень существенно, что для изделия, рассматриваемого заводом как программное, было избрано одно из лучших произведений русского искусства того времени, а именно картина Семена Щедрина. Отношение к пейзажу в искусстве не как к второстепенному, фоновому компоненту картины, а как к самостоятельному произведению, наполненному определенными переживаниями и имеющему свою собственную художественную ценность, появляется в России в конце века и вскоре становится целым направлением в русской живописи и графике. Несколько идеализированные, но полные живого ощущения красоты окружающего мира произведения Семена Щедрина переносят нас в чудесные парки Павловска, Гатчины, Царского Села, Петергофа и других окрестностей Петербурга. В этих картинах художник поэтично передает своеобразие родной русской природы; в задумчивых ландшафтных парках конца XVIII века он находит столь любимые в его время настроения чувствительной созерцательности и мечтательности. Такое отношение к природе не было случайным в живописи. Для всей русской культуры конца XVIII и начала века характерно обращение к природе, любование ею, что было лишь частью общей тяги к естественности и простоте, свойственным русскому классицизму, выдвинувшему идею человека-гражданина, высоко поднявшему значимость, ценность человеческой личности. Гуманизм этого периода, утверждая равенство людей, обращался к природе, к «естественному праву». Внутренний мир человека, его переживания часто становились темой в литературе и искусстве. Карамзин, Жуковский, описывая мысли и чувства своих героев, обращаются к природе, находя в ней созвучия настроениям человека. В первой четверти XIX века, то есть в то время, когда на заводе Ауэрбаха появилась тарелка с видом Павловска, в русской литературе развились и упрочились темы, связанные с природой, тонким певцом которой был Пушкин, а в живописи и графике появился целый ряд художников — последователей и учеников Семена Щедрина: С. Галактионов, К. и И. Ческие, А. Ухтомский — в гравюре; В. Причетников, М. Иванов, А. Мартынов, Ф. Алексеев — в живописи. Мастера завода Ауэрбаха, избрав для декора своего фаянса «Вид крепости г. Павловска со стороны озера, написанный Семеном Щедриным и гравированный Иваном Ческим», проявили высокий и взыскательный вкус. Их произведение было передовым, свежим, отвечало основным направлениям в искусстве того времени, обладало большими художественными достоинствами. Перейдя с гравюры на фаянс, рисунок претерпел некоторые изменения в своей композиции, был переосмыслен для круга, а главное — получил новые качества, вытекающие из свойств материала и его технологии: штрихи стали мягко, чуть заметно растекаться, все изображение объединилось теплым блеском глазури. Тарелка производит художественно целостное впечатление. Живописный цветочный бордюр прекрасно держит центральное изображение. Черно-синяя орнаментальная роспись, выполненная кистью, сочетается с однотонным серо-коричневым, напоминающим гравюру, пейзажем. Незаписанный белый фаянс, лежащий полосой между цветочной росписью и пейзажем, а также виднеющийся под всей живописью, придает воздушность орнаментальному убранству и центральному изображению, помогает глазу легко читать их и, кроме того, объединяет весь декор, способствует законченности произведения.

Сочетание тонко прорисованного сюжетного (или пейзажного) изображения на дне тарелки, выполненного в технике печати, и надглазурного, написанного от руки живописного орнаментального обрамления, состоящего из цветов, листьев, трав, станет весьма распространенным приемом мастеров завода в Тверской губернии. Следует отметить, что этот прием сочетания двух техник на одном изделии отсутствует у других русских фаянсовых заводов.

Десятилетие своего существования фабрика в селе Домкино Корчевского уезда Тверской губернии встречает определенными успехами. Материальная база его значительно окрепла, особенно вследствие получения долгожданной государственной ссуды в 25 тысяч рублей, выданной Ауэрбаху в 1819 году после длительного ожидания и многочисленных просьб. В 1819 году фабрика состояла из «33 хотя и деревянных, но огромных корпусов для разных мастерских с машинами, инструментами и проч.», а на складах у нее «находилось выделанного фаянса более нежели на сию сумму» (то есть на 25 тыс. рублей). В 1824 году Ауэрбах сообщает: «От сего вспомоществования фабрика моя улучшена, нынешние изделия оной высшей доброты против прежних... Как на фабрике моей, так и в Московской лавке и у Макария находится слишком на 60 тыс. рублей товара» В том же году министр финансов Канкрин отмечает: «Фабрикант сей по усердию в распространении своей фабрики заслуживает внимания правительства».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1820-х годах ассортимент изготовляемых на заводе Ауэрбаха товаров был весьма разнообразным. Завод производил посуду столовую, чайную, сервизную, а также дюжинами штучные изделия (кружки, блюда, полоскательные чаши, чайники и др.) и скульптуру. Фаянс расписывается от руки, украшается печатными рисунками, а порою оставляется просто белым. Стиль зрелого классицизма характеризует все русское искусство конца XVIII — первой трети XIX века, времени, когда широкое распространение в искусстве получают высокие гуманистические идеи равенства сословий и гражданственности.

В искусстве первой четверти XIX века при всей его многоплановости, разносторонности наблюдаются необыкновенная внутренняя цельность и единство стиля. В архитектуре и фарфоре, большой исторической картине и миниатюре, скульптуре, мебели, бронзе — везде громко звучат идеи своего времени, облекаемые в. античные формы. Однако русский ампир, имеющий свои национальные особенности, никогда не создавал таких нагроможденных форм и образов, полных торжественно- холодного величия, как в Западной Европе, в частности во Франции. Важнейшим явлением в искусстве русского зрелого классицизма следует назвать стремление к синтезу архитектуры, скульптуры, декоративной живописи, а для интерьеров — добавим еще — и декоративно- прикладного искусства. Примечательно, что выдающиеся архитекторы этого времени, такие, как А. Воронихин и К. Росси, работают над эскизами мебели, а скульптор С. Пименов дает свои образцы для фарфора.

Предметы, населяющие интерьеры эпохи зрелого классицизма (мебель, светильники, зеркала, изделия из бронзы, фарфора, фаянса, стекла и другие), имеют черты, роднящие их с архитектурой,— строгость, ясность, величие.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Ампир проявляется в фарфоре (в частности в изделиях Императорского фарфорового завода) в торжественно вытянутых пропорциях, геометризованных формах, четком членении объемов. Не редко для создания ваз, чашек, чайников, кофейников и других предметов художники берут за основу формы античных сосудов (амфор, кратеров, киафов) и творчески перерабатывают их. Многие изделия с высокими поддонами, порою дополненными львиными лапами; ручки предметов приподняты над краем, загибаются и имеют завершения в виде розеток, грифонов, лебедей. В этот период появляется новое решение живописно-цветового строя фарфора, для которого характерна любовь к цвету и золоту. При таком интенсивном колористическом строе произведений незаписанный белый фарфор воспринимается как дополнительный цвет, активно и самостоятельно звучащий в общем мажорном аккорде.

Часто фарфоровые изделия с внешней стороны целиком покрывают краской (синей, пурпурной, зеленой), а в оставленных медальонах помещают полихромные живописные или однотонные гризаильные портреты, пейзажи, жанровые сцены. В моду входит деление всей поверхности изделия на геометрически правильные секторы, сегменты, окружности, полосы и т. п. В декоре применяют много золота, иногда золотится весь предмет целиком; тогда вместо фарфора как бы появляется бронза. В фарфоровой скульптуре применяется сочетание белого бисквита и золота, что придает образам отвлеченно-идеальные черты и приподнято-торжественный характер.

В фаянсе Казенного Киево-Межигорского завода этого времени, близком по эмоциональному строю фарфору Императорского завода, также царит дух парадности и величия. В посуде и декоративных изделиях повторяются античные формы, в орнаментальных мотивах, печатных рисунках и рельефах много античных элементов и сюжетов, изделия выполняются из цветных масс и украшаются сплошным рельефным орнаментом.

Совершенно иной характер у продукции завода в Тверской губернии. Она красива по форме, хорошо построена, элегантна по силуэту и пропорциям. Произведения завода Ауэрбаха выдержаны в стиле позднего классицизма.

Однако в отличие от продукции Императорского фарфорового завода, который был наиболее передовым из русских фарфоровых и фаянсовых заводов того времени и придерживался самых новых, отточено изысканных, дворцово-величественных форм и декора, в посуде завода Ауэрбаха эти черты смягчены. В ней больше теплоты и интимности. Ампир проявляется здесь как бы в другом аспекте.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Сервизы, чашки, кружки, тарелки фаянсового завода в Тверской губернии представляешь себе не в парадных апартаментах дворцов Санкт-Петербурга, а в утопающих в зелени усадьбах, небольших строениях провинциальных городов и послепожарной Москвы, о которых так хорошо сказал А.А. Федоров-Давыдов: «Это небольшие уютные домики, обычно с той или иной формы портиками, с каменными и чугунными оградами садиков. Не являясь выдающимися произведениями архитектуры, каждый из них вместе с тем производит чрезвычайно приятное впечатление красотой и каким-то особым благородством своих форм. Прекрасные пропорции, общая простота и сдержанность архитектуры, в меру найденное количество лепных украшений и в особенности какая-то приветливость, человечность облика и «выражения» этих домиков свидетельствует о том, что мы имеем здесь дело с настоящей архитектурной школой, с большой и прочной архитектурной культурой.

Много общего в характере этих небольших домиков и фаянса Ауэрбаха. Их объединяет одинаково понятый стиль высокого классицизма, из канонов которого их создатели берут только то, что им близко и понятно: величавую простоту, благородство, человечность.

В 1820-х годах на заводе Ауэрбаха четко обозначились два направления в декорировании изделий, причем оба они развивались параллельно и существовали одновременно на протяжении всех лет жизни завода. Одно характеризовалось несколько суховатыми, выполненными в технике печатных рисунков изображениями; другое основывалось на издавна любимой мастерами завода живописи, которая отличалась нарядной декоративностью, легкостью мазка и совершенством исполнения. Ручная роспись ауэрбаховских мастеров была настолько выразительной, свежей и художественно отработанной, что даже сервизы для императорского двора декорировались в этой манере.

Интересно вспомнить, что в это же время, то есть в 1820-х годах, один из ведущих фаянсовых заводов страны — Казенный Киево-Межигорский завод основную массу своей продукции, в том числе и ответственные заказные произведения, украшал печатными рисунками. Как сообщает директор завода Бородин 23 ноября 1823 года в своем письме графу Гурьеву, заказавшему сервиз, «из людей, способных отработать вещи чисто и со вкусом, здесь только один гравер, а прочие суть крестьяне, у них кисть плохо ходит в руках. Печатные же с достоверностью выйдут хороши».

В 1820-х годах заводом Ауэрбаха были сделаны три заказанных ему сервиза: для Павловского дворца, для придворной конторы и для Тверского путевого дворца. На всех изделиях, кроме марки завода « А. К.» или «Ауербахъ. Корчева», есть еще клейма: «Павловского дворца», «Придворной конторы», «Тверского дворца». Сервизы близки по формам и все расписаны от руки подглазурным кобальтом. Сохранился счет владельца завода на сделанный для Павловского дворца сервиз. Этот документ интересен для нас, так как дает представление о предметах, входивших в состав крупного дворцового сервиза, и ценах на изготовленную посуду:

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВидимо, в этот счет вошли не все изделия из сервиза, так как в Павловском дворце-музее хранятся еще и другие предметы из этого сервиза, не упомянутые в счете (например, суповая миска). Все предметы сервиза украшены кобальтовой росписью в виде бордюров из чередующихся мелких листочков и трех ягод. Роспись ажурная, очень легкая и незатейливая. Сверху и снизу она обрамлена кобальтовой отводкой.

Особенно интересен сервиз для Тверского путевого дворца, заказанный в те же годы. Сервиз очень велик по своему составу. В него входит обычная столовая посуда, дополненная вазочками для мороженого, мисочками, набором для специй, а также кофейник, сахарница, масленка. Формы изделий выдержаны в стиле высокого классицизма, но в них нет подчеркнутой вытянутости и помпезности. Очарование сервиза состоит в простоте форм и убранства, великолепном белом фаянсе, украшенном кобальтовой цветочной гирляндой. Все произведение, мажорное по своему настроению, полно какой-то юношески чистой красоты и светящейся радости.

Ничего лишнего в форме, в цвете лишь синее и белое. Однако за этой простотой и лаконизмом стоит большое искусство художника. Только человек, наделенный тонким вкусом и достаточными знаниями, мог так четко вычертить силуэт изделий, уравновесить объемы, построить предметы в хороших пропорциях, с таким мастерством расписать их. При анализе росписи сервиза мы вспоминаем, что уже ранее на заводе Ауэрбаха было создано что-то подобное. Похожий цветочный бордюр встречался на тарелке с видом Павловска, выполненной несколько лет назад. Там были те же розы, листочки, мелкие цветы. Только на тверском сервизе они написаны уверенней, с большим мастерством и блеском. Растительные формы орнамента родились в результате хорошего знания природы, поэтического восприятия красоты, твердости умелой руки художника. Живописец с большим искусством распластывает свой орнамент по поверхности предмета. Свободно обобщая формы цветов и листьев, он группирует их в ритмически повторяющиеся сочетания, где чередуются яркие пятна цветов и листьев с тоненькими легкими стебельками, мелкими листочками и закрученными усиками растений. Цветочная гирлянда написана настолько живо, без заранее приготовленного, всесторонне выверенного образца, что в ней нельзя обнаружить обычного для бортового декора раппорта. Роспись тарелок и других предметов сервиза выполнена в одном духе, но с небольшими изменениями, вариациями, что свидетельствует о незаурядном таланте живописца-импровизатора, расписавшего этот сервиз.

Художник прекрасно владеет техникой подглазурной живописи, знает особенности кобальта. Его орнамент включает в себя то интенсивно-синие пятна, то легкие прозрачно-голубые мазки. Это обогащает тональное звучание живописного убранства, придает сочность и живость трактовке растительных форм. Мастерски расположенный по форме декор выявляет моделировку объемов, придает им стройность. Роспись тверского сервиза выполнена без золота и многоцветия. Однако художник создает одной краской такое богатство нюансов в росписи, так любовно передает прелесть цветочного венка, так умело сочетает его с формой, что этот сервиз, наделенный нешаблонной красотой, может служить примером большого искусства русского ампира. К кобальтовым росписям живописцы ауэрбаховского завода обращаются неоднократно. Примечательны два изделия — перечница и тарелка,— где декор особенно близок к народной скорописи гжельских гончаров — потомственных керамистов, прославившихся в XVIII веке прекрасной майоликой, а в XIX веке — полуфаянсом, фаянсом и фарфором. Полуфаянсовые изделия, появившиеся в Гжели в первые годы XIX века, в подавляющем большинстве украшались кобальтовыми растительными и геометрическими мотивами, выполненными размашисто, быстро и выразительно. Росписи на перечнице и тарелке завода Ауэрбаха можно смело поставить в один ряд с декором полуфаянсовых изделий Гжели. В росписях ауэрбаховских художников определенно чувствуется почерк гжельских мастеров, их острое чувство декоративности и здоровый реализм. Видимо, на заводе Ауэрбаха работали живописцы, хорошо знавшие гжельские народные росписи или даже сами происходившие из тех мест.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсМастера Тверского завода, принимавшие участие в создании росписи дворцового сервиза, в своей работе основывались на старых народных традициях русской керамики, в исполнении великолепных цветочных бордюров ими использованы те же принципы художественного решения, что и в упоминавшихся перечнице и тарелке, а следовательно, и в гжельском полуфаянсе. Здесь наблюдаются тот же подход к построению композиции, та же легкость в манере росписи, то же чередование ярких пятен и тонких штрихов и, наконец, то же отношение к растительному орнаменту, то есть подчинение растительных форм принципу декоративности, распластывание их по поверхности изделия, осмысление предмета именно как произведения керамического. Все это характерно как для гжельских изделий первой четверти XIX века, так и для произведений завода Ауэрбаха того же времени, в том числе тверского сервиза. Особенности, свойственные целой группе вещей, выполненных на заводе, позволяют говорить об определенном направлении в его работе, связанном с народными принципами. В цветовой гамме орнаментов и трактовке растительных мотивов, в самом подходе к украшению посуды чувствуется рука народного мастера, близкого к природе, вкус которого воспитан на традициях русского национального искусства.

Черты народного искусства очень ярко проявились в интересном произведении художника Тверского завода — кружке, украшенной надписью «Елизавете Лазутиной. 1824 ноября 26» и пейзажем, который разместился по всей цилиндрической поверхности изделия. Рассматривая изображение, зритель поворачивает в руках кружку и как бы проходит мимо деревенских домов, идет вдоль реки, на берегу которой стоят рыбаки с удочками, видит различные деревья и прохожих, доходит, наконец, до здания кабака с огромным двуглавым орлом на крыше и наваленными у стены бочками. Этот сельский вид, вероятно, хорошо знакомый художнику, перенесен им с большой наблюдательностью на фаянсовое изделие. Написан пейзаж от руки, непосредственно, искренне и живо. Художник сумел употребить в росписи разные цвета, избежав при этом пестроты. Все элементы изображения скомпонованы без заранее приготовленной схемы, они, как в повествовании, один за другим появлялись на предмете, располагались естественно и просто. Вместе с тем декор ловко заполняет всю поверхность предмета. Пейзаж написан так, что его нижняя часть, подчеркнутая широкой сплошной полосой, стелется по горизонтали и зрительно утяжеляет кружку, а верхняя часть, легкая и воздушная, содержит много незаписанного фона, и туда рисунок пробивается то ажурной кроной деревьев, то уголками крыш.

При всей наивности и безыскусственности изображения живописец проявляет себя в нем мастером, наделенным прирожденным чувством цвета и композиции. Живопись не только украшает предмет, но и, как-то необыкновенно естественно согласовываясь с формой, как бы сливаясь с нею, позволяет создать единое, выразительное художественное произведение.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1820—1830-х годах посуду на заводе Ауэрбаха часто украшают полихромными растительными мотивами, в которых при всей их простоте и колористической собранности чувствуется любовное отношение к цвету. Эти скромные, неброские орнаменты, написанные легким, быстрым мазком, полны неповторимой прелести. Они свидетельствуют об искренности художника, его увлеченности работой и радостном мировосприятии. Вместе с такими росписями на заводе Ауэрбаха в это время применяли, как указывалось выше, и другой вид убранства — печатные рисунки. Известно, что Ауэрбах уплатил крупную сумму за обучение гравера по меди и стали и в 1820-х годах приступил к широкому выпуску посуды с монохромной подглазурной печатью. Но, освоив этот способ декорировки, характерный в то время для западноевропейских, в частности английских, фаянсовых изделий, Ауэрбах не заимствовал вместе с техникой печати композицию, тематику, орнаментику и весь художественный строй этих прославленных иностранных образцов.

Излюбленной темой английских печатных рисунков на фаянсе были задумчивые тенистые парки, старинные архитектурные сооружения, морские сцены, гавани с судами, а то и просто пышный растительный орнамент. В основное изображение чаще всего вплетался цветочный мотив. Он размещался по краю предмета и, незаметно переходя к центру, заполнял все изделие сплошным узором. Фаянс завода Ауэрбаха всегда оставался образцом подлинно русской художественной керамики, выделялся народной трактовкой растительных орнаментов, оригинальностью художественного образа и высокими техническими качествами среди произведений других русских фаянсовых заводов первой половины XIX века.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

На предметах ауэрбаховского завода в технике печати часто выполняли лишь центральные изображения, бортовые же рисунки наносили двумя-тремя красками от руки. На посуде оставляли много незаписанного белого фаянса. Главное изображение выделялось, так как бордюр не заглушал его, а лишь обрамлял и подчеркивал его значимость.

Таковы тарелки, хранящиеся в Государственном Историческом музее. Одна с изображением собаки (в центре), выполненным в технике печати, и растительного кистевого орнамента коричневого и желтого цвета на бортике; другая — с желто-коричневым растительным орнаментом ручной работы по краю и однотонной печатью (военный на коне) в центре.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Интересна ваза-ароматница с ручками в виде маскаронов, расписанных от руки. Формы этого изделия четки, геометризованы. Для украшения ароматницы взяты тонкие графические рисунки, на которых изображены русские пейзажи с березами, соснами, озерами, дорогами и маленькими фигурками людей. Подставка вазы расписана «под мрамор», а античные маскароны рогатых фавнов, утеряв свой мифологический характер, стали лицами простых бородатых русских крестьян. В одном предмете употреблены две техники: печать и ручная работа. Художники завода любили разнообразить декор изделий, вносить в каждое произведение что-то неожиданное, веселое. Так, например, внутри простой цилиндрической кружки, украшенной суховатым печатным рисунком на военную тему, помещалась объемная лягушка, вылепленная в натуральную величину и раскрашенная «под натуру». Видимо, эта лягушка обнаруживалась внезапно при питье молока и вызывала веселый смех окружающих.

Среди предметов с печатными рисунками выделяется большая кружка с однотонным изображением черта, держащего в объятиях «младенца», перепеленатого орденской лентой с орденом Почетного легиона на конце. У «младенца» портретные черты императора Наполеона. Известно, что сатирические изображения этой личности были распространены во втором десятилетии XIX века, а в третьем — эта тема исчезает и уступает место героизации образа. Русские карикатуры на Наполеона не содержат, за редким исключением, изображений дьявола, среди русских листов не было и карикатуры, помещенной на кружке Тверского завода. Такие сатирические изображения, снабженные забавными надписями, изготовлялись в Голландии, Англии, Франции, Германии. Известный английский двухтомный труд Бродли дает возможность разобраться в последовательности возникновения этих карикатур. Оказывается, что впервые интересующая нас карикатура была выполнена безымянным немецким мастером весной 1814 года. Подобная же английская карикатура, отличающаяся только тем, что она была дана справа налево, выполнена Роулендсоном и издана Аккерманом также весной 1814 года. Во Франции же эта карикатура была повторена, как сообщает Бродли, художником Бозио у издателя Furioso le Petit в Париже.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Несмотря на то, что в России подобного листа не было, карикатура все же попала к нам из-за границы и имела хождение среди частных лиц. Очевидно, завод Ауэрбаха, не желая отстать от моды, воспроизвел карикатуру на фаянсе в 1818—1820 годах. Таким образом, тема «Черт нянчит Наполеона», так распространенная в Западной Европе, встречается в России лишь на кружке завода Ауэрбаха. Это говорит о том, что завод живо откликался на события своего времени и одним из первых в русском фаянсе отразил тему Отечественной войны 1812 года.

В 1829 году (май-июнь) в Петербурге для поощрения молодой русской промышленности была открыта Первая публичная выставка русских мануфактур, имевшая целью «явить свету успехи наших мануфактур в полном их блеске и величии». На ней было представлено 326 партий изделий, вещей порознь 4041, участвовало 326 фабрикантов, посетило выставку более 100 тысяч человек (то есть около одной трети населения Петербурга). Большое внимание на выставке было уделено развитию отечественной керамики, в частности фаянсу: в «Описании Первой публичной выставки русских мануфактур», изданном в Петербурге в 1829 году, фаянсу посвящается целая статья, специальные эксперты изучают представленные экспонаты, относя заводы к тому или иному разряду, фабриканты получают награды. «За хорошую и сходной цены фаянсовую посуду» Большую серебряную медаль на этой выставке получил и фабрикант Ауэрбах. Эксперты отметили: «Завода Ауэрбаха столовые сервизы с бордюром и белый фаянс имеют прочную доброту и хорошую отделку, в прочности можно сравнить со средним английским, а что касается до цен, то довольно высоки, но за прочность и за чистую отделку принадлежат к первому разряду». (Первого разряда удостоились завод Гарднера, завод Поскочина; второго — завод Соколова в Вышнем Волочке, третьего — завод Гинтера, братьев Фетисовых).

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

За Петербургской последовала Первая московская выставка 1831 года, к которой длительно и деятельно готовились: Мануфактурный Совет подробно обсуждал проект выставки и время ее открытия, шла обширная переписка о пользе ее и деталях устройства, в «Ведомостях» обеих

столиц были опубликованы сообщения об этом событии. Под выставку было отдано 18 залов и комнат Дома благородного собрания. Ауэрбах прислал на Московскую выставку фаянсовую посуду: два столовых сервиза с коричневой отводкой (253 руб.), столовый сервиз писаный, эмалевый (345 р. 45 к.), столовый сервиз белый (225 р. 25 к.), дежене сине-печатного фаянса, тарелки десертные. При раздаче наград «провизор А.Я. Ауэрбах за обширное производство фаянсовой разного рода посуды, удовлетворяющей ныне вполне внутреннему потребителю, равно как и за то, что в близости Москвы хорошее фаянсовое производство им было введено, получил Большую золотую медаль».

В 1833 году на Третьей выставке мануфактурных изделий в Петербурге Ауэрбах удостаивается высшей награды — права употребления на своих изделиях государственного герба. Положение предприятия Ауэрбаха в это время можно считать очень прочным. На всех выставках он получает награды, изделия его фабрики пользуются полным признанием.

В 1829 году завод был переведен из села Домкино в купленное Ауэрбахом село Кузнецово того же Корчевского уезда Тверской губернии. Завод расположился на берегу реки Данховки на площади в 4 десятины. Он хорошо оборудован, имеет много деревянных строений. В это время на заводе работают 120 человек, из которых 1 мастер, 17 точильщиков, 22 живописца. Изделия продаются в «Москве и других внутри государства местах». Дело Ауэрбаха продолжает расти. Несмотря на то, что в 1845 году скончался основатель завода А.Я. Ауэрбах и управление заводом перешло в руки его сыновей, деятельность предприятия получает все больший размах, техническое оснащение его улучшается.

«В 1848 году устроены на заводе два новые круглые горна, из коих один о пяти топках, а другой не известного доселе устройства, собственного изобретения гг. Ауэрбахов — двухэтажный и имеет в нижнем этаже 8, а в верхнем 5 топок, в них посуда обжигается ровнее, чем в обыкновенных горнах, и при том требует менее дров. Кроме того в начале настоящего (1849 — Е.Б.) года составлена новая масса, белее прежней и для нее новая глазурь лучшего достоинства.

В Тверских губернских ведомостях за 1851 год сообщается, что «фаянсовые заводы в последние 3 года значительно улучшились. В Вышневолоцком уезде выстроен новый завод братьями Ауэрбах. В 1850 году на заводе было приготовлено разных изделий на 5 тыс. руб. серебром». Есть сведения, что в 1858 году Кисловский и Ауэрбах хотели взять известную Киево-Межигорскую фаянсовую фабрику в арендное содержание, но их опередили братья Барские Сырье, которым пользуются на заводе в селе Кузнецово, русского происхождения. Белую глину возят на завод из Глуховского уезда, песок—из Клинского уезда Московской губернии, кварц из Петербурга, поташ—из Нижнего Новгорода, соду и буру—из Москвы, сурик и белила—с завода в Корчевском уезде, серую глину — из Новгородской губернии. Кобальт, хром, марганец, железо, медный купорос, золото, серебро и т.п. привозят из Москвы. Основной сбыт продукции осуществляется в Москве и Петербурге.

Все эти данные дают достаточно полное представление о положении завода в селе Кузнецово в 1830–х-1850-х годах. Что касается ассортимента, то в нем нет никаких изменений. По-прежнему изготовляют чайную и столовую посуду — сервизную, наборами, штучную. Для декора употребляют ручную живопись и печатные рисунки. Особенно хорошо было отработано печатание кобальтовых рисунков. В материалах выставки 1839 года специально отмечается, что Ауэрбах награжден «за фаянсовые изделия и сине-печатные тарелки, по доброте и чистоте заслуживающие особенного одобрения».

С конца первой четверти XIX века завод Ауэрбаха стал во множестве выпускать изделия с печатными рисунками, среди которых встречаются изображения животных, пейзажи, сцены народных плясок, военные эпизоды. К Ауэрбаху могут быть отнесены слова В. Пельчинского: «Фабриканты наши должны бы воспользоваться счастливым удобством, представленным изделиями сего рода (то есть фарфоровой и фаянсовой посуд — Е.Б.) к изображению посредством оных отечественных событий, обычаев и местоположений, доставляя через то потребителю изделия вместе приятные глазам и возвышающие душу его. Из образцов, которые уже появляются, кажется, что они не упустят сего из виду».

Во время царствования Николая I (1825—1855) особенно многочисленными на фарфоре и фаянсе становятся печатные рисунки, воспроизводящие военные эпизоды. В качестве оригинала использовали живописные произведения, а также выходивший в 1841—1862 годах труд Висковатова «Историческое описание одежды и вооружения российских войск». Императорский фарфоровый завод и Киево-Межигорский казенный фаянсовый завод выпускали тарелки с изображениями военных сцен. Не прошел мимо этого увлечения и завод Ауэрбаха. В технике тонкой печати здесь декорируются целые серии тарелок на военные темы. Чаще всего в центре помещается на переднем плане фигура всадника в форме определенного полка, сзади виднеется слегка намеченный пейзаж, а иногда еще две-три второстепенные человеческие фигуры. Под изображением встречаются подписи: «Кирасирского Е. И. В. наследника полка», «Крымско-татарского эскадрона», «Е. В. Михаила Павловича», «Кавказско-горского эскадрона».

Удалось установить, что центральная фигура тарелки с надписью «Крымско-татарского эскадрона» является воспроизведением литографии Сверчкова (1840-е годы), а фигура кирасира с тарелки с надписью «Кирасирского Е. И. В. наследника полка» близка к листу, подписанному: «рис. Балашов, печ. д Арленг, лит. Бир», относящемуся к 1831—1845 годам. Видимо, завод Ауэрбаха брал подходящий ему оригинал, и местные граверы переводили его на металлическую доску для многократного воспроизведения. При этом заводские художники не слепо копировали оригинал, а переделывали его для фаянса. Они продумывали новую композицию в круге и, отбрасывая целый ряд деталей, оставляли много чистого незаписанного фона, словом, учитывали форму изделия, свойства нового материала — фаянса, думали о декоративности своего произведения в целом. Тонкий графический рисунок на фаянсе хорошо вписывался в зеркало тарелки. Он был немногословен и четко выделялся на белом фоне. По бортику тарелки размещались военные атрибуты. Строгая монохромность рисунка иногда нарушалась небольшим количеством золота, что еще более усиливало торжественно-официальное звучание произведений.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ это же время на заводе продолжают, как и прежде, украшать посуду ручной цветочной живописью. В 1830-х-1850-х годах было создано много изделий, мастерски расписанных цветочными орнаментами. Примером может служить чашка с блюдцем из Кусковского музея, где по светло-желтому фону написана гирлянда ярких крупныхцветов, или ваза с двумя крышками из собрания Государственного Эрмитажа. Форма этого изделия отличается подчеркнуто четким членением на отдельные объемы (цилиндр, усеченный конус и др.). Граница каждого объема отмечается тонкой красной отводкой. Вся поверхность вазы украшена разбросанными по ней цветочками, выполненными декоративно и непосредственно. Как бы демонстрируя свое мастерство, живописец бесконечно разнообразит ракурсы и очертания колокольчиков, дополняет цветы столь любимыми на заводе легкими усиками. Целые сервизы и отдельные изделия завода Ауэрбаха декорируются растительными орнаментами, которые наносятся по краю тарелок, блюд или опоясывают предметы. Излюбленным мотивом убранства являются листья и грозди винограда (возможно хмеля), выполненные коричневым и зеленым и украшенные легкими закрученными усиками. Интересен маленький сливочник с расположенным по тулову однотонным пейзажем ручной работы, напоминающим быструю зарисовку с натуры. Вероятно, этот сливочник уцелел от целого сервиза. Легко себе представить, как элегантно выглядел весь ансамбль, образ которого построен на сочетании тонкого черного рисунка и белого, чуть желтоватого, фаянса.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Наряду с произведениями, отличающимися мастерством исполнения и сдержанным живописным убранством, сохранилась большая цилиндрическая кружка, почти целиком записанная сценами и надписями лубочного характера. В полихромной надглазурной технике грубовато выполнены забавные жанровые картинки, где участвуют ребенок, медведь, собака; надписи же поясняют, что «перситская собака спасает младенца спиртомъ». Наивно и ярко написана вся композиция фигуры. Это произведение, звучащее в народном ключе, далеком от ученого искусства, еще раз свидетельствует, что на заводе Ауэрбаха изготовляли предметы, близкие по духу к народному искусству и рассчитанные на покупателя из средних, небогатых слоев населения. В 1830-х — 1850-х годах формы изделий на заводе претерпели некоторые изменения. Наряду со старыми простыми круглыми тарелками появляются новые, с волнистыми краями, утерявшие четкое очертание круга. Чашки, соусники, суповые чаши стали более приземистыми. Такие изменения в формах посуды были данью времени, когда после ясного и приподнятого стиля высокого классицизма в России появляется увлечение рококо, готикой, которое довольно скоро сменяется утерей стилевого единства, эклектикой.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Следует подчеркнуть, что по сравнению с фарфором того времени, стремящимся к прихотливо изогну­тым пышным барочным формам и утонченной угловатости готики, фаянс Ауэрбаха по-прежнему сохраняет простоту объемов и четкость силуэтов. Росписи, украшающие его, выполнены с большим мастерством и легко уживаются с ясными, классически завершенными, спокойными формами изделий. Устойчивость форм и принципов декорировки в фаянсе Тверской фабрики объясняется, видимо, тем, что потребителем этого фаянса в основном были средние слои населения, вкусы и весь уклад быта которых не столь подвергался изменениям моды, да и сам фаянс расценивался ими лишь как необходимая повседневная посуда.

В эти годы наивысшей славы завода, солидного технического оснащения и прочного финансового положения в его ассортименте не появилось ничего принципиально нового. Вероятно, достигнутый уровень производства, общепризнанность продукции завода, его прочное положение не побуждали творческой инициативы художников. О некотором спаде художественного уровня в изделиях завода Ауэрбаха свидетельствует появившееся в эти годы отношение мастеров к печатным рисункам. В цветочном орнаменте, выполненном техникой печати, правда, в редких случаях, но все же стал появляться добавочный цвет, гравюра стала расцениваться не как самостоятельное произведение, а как этап в работе живописца, первоначальная разметка декора. В живом, мастерски сделанном живописном орнаменте также появились некоторые симптомы увядания. Среди легких и изящных росписей, украшавших посуду в эти годы, встречаются и грубые орнаменты, написанные неумелой, ремесленной рукой. Характерно, что в этих растительных мотивах мы уже не найдем веселых, трепетно легких усиков; художник либо вовсе выкидывает их из цветочного бордюра, либо исполняет их жестко.

В последнее десятилетие существования завода Ауэрбаха (то есть с 1860 по 1870 год) положение его, кажущееся при беглом взгляде вполне благополучным, в действительности сильно пошатнулось.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В конце 1850-х годов владелец был вынужден неоднократно закладывать и перезакладывать все имение в Московский опекунский совет и продать принадлежавшие ему земли во Владимирской губернии. Если в 1861 году на заводе в селе Кузнецово было 130 рабочих и фаянса выпускалось на 30 тысяч рублей в год, то через 7 лет число рабочих сократилось до 86 человек, а фаянса было выработано лишь на 21 тысячу рублей. Качество продукции со стороны технологической остается высоким. В 1861 году на Двенадцатой выставке мануфактурных изделий в Петербурге завод Ауэрбаха снова получает право употреблять на своих изделиях и вывесках государственный герб, на выставке 1865 года отмечается, что завод наладил выпуск изделий из опака, а в его оборудовании имеется паровая машина. В 1870 году на Всероссийской мануфактурной выставке в Петербурге «заводчик Генрих Ауэрбах Тверской губернии за хорошего качества по белизне массы и отличной крепости фаянсовую посуду» получил похвальную грамоту.

Однако если проанализировать сведения о заводе Ауэрбаха в указателях мануфактурных выставок тех лет и дошедшие до нас изделия, можно увидеть, как изменился характер продукции этого завода.

На выставке 1861 года завод экспонировал: «столовый сервиз из улучшенного фаянса, голубой рококо с золотом на 24 персоны (цена 48 р. 15 к.), рукомойник из той же массы (1 р. 75 к.), столовый сервиз из обыкновенного фаянса с каемками (44 р. 49 к.), рукомойник (1 р. 40 к.), кринку для молока с поддонниками и масляницы, раскрашенные под дуб (цена от 1 р. 60 к. до 45 к. за штуку»). Даже краткое перечисление изделий и их цен сразу же дает почувствовать те существенные изменения, которые произошли. В указателе прямо отмечается, что сервизы делались в стиле рококо и декорировались золотом, чего не было на протяжении всей предыдущей истории завода (за исключением некоторых тарелок с изображением военных сцен, где золото употреблялось в минимальных количествах). Цены стали значительно ниже по сравнению с прежними, что говорит о широкой массовости изготовляемой посуды. Изделия, как это указывается в материалах выставок 1861 и 1865 годов, разделывались «под дуб», «под бересту», «под дерево», что свидетельствует об утере художниками завода чувства материала и стремления выявить присущие ему свойства. Видимо, на заводе исчезло бережное отношение к фаянсу, желание показать его белизну и особый блеск. В ассортименте завода в этот, последний период появились мелкие бытовые предметы, не требовавшие серьезного художественного решения, например, конфорки кофейные, мыльницы, футляры для зубных щеток, баночки для зубного порошка. Вероятно, сохраняя высокий уровень технологических качеств своей продукции, завод во многом изменил ее художественный облик. На заводе шли в ногу с модой и делали изделия в стиле ложного рококо, имитировали в фаянсе дерево, выпускали большое количество тарелок с простой отводкой, печатные рисунки дополняли последующей раскраской, употребляли для декорирования посуды сложный затейливый рельеф. Не следует забывать, что в те годы в русской архитектуре и декоративно-прикладном искусстве один эклектический стиль сменял другой, в одном здании могли одновременно воспроизводиться разные стили, а убранство интерьеров создавалось во вкусе разных эпох. Завод Ауэрбаха утерял или просто откинул как ненужное свои старые стилевые принципы и близость к народным традициям. Очень характерны для этого времени белые десертные тарелки с рельефом (Государственный Русский музей), центральную часть которых занимают стилизованный гофрированный лист, цветы и фрукты; край тарелок вырезной, с прихотливым мелким рельефным декором.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В то же время на заводе появилось новое отношение к сырью. Если в начале своей деятельности Ауэрбах гордился тем, что употребляет только отечественное сырье («я всегда старался нужные для выделки материалы отыскивать внутри государства и не выписывать, подобно другим сего рода фабрикантам, из чужих земель»,— говорил он в 1816 году), то в 1870 году «фарфоровая глина получается из Глухова и из Англии, капсельная глина и песчаник из Осташковского и Клинского уездов, а шпат и кварц из Финляндии». В этот период маркой служила фамилия владельца, написанная русскими буквами и часто через букву «э», а также изображение государственного герба. Интересно отметить, что и в документах тех лет фамилия «Ауэрбах» пишется через «э». Такого написания ранее мы не встречаем.

В 1870 году завод Ауэрбаха находившийся в достаточно хорошем состоянии (в смысле технологии и оборудования) был продан М.С. Кузнецову — яркой, колоритной личности, типичной для периода развития капитализма в России. Видимо, старый владелец завода не смог освоиться в новых, пореформенных условиях и устоять против конкурентов. Эта картина была характерна не только для фарфоро-фаянсовой промышленности, где один за другим закрывались или переходили в другие руки заводы, но и в целом для всей промышленности России после 1861 года.

В музеях встречаются изделия, которые имеют своей маркой изображение государственного герба и надпись «Быв. Ауербахъ» или «Быв. Ауэрбахъ». Эти произведения относятся к первой половине 1870-х годов, когда завод в селе Кузнецово Тверской губернии принадлежал уже М.С. Кузнецову. Характер этих изделий и их художественное значение будут разобраны в следующей главе.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В заключение следует сказать несколько слов о скульптуре, которую выпускал завод Ауэрбаха. Во всех документах и письмах того времени завод расценивается исключительно как изготовитель посуды, скульптура же вообще никогда не упоминается. На многочисленных выставках он экспонировал только посуду. И все же до нас дошло небольшое количество скульптурных произведений завода Ауэрбаха. Они были изготовлены в разные годы, начиная с первых лет существования завода и до 1860-х годов. Ассортимент скульптуры крайне невелик и на протяжении всего времени не претерпел никаких изменений. Это пресс-папье «Лев» и декоративный кувшин в виде мужской фигуры в костюме бюргера. В музее керамики в Кускове хранится единственный экземпляр чернильницы-саркофага с фигуркой Наполеона, о которой можно говорить лишь как о кунстштюке, смешной забаве.

Пивные кувшины в виде мужской фигуры с кружкой в руках изготовлялись на иностранных заводах и завозились в Россию, где часто повторялись отечественными заводами (Гарднера, Миклашевского, Корнилова и др.). Ауэрбаховский вариант мало чем отличается от перечисленных выше изделий.

Наиболее интересна скульптура льва с положенной на шар лапой, в которой чувствуются отзвуки распространенных в архитектуре конца XVIII — начала XIX века фигур — «львы на воротах».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсГлава II. 1870-1918 годы. Приобретя в 1870 году предприятие Ауэрбаха в селе Кузнецово Тверской губернии, которое с этого времени стало именоваться Тверской фабрикой, М.С. Кузнецов присоединил его к имевшимся у него заводам в Дулеве Владимирской губернии, основанному в 1832 году, и в Риге (основан в 1843 году). К этому времени кузнецовские предприятия были уже заметными в России. В 1864 году на них работала одна тысяча человек, а товару было продано на 700 000 рублей

В 1853 году на Рижской выставке сельского производства и фабричных изделий С.Т. Кузнецов - отец М.С. Кузнецова получил похвальный лист, в 1861 году на Петербургской мануфактурной выставке - почетный отзыв, а в 1870 году на Всероссийской мануфактурной выставке в Петербурге - золотую медаль. В материалах этой выставки сообщается: «Потомственный почетный гражданин рижский 1-ой гильдии купец Матвей Кузнецов в Риге и Владимирской губ. за отличный по крепости и белизне массы и глазури фаянс и очень хороший как белый, так и рисованный фарфор, при дешевизне цен и обширном производстве — золотая медаль». Бывший завод Ауэрбаха в Тверской губернии стал одним из предприятий обширной кузнецовской фирмы, которая с каждым годом росла и крепла. В 1887 году в селе Буды Харьковской губернии М. С. Кузнецов основывает керамическое предприятие, которое вскоре начинает выпускать полуфаянсовые, фаянсовые и фарфоровые изделия; в 1891 году присоединяет к своим владениям один из старейших и известнейших русских фарфоро-фаянсовых заводов — завод Гарднера в селе Вербилки Дмитровского уезда; в 1892 году в городе Славянске Черниговской губернии основывает завод по производству фарфоровых и фаянсовых изделий, а в 1894 году покупает у торгового дома «Карякин и Рахманов» завод в деревне Песочной Ярославской губернии, ранее принадлежавший Никитину; в 1898 году М. С. Кузнецов сначала арендует у Мальцева, затем (1910) приобретает в собственность фаянсовую фабрику в селе Песочне Калужской губернии. В 1889 году учреждается «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова» с правлением в г. Москве (основной капитал в 3 млн. руб. сер.). В 1903 году Товарищество имеет: 8 фабрик с производством на них фарфора, фаянса, полуфаянса, майолики и строительных предметов, расположенных в разных местностях России; отдельные разработки глиняных залежей: в Черниговской, Херсонской и Екатеринославской губерниях; 15 постоянных торговых мест в различных местностях Российской империи и 12 ярмарок. По словам известного исследователя керамики А.В. Селиванова, производительность кузнецовских заводов к началу века достигла 7 миллионов 249 тысяч рублей, т.е. около двух третей производительности всех керамических предприятии страны. Товарищество Кузнецова было типичным капиталистическим предприятием, сложившимся после реформы 1861 года, когда быстрыми темпами стали развиваться промышленность, торговля, транспорт, когда «Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращаться в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка».

В этот период керамическая промышленность захвачена общими для пореформенной России изменениями экономики; множество владельцев фарфоро-фаянсовых предприятий разоряется, и заводы прекращают свое существование или переходят к другим фабрикантам. Выдвигается типичная для новой формации фигура монополиста-промышленника, сконцентрировавшего в своих руках огромное торгово-промышленное керамическое дело, насчитывающее в 1913 году (в году наибольшего процветания) —14500 рабочих. Товаров в этот год было продано на 11.415.061 рубль.

Колоссальны цифры, говорящие о среднесуточном числе рабочих, занятых на производствах, принадлежащих Кузнецову в 1912 году (в это число не включены вспомогательные рабочие): на Дулевской фабрике — 3277 человек, Тверской— 1534, Рижской — 2631, Будянской—1823, Вербилковской — 972, на фабрике в Песочном — 980, в Песоченской — 895 человек. Ассортимент кузнецовской фирмы был очень разнообразен: фарфоровая, фаянсовая, опаковая и полуфаянсовая чайная и столовая посуда; майоликовые и терракотовые украшения для отделки интерьеров, фасадов, церквей; майоликовые печи и камины; терракотовые фигуры и вазы; фарфоровые изоляторы и предметы для электрической проводки; фарфоровые изделия для санузлов. Товарищество М.С. Кузнецова имело торговли в Петербурге, Москве, Харькове, Ростове-на-Дону, Одессе, Киеве, Варшаве, Тюмени, на ярмарках в Нижнем Новгороде, Ирбите, Вологде, Ярославле, Симбирске, Дерпте, Пскове, Остраве. Изделия кузнецовских заводов продавались не только по всей России, но и за рубежом — в Персии, Турции, на Балканском полуострове.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Сырье, необходимое для заводов, Товарищество получало из-за границы (глину — из Англии, полевой шпат — из Норвегии, кобальт, кремень, каменный уголь, золото — из других стран), а также из России (кремень, глину, песок, алебастр, мел, каменный уголь, торф, дрова и тому подобное).

Кузнецовская фирма имела постоянных поставщиков жидкого золота, кобальта и других материалов: товарищество К. Шпан, торговые дома Дерингер, бр. Воробьевы, Иосиф Кобер, В. Адольф, Венжер, Гантель, Эрихсон, Ляховицкий, Маррэ Боннэн, Райзберг, Фердинанд Фульда, общество Никель, Атанасиадис, Цангарис и др. Одно только перечисление поставщиков говорит об объеме поставок. Из-за рубежа Товарищество Кузнецова получало не только сырье, но и деколи. В 1911 году был заключен контракт с немецкой фирмой Нистер «на изготовление и доставку декалькомании...». По представленным кузнецовской фирмой эскизам делались «4 сюжета из истории Наполеона 1812 года, 4 сюжета — группы в русских одеждах, 6 сюжетов — головки в русских одеждах». Фирма Нистер сообщала: «Все 14 сюжетов остаются в Вашем исключительном пользовании и не могут быть продаваемы помимо Вас — никому». Архивные материалы заполнены множеством сведений об аренде и покупке Кузнецовым торфяных болот, земель, торговых и складских помещений, о заключении договоров на поставку топлива и сырья, на транспортировку товаров и т. д.

В целях повышения производительности своих заводов кузнецовская фирма проявляла большой интерес к новому зарубежному оборудованию. Так, например, в 1903 году у фирмы Бернес и Готфильд Тверской фабрикой был куплен двигатель системы «Дизель»; в 1909 году сделан туннельный горн системы Фужерон для обжига фаянса. В 1910 году для Дулевского завода покупается литографская машина фабрики Фабер и Шлейхер. Все приведенные данные свидетельствуют о необыкновенно мощном размахе производственной и коммерческой деятельности Товарищества М. С. Кузнецова. В России второй половины XIX и начала XX века эта фирма была известна как в деловых кругах, так и среди массы покупателей.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Изделия кузнецовских заводов высоко оценивались официальными сферами и всегда привлекали к себе внимание на выставках. Фирма экспонировала разнообразные фарфоровые и фаянсовые предметы, майолику, камины, вазы, чайные и столовые сервизы. На Всероссий­ской промышленно-художественной выставке 1882 года в Москве М.С. Кузнецов имеет свой отдельный павильон, при входе в который установлены две огромные майоликовые вазы.

Следует отметить, что выставочная деятельность России во второй половине XIX века получает новую окраску и небывалый размах. Капиталистическая Россия выходит на широкую международную арену. Она принимает участие во всемирных выставках, которые, начиная с Лондонской 1851 года и Парижской 1855 года, регулярно следовали одна за другой в крупнейших городах того времени, в таких как Париж, Филадельфия, Чикаго, Антверпен, Будапешт, Стокгольм и других.

Будучи наиболее мощным изготовителем отечественного фарфора и фаянса, кузнецовская фирма была экспонентом на многих крупных отечественных и зарубежных выставках. В течение всего времени своего существования фирма систематически, каждые год-два, удостаивается высоких наград, в том числе права употребления государственного герба, о котором в циркуляре Московского губернатора говорилось: «Изображение государственного герба является самою высокою выставочной наградою, которая имеет особую ценность не только в глазах фабрикантов и торговцев, но и в глазах громадной массы потребителей, весьма часто по своей неосведомленности судящих о качестве изделий не по внутреннему их достоинству, а по внешним знакам их отличии на вывесках, этикетках и проч.»

Назовем некоторые выставки, на которых кузнецовская фирма удостаивалась наград. На Московской политехнической выставке 1872 года и Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве 1882 года заводы Кузнецова получают право употреблять на своих изделиях и вывесках государственный герб. На Всемирной выставке в Париже (1889) Товарищество М.С. Кузнецова награждено Большой золотой медалью, а на Всемирной выставке в Чикаго 1893 года — бронзовой медалью, которая считалась высшей наградой на этой выставке. В 1896 году на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде Товариществу М.С. Кузнецова снова вручается право употребления государственного герба. В 1900 году на очень помпезной Всемирной выставке в Париже Товарищество получает высшую награду, а сам Кузнецов — орден Почетного легиона от французского правительства. Об этой выставке писали, что она «должна представлять всему образованному миру итоги умственного движения человечества

за истекшее столетие накануне нового наступающего XX века». Ее называли «торжеством мирового прогресса», а М. Антокольский в своей статье замечает: «Подобной выставки не бывало и вряд ли будет: она была в своем роде знамением времени конца века и в своем роде декадентством, то есть желанием произвести по возможности сильнейшее впечатление»

В течение 10 лет М.С. Кузнецов ежегодно поставляет посуду для императорского двора, за что получает солидные суммы денег.

Чем же характеризуются изделия заводов Кузнецова? Кузнецовская продукция (лучшая ее коллекция находится сейчас в музее Конаковского фаянсового завода имени М.И. Калинина) в несколько огрубленном виде отразила все основные тенденции декоративно-прикладного искусства и художественной промышленности своего времени, которым были свойственны эклектика, невероятно быстрая смена модных увлечений, стилизаторство. Россия конца XIX- начала XX века переживает сложнейший период как в политике, экономике, так и в искусстве. В это время особенно острыми становятся противоречия в «слабейшем звене в цепи империализма» - России. В литературе и искусстве этого периода также много противоречивого, двойственного. Наряду с передовым, прогрессивным искусством существуют различные субъективистские, упадочные, реакционные течения. Русская архитектура, уже с середины XIX века захваченная волной подражательства и эклектики, мечется между различными стилями прошлых эпох, теряя свою ансамблевость, чистоту и монументальность форм. В.В. Стасов отмечал, что это «...архитектура, копирующая со старых образцов, с книг и атласов, с фотографий и чертежей, архитектура ловких людей, навострившихся в классах и потом преравнодушно отпускающих товар на аршин и фунт,— стоит только протянуть руку и достать с полки. Угодно — вот вам опять аршин «греческого классицизма, а нет - вот вам три с четвертью итальянского «ренессанса». Нет, не годится, - ну, так хорошо же: вот, извольте остаток первейшего сорта «рококо Луи Кенз», а не то хороший ломтик романского, шесть золотников готики, а то вот целый пуд русского». Столь же противоречиво и эклектично было декоративно-прикладное искусство этого времени. В мебели, бронзовых и ювелирных изделиях стекле, костюме, фарфоре и фаянсе господствует дух подражательства, любовь к пышности и перегруженности. На Императорском фарфоровом заводе выполняют большие вазы и безвкусные сервиз с вялыми формами, слабой живописью и кричащей позолотой (например, сервиз с портретами Романовых для Всемирной выставки в Лондоне, 1862). Часто на фарфор переносят живописные полотна известных художников. Завод обращается и к «русскому» стилю, выпуская изделия, украшенные плоскостными орнаментами, заимствованными из металла, финифти, дерева. Во многих произведениях этого старейшего русского завода чувствуется прямое заимствование с иностранных, к тому же далеко не лучших образцов.

Особенно заметны были противоречия в продукции кузнецовских заводов, где технологическая сторона исполнения оставалась очень высокой. Изделия выпускали из хорошей белой массы, с прекрасным разливом глазури, яркими красками, но в художественном отношении они были беспомощны и пошлы.

Кузнецовская продукция наводнила внутренний рынок России. Товарищество М.С. Кузнецова, помимо «наличного товара» из отдельно продаваемых предметов посуды, в который входило 329 форм одних чашек, имело в 1915 году в производстве фарфора: чайных сервизов разных фасонов -112. кофейных приборов -20. столовых сервизов - 23 и столько же форм фаянсовых столовых сервизов. Наиболее употребительная посуда одной и той же формы выпускается фабриками нескольких величин.

На фарфоровых и фаянсовых заводах широко применяли механические способы изготовления изделий и их декорировки. Массовая продукция Кузнецова потеряла обаяние неповторимости и свежести ручной работы. Претенциозный декор на сервизной и штучной посуде, подражающий различным «стилям», выполняется с применением трафаретов, штампов, деколи, аэрографа, однако претендует на имитацию ручной живописи, призван поразить зрителя, а главное — покупателя «тонкостью», виртуозностью исполнения и свидетельствовать о богатстве всего изделия.

Все предприятие Кузнецова было поставлено на твердую коммерческую основу. Руководители фирмы не были озабочены, чтобы у каждого завода было свое лицо, свои художественные принципы, традиции. Изготовляемая продукция была для фирмы только товаром, хорошо или плохо идущим на рынке. Не идейно-художественные достоинства изделий, а проценты прибыли, получаемые за них, служили для Товарищества критерием при отборе тех или иных предметов для производства.

Наиболее выгодные изделия выпускали одновременно многие кузнецовские заводы. Приказчики внимательно следили за вкусами покупателей, изучали в магазинах и на ярмарках их запросы. Зачастую ходкие иностранные образцы, слабые в художественном отношении, изготовлялись предприятиями Кузнецова большими тиражами. Во второй половине XIX века был отменен запрет на ввоз иностранных изделий из фарфора и фаянса, и зарубежная продукция в огромном количестве появилась на русском рынке. Поэтому наряду с предметами в ложнорусском стиле, а также подражающими Ренессансу, барокко и другим стилям прошлых эпох, заводы Кузнецова стали выпускать изделия, форма и декор которых были заимствованы с современных иностранных образцов.

Каталог произведений Товарищества М.С. Кузнецова пестрит названиями: «сервиз заграничный», «сервиз заграничного фасона», «сервиз английский», «сервиз берлинский», «сервиз Чикаго» и т. д. Стремясь не отстать от моды, кузнецовская фирма быстро осваивала производство изделий то в «русском», то в «готическом», то в других распространенных в архитектуре и декоративно-прикладном искусстве стилях. В период господства «модерна» кузнецовские заводы выпускают изделия и в этом стиле.

Новый стиль «модерн» появился в России в 1890-х годах как реакция на эклектику, перегруженность архитектуры формами, взятыми из прошлых эпох. Это было крайне сложное и противоречивое направление, вскоре ставшее выразителем вкусов крупной буржуазии, охотно воздвигавших свои особняки, деловые конторы и магазины по канонам «модерна». При зарождении этот стиль провозгласил своим прообразом природу и принципиальный отказ от старых архитектурных форм и систем, однако с течением времени он наполнился мистическим содержанием, элементами и символикой прошлых эпох, например готики, испано-мавританского стиля и др. Романтический порыв «модерна», его сложная символическая орнаментика, образы рыцарства и мистических дев воплощались не только в особняках — сказочных замках, стоящих в замкнутых садах изолированно от современного города, но и в самых прозаических сооружениях, таких, как многоэтажные и многоквартирные доходные дома, загромоздившие старые узкие переулки, а также гостиницы, конторы, большие магазины — пассажи, типографии и даже в какой-то мере фабрично-заводские строения. В строительную практику входят новые материалы: железобетон, конструкции из стали, чугуна, стекло, керамика и др. Овладевая этими дешевыми материалами, «модерн» старался наполнить передовые, рожденные промышленной эпохой конструктивные формы мистическим содержанием, уводящим от жизни в мир призрачных символов.

Архитекторы не выявляли, а наоборот, стремились затушевать, скрыть возможности новой строительной техники. Фасады зданий, обильно украшенные лепниной, трактованной как импрессионистическая скульптура, закрывали план и конструкцию зданий. Примечательно, что в это время над одним зданием часто работают два творца: гражданский инженер и архитектор-художник, в создании фасадов принимают участие живописцы (например, М.А. Врубель был автором фасада дома С.И. Мамонтова на Садовой улице в Москве, С.В. Малютин — дома Перцова на Якиманке, В.М. Васнецов — Третьяковской галереи).

Любовь к асимметрии, к разной высоте интерьеров, разнообразию форм и размеров окон, кривым, текучим линиям, причудливой лепнине на фасадах, майоликовым и мозаичным панно, к решеткам, напоминающим стебли водяных растений, цветным витражам — все это характеризует архитектуру рубежа двух веков. Особенно ярко проявил себя новый стиль в особняках, где у архитектора была возможность фантазировать — стилизовать готику, древнерусскую архитектуру и другие стили, прихотливо решать фасад и весь интерьер здания. Доходные же дома, выросшие во всех крупных городах России, украшались только по фасаду лепниной, керамическими вставками, маленькими башенками, большим вертикальным окном, выходившим на лестничные площадки.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс«Модерн» оказался очень сильным течением, которое захватило не только архитектуру и декоративно-прикладное искусство, но также живопись, графику, скульптуру. В своих символах «модерн» часто обращался к мистическому средневековью. В орнаментах преобладали блеклые тона, увядшие болотные растения с гибкими стеблями, различные переплетения трав, лилии, женские головки с распущенными волосами и пр. В этом стиле работало много талантливых людей. Из архитекторов наиболее даровитым был Ф.О. Шехтель. Интерьеры и убранство особняков часто создавались известными художниками (А.Н. Бенуа, Е.Е. Лансере, Л.С. Бакстом, В.М. Васнецовым и другими). Среди сооружений этого времени есть интересные произведения, законченно и полно выражающие основные принципы стиля и являющиеся лучшими образцами архитектуры «модерна». Быстро развился новый стиль в художественной промышленности. Однако если в области архитектуры и живописи в стиле «модерн» работали большие художники, то промышленность, и особенно заводы Кузнецова, не имела таких творческих сил. Массовая продукция кузнецовской фирмы, заполнившая русский рынок, пестрела изображениями томных русалок, печальных и таинственных пейзажей, фарфоровые и фаянсовые вазы обвивались лиловыми ирисами и грустно поникшими лилиями. Весь арсенал атрибутов «модерна» расцвечивал массовую продукцию, рассчитанную на невзыскательный вкус мещанства и буржуазии.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Особенно ярко проявил себя этот стиль в фарфоре, фаянсе и майолике, где стали акцентироваться текучесть объемов, асимметрия, утрата тектоники и четкости форм. В ряде случаев новые тенденции давали интересные результаты, особенно в майолике (например, работы М.А. Врубеля, В.Д. Поленова и др.). Однако кузнецовская фирма, гонясь за высокими тиражами и не имея на своих предприятиях ни настоящих постоянных художников, ни творческого отношения к созданию образцов, в своей массовой продукции выявила и подчеркнула всю пошлость, показную утонченность и фальшивость этого стиля. Популярность кузнецовской продукции у покупателей, множество наград, которых удостаивалась фирма, должны быть отнесены за счет великолепного технического исполнения изделий, необыкновенно быстрой перестройки производства на модные «стили». Такова была кузнецовская фирма, в которую, как указывалось выше, в 1870 году влился завод Ауэрбаха в селе Кузнецово Тверской губернии. Все производство завода подверглось реорганизации и техническому переоборудованию. С 1870-х годов и вплоть до революции на предприятии производились перестройки и нововведения. В 1875 - 1878 годах на Тверской фабрике были построены специальные здания для паровой машины, котельной, слесарной, прессовой, сделаны пристройки для размола массы, а также пущены 3 паровых котла, 2 паровых машины и др.

В сведениях по Тверской фабрике за 1904 год сообщается, что на выработке массы работают: 2 пресса для фарфора, 2 малых и 8 больших прессов для фаянса, 6 прессов для полуфаянса; белый товар обжигается в горнах (для фарфора служили 3 горна, для фаянса — 4, для полуфаянса — 3).

В 1910—1911 годах большие строительные работы на заводе в селе Кузнецово производит торговый дом братьев Потураевых. Воздвигаются трехэтажные корпуса для точения посуды и для склада. В 1911 году в новом живописном цехе устанавливается круговой муфель для обжига товара.

Систематические усовершенствования, техническое переоснащение производства ведут к росту предприятия в целом, увеличению количества рабочих и производственной мощности завода. Если в 1884 году на заводе работало 800 человек и выпускалось изделий на сумму 400 тысяч рублей в год, то через пять лет число рабочих и служащих достигает 1500, а в 1904 году уже 1620 человек, при этом выпускается изделий на 933 783 рубля. В 1913 году на заводе было 1726 человек и произведено изделий на 1 197 973 руб. В первые годы после приобретения Кузнецовым завода Ауэрбаха там продолжают изготовлять один фаянс; с 1884—1885 годов приступают к выпуску фарфора, а несколько позже — майолики, полуфаянса, строительных материалов и терракоты.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

К началу XX века Тверская фабрика представляет собой огромное хозяйство с большими корпусами, паровыми машинами, водяной турбиной, лабораторией, хромолитографией, кирпичным производством, бондарной мастерской, а также больницей, училищем, богадельней и прочим.

В 1870-х годах на заводе в Тверской губернии для выпуска изделий часто используются старые формы и рисунки (в том числе и печатные). Однако тонкая монохромная печать, прославившая когда-то завод Ауэрбаха, теперь перестала удовлетворять покупателей. Для придания изделиям большей пышности печатные рисунки начали дорисовывать яркими надглазурными красками, что лишало гравюру на фаянсе присущих ей качеств (тонкости штриха, нюансировки силы тона, монохромной строгости) и придавало предмету ложную живописность и грубую пестроту. Порой так поступали со старыми, давно выпускавшимися рисунками ауэрбаховского времени, например, использовали известные гравюры с надписями «Л.Г. Уланского полка», «Е.В. Михаила Павловича». Нередко тарелки, украшенные печатными рисунками с последующей полихромной раскраской, имели широкий фестончатый борт, целиком покрытый яркой вишневой или зеленой краской. Вообще в этот период на заводе часто применяли для декора печатные рисунки. Одним из любимых был рисунок, целиком закрывавший всю тарелку, густо испещренный видами Одессы. Изделия первых лет (видимо, 3 - 5) иногда еще имели, как указывалось выше, марку «Быв. Ауэрбахъ»; иногда рядом добавляли: «Фабрики М.С. Кузнецова в Твери».

Постепенно облик изделий, выпускаемых на заводе в селе Кузнецово, меняется, расширяется ассортимент, который в 1880-х—1890-х годах становится поистине огромным. Из фарфора делают чайную и кофейную сервизную и штучную посуду: блюдца, кукольные, чайные приборы, сахарницы, сливочники, стаканы, чашки чайные, чайники и др. Одновременно в производстве обычно находится до 20 фасонов чайных сервизов.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Из фаянса изготовляют столовые сервизы и штучную посуду: блюда, круглые, овальные, икорницы, кружки, подливочники, салатники, сухарницы, тарелки, фруктовницы, чашки с блюдцами и т.п. Каждый вид изделия из фарфора и фаянса выпускается разных форм, разделок и размеров. Так, например, фарфоровые сливочники имеют фасоны: «репкой, Рафаэля, узлом, витая ручка, английский, трактирный, одесский, манжетный»; столовые фаянсовые сервизы — «заграничный, берлинский, вырезной край, французский, гранистый, саксонский, бантом, Чикаго, соломенная грань» ; суповые фаянсовые чаши выпускают 13 наименований.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Для создания форм посуды и мелкой пластики на Тверской фабрике в конце XIX — начале XX века было 6 скульпторов, вышедших из местных рабочих, наиболее способным из которых в то время считался А.С. Олехов.

Новые живописные орнаменты создавали рабочие-живописцы, которым мастер давал соответствующее задание. Мастерство фабричных живописцев было высоким. В их цветочных орнаментах, написанных легко и виртуозно, прослеживаются лучшие традиции русской живописи по фарфору и фаянсу. Множество изделий украшалось заграничными деколями. Сервизы и штучная посуда декорировались различными способами, начиная от простой отводки и крытья до деколей, рисовки кобальтом и пестрения. Часто применяли штампы, печать и обильное украшение посуды золотом. Распространенным декором было теневое крытье, где цвет менялся в силе тона, начиная от очень бледного и кончая ярким. Часто теневое крытье дополнялось цветочными орнаментами в виде деколей.

Большинство форм посудных изделий, как из фарфора, так и из фаянса, было вычурным, перегруженным рельефной орнаментацией. Крышки изделий имели причудливые навершия в виде бантов, завитков, ручки изготовлялись витыми. Так, все предметы сервиза, называвшегося «граненым» и выпускавшегося на заводах в селах Кузнецове и Песоченское, так как он пользовался, видимо, большим спросом у покупателей, украшены «ложковым» рельефом. Этот мотив назойливо наносился на большую суповую миску, вазу для фруктов, масленку, соусник и даже на маленькую горчичницу. Края тарелок и блюд фестончатые, борта испещрены мелким рельефным орнаментом. Ручки и навершия на крышках представляют собой два завитка, связанных бантом. Такие перегруженные рельефом изделия дополнительно украшались золотыми отводками, полихромными букетами цветов, обильно пестрились золотом. В столовой и чайной посуде часто употребляли так называемую «соломенную грань» — предметы сплошь покрывали тонкими параллельными бороздками. Расписывали и фарфор и фаянс в одном живописном цехе. Без учета материала, размера и формы предмета на него наносили один и тот же рисунок и деколи.

Как уже отмечалось, целый ряд предметов посуды выпускали одновременно несколько заводов Кузнецова, и порою «тарелки тверского фасона» делала Рижская фабрика, а блюда «по гарднеровскому образцу» — Тверская.

Особенно велик был ассортимент майоликовых изделий. На заводе в селе Кузнецово из майолики делали скульптуру, пепельницы, кувшины, вазы, кружки секретные, корзины для фруктов, горшки цветочные, сливочники, жардиньерки, зеркала, табуреты, бочонки, подсвечники, чернильницы, курительные приборы и многое, многое другое для бытового обихода.

В погоне за созданием вещей удивительных, занимательных, которые могли бы привлечь покупателя, завод совершенно не заботился о выражении качеств самого материала — фарфора или фаянса. Множество изделий имитируют расписное и резное дерево, металл, растительные и животные формы.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Каталог продукции Товарищества М.С. Кузнецова информирует, какие масленки, сухарницы, табачницы и т.п. изделия выпускал завод. Названия их очень примечательны, даже не видя предмета, можно почувствовать тенденцию к развлекательности, сюжетности в самых обычных утилитарных вещах. Например, масленки делались «курицей, тыквой, дыней, на лебеде, редькой, маком, блинами, спаржей, раковиной, капустой, карасем, пчелой, бантом, орехом, калачом, земляникой, городами, рыбой, луковицей, колосом, коробкой, грибами, яйцами, цыплятами, ананасом» и т.д.

Утилитарные качества в этих предметах играют минимальную роль. Художник не задумывается над тем, чтобы форма говорила о назначении вещи и сама вещь была удобна в быту. Главное внимание обращалось на иллюзорность произведения. Фаянсовая масленка, пепельница или другое изделие своими формами и цветом полив должны как можно ближе передавать выбранный оригинал, как бы дублировать его. Масленка-огурец, масленка-тыква выглядели «как живые» огурцы и тыквы. Идя по такому натуралистическому пути, кузнецовские художники доходили до полной потери чувства меры. Так, на Тверской фабрике изготовлялась масленка в виде огромной мухи, спинка с крыльями которой снималась как крышка. Голова, глаза, ножки, крылья, увеличенные до невероятных размеров, со скрупулезной точностью передавали строение мухи. В натуральную величину выполнялись петух и курица с мелкодробной трактовкой перьев (верхняя часть снималась). Изготовлялась также масленка — блины на тарелке. Художник стремился передать пористость блинов, поджаристую корочку и даже стекающее с них масло. Натуралистическая продукция Кузнецова была столь популярна у покупателей и выгодна фабриканту, что ее изготовляли на протяжении всего времени существования кузнецовской фирмы, независимо от того, «русский» ли стиль или «модерн» были в моде.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Основной тенденцией в скульптуре было то же стремление к занимательности, развлекательности, что и в посуде. Произведения часто перестают быть просто декоративными предметами, частью убранства интерьера, а наделяются бытовой функциональностью: фигурка опирается на ствол дерева, который служит карандашницей, жанровая сценка дополняется пнем, являющимся вазой для цветов. Ассортимент мелкой пластики был очень велик. Здесь и жанровые сценки с фривольным содержанием, и персонажи в западноевропейских средневековых или русских костюмах, и «античные» сюжеты, и переведенные в фаянс известные картины русских художников («Охотники на привале» В.Г. Перова или «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» Н.Н. Ге). Тема картин, их идейное содержание, композиция, освещение, цветовые соотношения — все искажалось в фаянсе, теряло смысл и художественные достоинства, перерастая все в тот же «занимательный сюжет», привлекавший невзыскательных покупателей. Подход к ним был столь же безразлично ремесленный, как при создании сухарницы типа «а ля грек» или «венгерского» фасона.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ больших количествах выпускались разнообразные жанровые композиции с таким, например, сюжетом: дама стоит на берегу водоема, жеманно приподняв край пышного платья, а к ней плывет усатый кавалер с мешком денег. Рядом с дамой — ствол дерева, который при желании может превратиться в вазу с цветами и «оживить» сценку. Пропорции фигур, пестрые яркие краски, дробность в цвете и несобранность в композиции говорят об отсутствии вкуса и слабой профессиональной подготовке художника, а сюжет и нарочитость в трактовке персонажей — о стремлении привлечь покупателя пошлой сценкой, «литературной» стороной произведения.

Своеобразным откликом на творчество передвижников можно считать множество статуэток, изображающих народные персонажи. Они интерпретируются как тот же «занимательный сюжет», имеющий «литературную» основу и дополненный вазой, лоточком, карандашницей. В каталоге фирмы среди названий выпускаемых скульптур встречается много произведений на «народную» тему: «драка, пьяные, жену учит, пьет брагу, сеятель, свидание у пня, игра на балалайке, жнея, тянутся и т.д.».

Для изготовления майоликовых скульптур и утвари на Кузнецовском заводе употребляли специальную массу, так называемый «серый фаянс». Из обычной фаянсовой массы майоликовые изделия стали делать только в советское время. До революции скульптуры и утварь изготовляли методом ручной формовки, причем каждую вещь после выхода из формы точильщик прорабатывал стеками и долго тер клеенкой. Однако тщательность отделки, отсутствие производственного брака, красивые яркие глазури еще более подчеркивали художественный брак этих произведений — их пошлость, примитивность и беспомощность.

Националистические настроения, обращение к ложнорусскому стилю искусственно подогревались мероприятиями царского правительства: то организацией пышной коронации Николая II, то празднованием 300-летия дома Романовых. Поэтому непрерывным потоком, начиная с 1870-х годов и почти до последних лет существования фирмы Кузнецова, Тверская фабрика изготовляет множество изделий в «русском» стиле: мелкие бытовые предметы, уникальные заказные подарочные изделия, выставочные экспонаты.

Для одной из международных выставок завод выполнил технически сложное фаянсовое сооружение выше человеческого роста. Это торшер, состоящий из центрального столба, как бы разбухающего книзу, и небольших колонок вокруг него, увенчанных гранеными главками. Завершает произведение фигура огромного павлина с пестрым хвостом. Весь торшер покрыт яркими изображениями цветов, птиц Сиринов, плетенкой, полосами, надписями («Добро пожаловать. Честь да место. На хлебе, на соли, да на добром слове — челом бьем») и «драгоценными камнями», блеск и яркость которых имитируют майоликовые поливы. Формы предмета напоминают токарное дерево, местами — металл, росписи же взяты в основном с русских эмалей или с расписного дерева. Все это сложное по формам, пестрое произведе­ние является примером грубой эклектики в стиле «рюс». Однако в свое время оно, вероятно, хорошо вписывалось в архитектуру выставочного павильона, производило большое впечатление и нравилось зрителям.

Для широких кругов покупателей Кузнецовский завод выпускал из фаянса в больших количествах различные «деревянные» ковши, то покрытые яркой «хохломской» росписью, то подражающие темному резному дереву. Имитируя дерево и древнерусский стиль, завод хотел идти в ногу с модой на все русское и вместе с тем поразить покупателя своим мастерством: форма и цвет изделий, до мелочей копируя дерево, как бы уничтожают подлинный материал — фаянс.

К празднованию коронации Николая II в 1896 году предприятие выпустило огромное количество памятных кружек и других сувениров в псевдорусском стиле, стоящих на чрезвычайно низком художественном уровне. В обычных посудных изделиях влияние ложнорусского стиля также находит себе место. Так, Тверской фабрикой была изготовлена серия тарелок с росписями на тему русских былин (находятся в Государственном Историческом музее). По борту тарелок нанесен орнамент из стилизованных растительных мотивов. Формы орнамента, сочетание золота и ярких, как бы эмалевых красок говорят о его истоках — древнерусской финифти. В центре тарелок изображены события из жизни легендарных персонажей. Для росписи характерно сочетание нарочитости фигур персонажей, их поз со стремлением передать все мелочи и детали костюмов. Однако и это эклектичное произведение технически сделано хорошо.

Довольно значительный удельный вес в общем производстве завода имели выполненные в русском стиле майоликовые камины, печи, киоты, иконостасы. Цены на эти изделия были высокие. Камин белый, например, стоил от 175 до 800 рублей, расписанный красками — 950—965 рублей; примерная стоимость иконостаса с установкой на месте была от 6000 до 7200 рублей и выше. Однако несмотря на такие цены, они находили сбыт как в России, так и за рубежом. «Фаянсово-эмалевые иконостасы и киоты представляют собой новость и довольно охотно принимаются русскими церквами, т. к. они прочнее деревянных и не требуют ремонта и позолоты вновь»,— говорится в рекламном проспекте фирмы. В производстве одновременно находилось две-три формы иконостасов, созданных местными рабочими Саввиным и Никотиным.Весь рельефный орнамент, колонки, фриз по желанию заказчиков покрывались поливами, расписывались надглазурными красками, золотом.

Геометрические орнаменты для украшения печей, каминов и иконостасов иногда представляли собой интересные творческие переработки мотивов древнерусского искусства, а политый яркими и блестящими глазурями фаянс выступал во всей своей красоте.

В 1890 -х годах хорошо оснащенный завод в Тверской губернии быстро освоил производство модных изделий в стиле «модерн». Множество пепельниц, сухарниц, ваз украшается русалками с распущенными волосами, мягкими волнами покрывающими весь предмет. Часто измятые текучие формы изделия сочетаются с горельефными изображениями цветов и фруктов, трактованных натуралистически. Тяга к необычному и изломанному давала себя знать в таких простых, прозаических вещах, как сухарницы или салатницы. Их очертания прихотливо извиваются, предметы теряют ясность функционального назначения.

В это время покупателям нравились асимметричные вазы для цветов, неожиданно высокие или, наоборот, как бы растекшиеся в ширину, причудливые чудовища, которые могли служить пепельницами, трех- и четырехчастные изгибающиеся и неудобные предметы для сервировки стола. И завод давал потребителю все эти изделия, используя свои технологические достижения и перерабатывая модные образцы с других русских и зарубежных заводов.

Именно тогда фаянс был осмыслен как материал податливый, мягкий, пластичный; поливы впервые были раскрыты во всей своей красоте и необъятном богатстве своих возможностей, вошли в употребление потечные глазури, появились новые смешанные оттенки, стали увлекаться необыкновенным перетеканием цвета в колористической гамме. Такого подхода к майолике не знал весь XIX век.

В формах обычной столовой посуды влияние «модерна» сказывалось значительно меньше. Модный облик изделиям придавал декор. На предметах чайного ассортимента, формы которых были более вычурны и изломанны, появляются изображения пейзажей с туманными далями, мрачными багровыми закатами, высокими женскими фигурами в длинных белых одеяниях. Блеклые цвета теневого крытья из аэрографа, поникшие головки ирисов и переплетающиеся стебли болотных растений стали излюбленными в украшении фарфоровой и фаянсовой посуды.

Во время империалистической войны производство посуды и мелкой пластики на кузнецовских заводах несколько сократилось, так как фирма выполняла военные заказы. Однако характер изготовляемой продукции, ее ассортимент, облик и художественное направление не претерпели изменений.

Такой предстает перед нами Тверская фабрика в 1870—1918 годах, со всеми ее противоречиями и эклектикой, столь характерными для русской художественной промышленности этого времени.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсГлава III. 1918-1945 годы. Декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР 28 июня 1918 года в числе других крупных промышленных предприятий была национализирована Кузнецовская фабрика в Тверской губернии.

Это было очень трудное время для молодой Советской страны. Внутренняя контрреволюция выступила весной 1918 года вместе с иностранными интервентами, началась гражданская война. Врагам удалось захватить огромную территорию. Советская Республика потеряла нефтяные и угольные месторождения. В стране катастрофически не хватало топлива, промышленность и транспорт работали с перебоями, народ голодал. Все силы государства были направлены на разгром интервентов и белогвардейцев.

Ко времени национализации Тверская фабрика находилась в тяжелом состоянии. Съезд рабочих и служащих совместно с администрацией фабрик Товарищества М.С. Кузнецова, состоявшийся в июне 1918 года, отметил катастрофическое финансовое положение пред­приятия. На всех фабриках Товарищества ощущался острый недостаток в сырье, красителях, топливе; из-за невозможности пользоваться железнодорожным и водным транспортом склады фабрик затоваривались невывезенной готовой продукцией; рабочим не выплачивалась зарплата; остро стоял вопрос об изыскании средств для закупки продовольствия. В феврале 1918 года остаток сырьевых запасов был очень небольшим: на Дулевской фабрике на 1,5 месяца, на Тверской — на 2 месяца, на Дмитровской — на 5 месяцев, на Рыбинской— на 1 месяц, на Песоченской — на 4 месяца. Одновременно сильно упала производительность труда (в Дулеве на 49,31%, на Тверской фабрике на 57,16%). Быстро сокращались объем работ и количество вырабатываемых изделий; началось увольнение рабочих.

На 1 октября 1918 года на Тверской фабрике насчитывалось 4107 человек, из коих работающих было лишь 1621.

После ликвидации интервенции и окончания гражданской войны в стране началось быстрое восстановление народного хозяйства, развернулось социалистическое строительство. Это были годы массового колхозного движения и бурного роста промышленности — годы первой и второй пятилеток.

Оживилась работа и на керамических предприятиях. Стеклофарфортрест, в состав которого вошла и Тверская фабрика, стремился наладить производственный процесс на подведомственных ему заводах. Очень важным был переход всех фарфоровых и фаянсовых фабрик на отечественные красители и сырье. Центральная лаборатория на Дулевском фарфоровом заводе должна была снабжать все наши фабрики красителями, жидким золотом и деколями. Это потребовало большой работы.

В 1921 году создается Государственный экспериментальный институт силикатов (в 1930 году разделен на Институт стекла и Институт керамики), который разрабатывает насущные технологические вопросы (например, рецептуры масс из украинских глин), а также изучает опыт керамических предприятий Западной Европы и Америки, работу Баухауза, вопросы стандартизации форм посуды за рубежом и в конкретных советских условиях.

В первые годы после революции остро встали вопросы нового быта, раскрепощения женщины, общественного питания, воспитания детей в яслях и детских садах. Для нового быта художники должны были предложить и новую посуду. При создании новых образцов для массовой продукции следовало отойти от старых форм и мещанских рисунков на фаянсе и фарфоре.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В те годы на фабриках и заводах не было или почти не было своих художников. Поэтому подотдел художественной промышленности отдела изобразительных искусств Наркомпроса стремился сконцентрировать все художественные силы в своих мастерских. Мастерские должны были обслуживать «все виды промышленного труда, в которых требуется вмешательство художника»; при этом фабрики и заводы республики обязаны были «выполнять работы по рисункам мастерской или по другим рисункам, но подобранным Советом мастерской». Вместе с тем на производстве, к сожалению, наблюдалось отрицательное отношение к художнику. На это указывалось в одном из выступлений на Первой всероссийской конференции по художественной промышленности: «Общий распространенный взгляд на эстетический аппарат завода или фабрики, без которого, мол, свободно можно обойтись, конкретизируется в понятиях вершителей нашей промышленности, как нечто подобное шестому пальцу, который как бы мешает работе». Такое отношение к художнику не стимулировало прилива новых сил на фабрики и заводы, администрация которых к тому же неохотно отказывалась от имеющихся и отработанных в производстве, хотя и устаревших образцов.

Становление советской фарфоро-фаянсовой промышленности шло нелегко. Были не только производственные затруднения, нехватка сырья и специалистов, было много споров об идейной стороне дела. Созывались конференции, совещания, рассматривавшие вопросы фарфоро-фаянсовой промышленности в идеологическом и эстетическом аспектах, дискутирующие о том, какой должна быть современная советская посуда, ее формы, декор. В газетах и журналах появлялось много статей на эту тему. Осенью 1930 года в работу включилась и Государственная академия искусствознания.

Не вызывало сомнений, что «социалистическая реконструкция быта в нашей стране требует коренного пересмотра проблемы художественного оформления массовой продукции советской промышленности. Одним из ее наиболее отсталых участков является производство фарфоровой, фаянсовой и стеклянной посуды». Однако по вопросам о том, как найти правильный путь развития советской керамики, как оценивать традиции русского фарфора и фаянса, было высказано много резких противоречивых и далеких от истины суждений. И все же в дальнейшем жизнь показала, что эта дискуссия принесла пользу и наряду с ошибочными мнениями встречались верные, интересные предложения.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

При обсуждении места и значения художника на производстве раздавались голоса и о том, что необходимость в дешевой посуде вычеркивает художника из производственного процесса, что рационализированный стандарт, построенный исключительно на предпосылках целесообразности и функционализма нивелирует роль художника. Однако большинство склонялось к тому, что надо «помочь художнику найти свое законное и нужное место в системе индустриального производства», что «художник должен глубже войти в изучение всего производственного процесса, принимая активное участие в построении новой формы посуды, с расчетом на которую он дает свое декоративное решение».

В выступлениях правильно отмечалось, что современный облик фарфоровой и фаянсовой посуды совершенно неудовлетворителен: по-прежнему изделия декорируются методами кузнецовских заводов, по-прежнему посуда украшается «саксонским убором», галантными сценами, пасторальными картинками, женскими головками и прочими рисунками мещанского вкуса. Формы посуды далеки от утилитарности, неудобны, сложны в производстве и при транспортировке. Первая всесоюзная конференция художников стекольно-фарфоро-фаянсовой промышленности (декабрь 1930 г.) отметила полное отсутствие в массовой продукции новых форм посуды и в особенности новой посуды для общественного питания и колхозов. Одним из методов обновления посуды известный специалист в области керамики А.В. Филиппов считал стандартизацию, к которой он предлагал подходить с научных позиций, после того как будет проведена исследовательская работа в лабораторных условиях. «Задача формообразования посуды в наших условиях не ограничивается созданием одной голой конструктивной формы, хотя бы и дающей максимальную эффективность. Нельзя забывать и других функций посуды — художественно-идеологических — или подменять их функциями утилитарно-техническими»,— говорил он.

Первым шагом в обновлении массовой посуды было проведение ревизии всех изготовляющихся форм, решительное сокращение их количества в производстве. В 1930-х годах «из фарфора вместо выпускавшихся в начале революции 300—350 фасонов и размеров вырабатывается 100—120, фаянс с 300 фасонов и величин переведен на 70—75. Стандартизацией форм Союзстеклофарфора предположено еще более значительное сокращение ассортимента: по фарфору до 40—45 фасонов и величин по чайной и столько же по столовой посуде, по фаянсу до 30 и по стеклу до 35 форм и величин».

Филиппов призывал пересмотреть принцип комплектования сервизов, отбросить устаревшие и ненужные формы, заняться изучением рациональных емкостей посуды, серьезно вдуматься в функциональное бытование посуды и только тогда создавать утилитарные формы. К работе по стандартизации фарфоровой, фаянсовой и стеклянной посуды в СССР приступили в 1928 году, сначала в комиссиях ВСНХ, а затем в объединении Союзстеклофарфор. В 1929 году функционировало Центральное бюро рационализации фарфортреста, в деятельности которого принимали участие и художники, например И. Чайков. Различные дискуссии и споры, проходившие в то время, дали только толчок к пересмотру работы нашей фарфоро-фаянсовой промышленности. Они, конечно, не могли радикально изменить деятельность фабрик. Для этого нужна была серьезная и повседневная работа художников на самих предприятиях, в конкретных условиях того или иного производства.

«Промышленность только тогда получит настоящий размах, когда она будет художественной,— говорил А. В. Луначарский.— Надо влить весь мир наших изобразительных искусств в художественную промышленность, и это можно сделать только доверив ее нашему миру художников. Надо втянуть художника в эти гигантские запросы народных масс, научить его поднять художественный вкус и художественные методы и поднять художественное творчество».

Именно такую картину мы наблюдаем на Тверской фабрике в 1930-хгодах, когда начавшая там работать группа талантливых и инициативных художников стала перестраивать художественный облик изготовляемой продукции.

Возвращаясь к 1920-м годам, следует отметить, что положение на Тверской госфабрике, как и во всей фарфоро-фаянсовой промышленности страны, было сложным и тяжелым. В первой половине 1920-х годов количество рабочих на фабрике неуклонно уменьшалось. Так, например, в январе 1920 года на фабрике было 1418 человек, в декабре того же года - 1179 человек, а в декабре 1921 года только 1061 человек. Производительность предприятия падала. Если в 1913 году фабрика давала каждый день 58886 штук посуды (то есть 32,25 штук на человека), то в 1922 году ежедневная выработка составила лишь 17 340 штук (13,46 штук на человека). Вместе с тем склады Тверской фабрики затоваривались нереализованной продукцией. На 1 октября 1922 года на складах скопилось 699413 штук изделий. В 1922 году цеха фабрики стояли с 19 мая по 1 ноября из-за капитального ремонта.

Для улучшения деятельности фабрики проводится целый ряд мероприятий, постепенно нормализуется работа цехов, увеличивается количество рабочих. Так, в 1923 году на фабрике работает 1590 человек, в 1924 - 1825, а в 1926 - 2394 человека. Большую роль в укреплении производственного процесса сыграло сооружение тепловой электростанции мощностью в 650 лошадиных сил. Это дало возможность электрифицировать некоторые технологические процессы, наладить вентиляцию в цехах, в рабочем поселке загорелся свет.

В 1924 году Тверской фабрике было присвоено имя М.И. Калинина. Она стала называться «Тверская фарфорово-фаянсовая фабрика имени М.И. Калинина в Кузнецове». К 1928 году производительность фабрики уже значительно возросла. За год выпущено 17 миллионов 734 тысячи штук, что превысило выпуск 1913 года. В 1929 году на фабрике имени М.И. Калинина было решено прекратить изготовление фарфора и полуфаянса, специализировав ее исключительно на фаянсовых и майоликовых изделиях. Реорганизационный период прошел нелегко.

Ассортимент изготовляемой продукции и ее облик в 1920-х годах по-прежнему оставались кузнецовскими. Не было художников, которые направили бы работу по новому руслу, дали бы свежие образцы для массовых изделий, наполнили бы своей энергией и творческим темпераментом старые стены керамического завода. Сами рабочие-керамисты чувствовали пошлость изготовляемых ими изделий и мечтали о создании произведений, созвучных эпохе. Среди мастеров живописного цеха нашлись инициативные люди, которые стали самостоятельно работать над новыми рисунками для массовой продукции. Это были М. Овчинкин, М. Примочкин, И. Старов. Им не хватало профессионального мастерства художника, часто их композиции были плохо построены и наивны по своему содержанию, но все же в них чувствовались искренность и желание передать дыхание великой эпохи. До нас, к сожалению, дошло очень мало подобных работ. В доме Овчинкина сохранилось несколько декоративных таре­лок (для воспроизведения способом трафарета) на тему «Север», которые мастер выполнил в далекие дни своей молодости. Льды, белые медведи, а в синем небе летит самолет с красной звездой — провозвестник новой жизни.

Однако подобные работы мастеров были только скромными ростками нового. Фабрика продолжала изготовлять в подавляющей массе старые масленки «капустой» и «орехом», салатницы, корзинки и прочую кузнецовскую продукцию, совершенно не отражавшую новую эпоху и новый советский быт.

Именно в это время на Тверской фабрике появляется человек, которому суждено было сыграть большую роль в становлении нового, советского стиля в фаянсе и в жизни фабрики. Это был Исидор Григорьевич Фрих-Хар.

Художник необычайно темпераментный, увлекающийся, в 1926 году он преодолевает множество препятствий, в том числе и опасения, что «в промышленность не пускают художников», и едет на фабрику имени М.И. Калинина, чтобы стать там учеником с окладом в 60 рублей в месяц и глубоко изучить промышленное искусство керамики. Фрих-Хар так вспоминает об этом: «В феврале 1926 года я отправился в Кузнецово. Добирались с большими трудностями из-за сильных морозов. Одет я был в то время очень легко, так что больше бежал, чем ехал. На другой день по приезде я был представлен директору Синицыну, первому советскому директору на заводе. Он принял меня тепло, обещал помочь в работе, познакомил с мастерами, и у меня с первого же дня установились с ними самые дружеские отношения». Фрих-Хар с большим интересом и увлеченностью берется за изучение совершенно нового для него материала — фаянса. Не получив серьезного и систематического художественного образования, Исидор Григорьевич много работает над своим самообразованием, пробует силы в разных жанрах скульптуры и в разных материалах. Его увлекает то дерево и камень, то металл, керамика и стекло. Наиболее полно его дарование раскрывается в фаянсе. Самобытная декоративность, смелое сопоставление объемов и цветов, оптимизм, близость народному творчеству составляют силу его таланта. Со второй половины 1920-х годов на первый план в творчестве художника выдвигается керамика. В ней особенно ярко раскрывается радостный, декоративный дар Фрих-Хара. Его живое, импульсивное творчество, далекое от натурализма и салонной красивости, наполнено жизнерадостностью и горячей любовью ко всему живому — человеку, зверю, птице, растению. Нельзя не согласиться со словами Е. Тагер, что «цельность и гармоничность мироощущения раскрывается в несложной, но такой полной, здоровой и по-своему богатой жизни, изображаемой скульптором».

Первые работы И. Фрих-Хара на фабрике не были предназначены для массового производства. Они сыграли свою роль в общем понимании декоративной фаянсовой скульптуры, показали образцы новой, жизнерадостной и по-восточному яркой манеры, лишенной измельченности и натурализма в цвете и форме и явившейся резким контрастом мещанской пошлости старых кузнецовских изделий.

Одна из ранних работ 1926 года — декоративный чайник-верблюд. Особенно интересны работы Фрих-Хара 1928 года — скульптурные композиции «Старый город», «Шашлычник», «Негр под пальмой». В этих необыкновенно свежих и искренних произведениях, порожденных радостным, полнокровным мировосприятием, художник создал запоминающиеся эпические образы, далеко ушедшие от жанровой будничности.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В скульптуре «Шашлычник» И. Фрих-Хар отразил свои самаркандские впечатления. Художник рассказывает, что однажды вечером он увидел шашлычника, сильного и веселого человека, который раздувал огонь зажатой в руке жестянкой, мелькавшей и блестевшей, сло­вно схваченный с неба месяц. Отблески огня озаряли красным светом всю его фигуру. Фрих-Хар хотел показать радостный труд, увлеченность своей работой. Образ сильного, ловкого человека стоял перед глазами художника. Он был взят из жизни, создан на основе живых наблюдений. Мастер лишь усилил отдельные черты, собрал их в единый художественный строй, подчинив в своей скульптуре трактовку форм и цвета задачам декоративности. Темно-вишневый цвет халата, распахнувшегося на груди, гармонирует с медно-красным телом и лицом узбека. Белый цвет цоколя, переднего плана и фона еще более усиливает цветовую насыщенность основной фигуры. Черный мангал, на котором жарится шашлык, служит колористическим акцентом, вверх от которого расположена яркая фигура, а вниз идет белый, ничем не записанный фаянс. Нагромождая объемы и утяжеляя низ скульптуры, художник уравновешивает этим пространственное решение фигуры в верхней части композиции.

Подчеркнутая декоративность скульптуры, смелость в сопоставлении цветов и форм, условность и в то же время убедительность делают ее одной из привлекательных работ Фрих-Хара, в которой он утверждает радость и величие человеческого труда.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Еще более условна по пропорциям фигур, соотношению масс и цвету другая композиция Фрих-Хара того же времени — «Старый город».

 Перед нами две обобщенно трактованные человеческие фигуры и ослик, навьюченный тяжелой поклажей. Простыми средствами и всего лишь тремя фигурами художнику удается передать шумную толчею старого восточного города и яркость солнечного света, стирающего краски и слепящего глаза. Предельно сближая фигуры, так что один объем незаметно переходит в другой, но, сохраняя при этом сочность и выпуклость масс, художник создает впечатление тесноты и беспорядочности базара.

В фаянсовых скульптурах Фрих-Хара цвет играет важную роль. Например, большая часть композиции «Старый город» оставляется им белой, лишь отдельные части ее окрашиваются в интенсивные тона: тела и лица людей — в красно-коричневый цвет; фрукты покрываются золотом; усы, брови, глаза, тюбетейка подчеркиваются черной краской. Контрастное сопоставление белого блестящего фаянса и цветовых пятен и создает искомый эффект яркого солнца. Автор знает и любит Восток и передает особенности восточного колорита без нарочитой стилизации и пряной экзотики. Черты народного примитива в его произведениях не выглядят чем-то искусственным, надуманным. Они составляют неотъемлемую часть манеры искреннего в своем творчестве художника и невольно заставляют вспомнить Пиросманишвили. Много внимания уделяет Фрих-Хар выявлению свойств фаянса. Работая над скульптурой «Старый город», он долго не мог решить, в каком материале она будет лучше смотреться: дерево ли, металл или керамика наиболее выпукло и живо донесут до зрителя идею произведения. После долгих колебаний и экспериментов Фрих-Хар остановился на фаянсе. И он оказался прав. Никакой иной материал, кроме фаянса, не смог бы так сочно передать объемы и грубоватую декоративность цвета. Художник сумел увидеть свою скульптуру в материале, а затем раскрыть все качества этого материала.

В эти годы на фабрике бывает художник И. Ефимов, который и ранее приезжал сюда выполнять в материале свои произведения. Его творчество оказало большое влияние на молодого Фрих-Хара, восторгавшегося фаянсовой скульптурой Ефимова «Вода» (1914).

Ефимов - человек глубоко образованный, увлекающийся, разносторонний, получил художественное образование, занимаясь сначала в частной студии у В. Серова и К. Коровина; затем окончил московское Училище живописи, ваяния и зодчества, изучал искусство в Париже, Италии, Испании, Англии, Швейцарии, Австрии, Германии. Его характеризует поистине необыкновенная широта интересов, свидетельствующая о богатстве натуры, о радостном, полнокровном восприятии жизни.

Ефимов (как и его жена Н. Симонович-Ефимова) увлекается кукольным театром, делает доклады о нем, сам играет, принимает участие в организации Первого московского театра для детей, руководимого Н. Сац; создает иллюстрации к многочисленным детским книгам; его интересуют офорт, литография, вырезывание из бумаги; он выполняет модель деревянной игрушки, изучает и коллекционирует пряники (им был собран целый альбом, посвященный этому своеобразному народному искусству), но главное — всю жизнь занимается анималистической скульптурой. И всему он отдается с жаром и увлечением. «Ему и его вещам можно верить вполне: если он сделал вещь,— значит, она горела в его руках, мужественных и крепких, и он трепетал, ее делая»,— говорит Н. Симонович-Ефимова.

Очень метко и точно характеризует Ефимова Е. Тагер: «...творческий облик И.С. Ефимова отличается исключительной цельностью. Во всем, что создано И.С. Ефимовым, мы узнаем его крепкую и уверенную руку мастера, чувствуем его ясный и здоровый взгляд на мир. Искусство Ефимова прежде всего радостно. Он питается любовью к жизни, ее красоте, силе».

«У меня все вещи очень веселые, бодрые. Тот не художник, у кого звонко не отзывается душа на всю красоту и яркость жизни во всех ее формах»,— говорит сам Иван Семенович.

Работая над скульптурой в разных материалах, Ефимов всегда уделял большое внимание керамике и уже в 1905 году выступал за ее обновление. До революции им был создан целый ряд интересных произведений в различных видах керамики: «Черная пантера», «Слон», «Пума», «Белый медведь» — в майолике, «Ягненок» и «Вода» — в фаянсе, «Бабы и девки» — в фарфоре.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1927 году этот яркий самобытный художник, полный творческого горения, увлекающийся, горячий и вместе с тем глубоко образованный, имеющий значительный опыт в работе с керамикой, появляется на фаянсовой фабрике имени М.И. Калинина. В том же году Ефимовым была создана на фаянсовой фабрике скульптура «Зебра», которая характеризуется смелым разворотом в пространстве, сочностью и наполненностью форм, обобщенностью трактовки образа. Особо следует подчеркнуть, что в этом произведении художнику удалось очень ярко и любовно выявить все особенности материала — фаянса. Глядя на скульптуру, вспоминаешь слова И. Ефимова: «Для скульптора одно из важнейших испытаний на качество — это его чувство материала. Он не смеет иначе мыслить, как в материале. Если у художника с материалом есть прочная взаимная любовь и понимание, то плодом их счастливого творческого союза рождаются вещи, вполне передающие качества и материала и художника». Ефимовская зебра полна внутреннего напряжения, вместе с тем она пластична, осязаемо материальна, великолепно смотрится со всех сторон, как бы приглашая зрителя обойти вокруг нее. Синие полосы, покрывающие всю скульптуру, не только передают характерную особенность животного, но и усиливают своим ритмом и цветом декоративную выразительность произведения, бодрый, радостный и задорный эмоциональный строй которого выражен художником на языке грубоватого, пластически сочного фаянса.

В 1920-х годах фаянсовые произведения И. Ефимова и И. Фрих-Хара указывали путь развития советской керамической скульптуры — живой, полнокровной и радостной. Однако эти работы, будучи образцами, зовущими к созиданию новых произведении, в практической повседневной деятельности фаянсового завода оставались единичными, пока что недостижимыми образцами, так как ассортимент Тверского завода в целом тогда не был еще изменен и оставался по своему характеру кузнецовским.

Начало 1930-х годов ознаменовано важным событием для завода имени М. И. Калинина: 26 февраля 1930 года постановлением ЦИК Союза ССР рабочий поселок Кузнецово и Кузнецовский район Кимрского округа Московской области были переименованы: первый — в рабочий поселок Конаково, второй — в Конаковский район.

В 1929 году в Кузнецове был объявлен конкурс на новое название поселка. Было много предложений, например «Стенька Разин», «Волго-Дон». Однако решили принять название «Конаково», данное М.В. Илютиной — одной из старейших работниц завода. Этим именем поселок был назван в память о живописце Кузнецовского завода - пламенном революционере Порфирии Петровиче Конакове, расстрелянном 7 августа 1906 года за революционную деятельность в Кронштадте. В 1931 году город Тверь переименовали в город Калинин и область стала называться Калининской. Таким образом, с 1931 года фаянсовая фабрика стала называться: «Конаковская фаянсовая фабрика имени М.И. Калинина в Калининской области», а с 1937 — «Конаковский фаянсовый завод имени М. И. Калинина» в городе Конаково.

В первой половине 1930-х годов на Конаковской фаянсовой фабрике многие трудности еще не были окончательно ликвидированы. 1930 год оказался очень тяжелым из-за нехватки сырья и топлива. Количество рабочих сократилось до 2110 человек, план был выполнен лишь на 93,98%, что составило 27 400 тысяч штук.

По-настоящему положение на фабрике выправилось к 1935 году, когда она выпустила 34 миллиона штук изделий, вдвое превысив выпуск 1913 года — года наивысшего процветания фирмы Кузнецова, в 1939 году завод выпустил 46 668 тысяч изделий. Следует отметить, что в эти годы наряду с решением производственных вопросов, завод стал обращать внимание на идейно-эстетическую сторону своей продукции.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1930 году предпринимается попытка обновить ассортимент. Для этого на работу в качестве штатного художника приглашается только что окончившая Вхутеин молодая керамистка С. Прессман. Оказавшись на производстве, она старалась внести свежую струю в характер изготовлявшихся изделий. В ее произведениях часто появляются современные персонажи, молодежь (декоративные блюда «Спорт», «Пляска»), разрабатываются темы, актуальные для того времени (скульптуры «Первое радио», «Ликбез»). Утилитарная посуда, предназначенная для массового тиражирования, решается керамисткой в духе модного тогда конструктивизма. Юная, еще только вставшая на самостоятельный творческий путь художница не имела на фабрике никакого художественного руководства. Несмотря на то, что она была полна молодого задора и энергии, обладала талантом и специальными знаниями, ей одной было не под силу бороться со старыми кузнецовскими традициями, с лавиной кузнецовского ассортимента, тем более, что на фабрике Прессман проработала лишь до 1933 года. Такая огромная работа могла быть по плечу только большому сплоченному коллективу художников. Поэтому очень важным в жизни фаянсовой фабрики имени М. И. Калинина явился 1934 год, когда там была организована первая художественная лаборатория во главе с Фрих-Харом.

Исидор Григорьевич вспоминает: «В 1934 году на заседании Малого Совнаркома, в котором я участвовал по приглашению В.В. Куйбышева, обсуждался вопрос о создании художественных лабораторий.

Было решено создать их в Дулеве, на Калининском и Дмитровском заводах. Я поехал организовывать такую лабораторию в Конаково. Там она и была основана в деревне Сучки на берегу Волги. Для работы в лаборатории мною были приглашены В. А. Фаворский, И.С. Ефимов, С.Д. Лебедева, И.М. Чайков, Г.И. Кепинов, И.Л. Слоним, А.Е Зеленский, М. П. Холодная, В.А. Бесперстова».

Собравшиеся в Конакове художники были яркими творческими индивидуальностями, создавшими уже немало интересных произведений. Вместе с тем это были люди разные как по возрасту и образованию, так и по творческому темпераменту и опыту в работе с керамикой — материалом, избранным ими. Старшему из этой группы — И. Ефимову — в то время было 55 лет, младшему — И. Слониму — 28. Фаворский, Ефимов, Кепинов, Чайков и Лебедева еще до революции получили солидное художественное образование, изучали искусство и совершенствовали свое мастерство за границей. Фрих-Хар всего добился упорным трудом и самообразованием. Слоним и Зеленский окончили Вхутемас, Холодная — Киевский художественный институт, Бесперстова — ленинградскую Академию художеств. Однако многие из них ранее в своей деятельности не сталкивались ни с фарфором ни с фаянсом и не имели (или почти не имели) знаний в области технологии фаянса и специфики его как материала. Впервые на Конаковском заводе к керамике обратились Фаворский, Зеленский, Слоним, Кепинов, Бесперстова. И лишь Ефимов, Фрих-Хар, Холодная уже работали с фаянсом, любили этот материал, знали его. А какие это были даровитые и разные по своим увлечениям и манере художники! Спокойный, любящий классику Кепинов, получивший художественное образование в Париже, много работавший в области портрета и монументальной скульптуры (серия портретов жены, портрет Веры Фигнер, оформление набережной Москвы-реки). Его произведения в мраморе, бронзе и дереве экспонировались на выставках «Жар-цвета», АХР, ОРС и «Аллея ударников».

Острый экспериментатор, приверженец монументальных композиций, Чайков испытал на себе влияние различных течений. О нем в 1935 году искусствовед М. Нейман говорил: «Чрезвычайно сложен путь творческой эволюции Чайкова от архаического стилизаторства предреволюционных лет и экспрессионистических работ киевского цикла (1917—1920), через кубизм и конструктивизм «левого» фронта, к реалистически направленным произведениям последнего десятилетия». В конце 1920-х годов художник работал над созданием новых форм посуды. К 1934 году им были созданы композиции «Башня Октября», эскиз монумента «Тракторный завод» и целый ряд портретов.

С. Лебедева приезжает на фаянсовый завод имени М. И. Калинина творчески сложившимся художником, известным реализмом и глубиной своих произведений. Круг ее интересов концентрируется главным образом на портретах, в которых с тонкой наблюдательностью и ост­ротой раскрывается внутренний мир человека. Начиная с 1928 года скульптор уделяет много внимания этюдам обнаженной натуры. Как для портретов, так и для этюдов фигур С. Лебедевой, характерны простота и естественность. Художница никогда не стремится к эффектности, броскости своих произведений, она спокойно и вдумчиво широкой свободной лепкой передает особенности своих моделей. Лебедева интересовалась проблемой цвета в скульптуре, однако до Конакова в керамике она почти не работала, если не считать двух небольших фарфоровых фигурок «Поломойка» и «Продавщица», созданных в 1923 году.

Иными путями пришла на фаянсовый завод молодая художница М. Холодная. Ее привела сюда искренняя увлеченность керамикой, особенно народной, стремление как можно скорее воплотить свои знания и умение, полученные на скульптурном факультете Киевского художественного института и при непосредственной творческой работе в Художественно-производственной керамической мастерской в Межигорье, в живой материал — фаянс.

В дальнейшем именно работа на Конаковском заводе поможет формированию творческого лица этого лиричного и глубоко женственного мастера, на долгие годы связавшего свои творческие устремления с фаянсом.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсНеожиданным кажется появление на фаянсовом заводе одного из крупнейших советских графиков — В.А. Фаворского. Но неожиданным лишь с первого взгляда. Пристально вглядываясь в его биографию, изучая его творческий путь, понимаешь, что человек такой огромной эрудиции — философ, искусствовед, педагог, обращавшийся не только к графике, но и к живописи, монументальной росписи, театральной декорации, мозаике,— не мог остаться безразличным к актуальному в то время, находившемуся в стадии становления делу создания нового облика промышленной художественной керамики. Необыкновенно вдумчивый, серьезный художник, он ко всему относился с большим вниманием и любовью. «Большой или малый труд — ему безразлично. У него все свято и все важно»,— говорил о Фаворском известный искусствовед А. Эфрос в 1923 году. Видимо, именно так относился Владимир Андреевич и к своей работе над фаянсом. Будучи членом бригады скульпторов, Фаворский шел с ними в одном творческом русле. «Фаворского сближает со скульпторами образный, пластический характер его мышления, напряженность и четкость его пространственных построений»,— пишет Б. Терновец. Маленький эпизод, рассказанный самим В. Фаворским, раскрывает его отношение к творчеству, его понимание задач художника: «Однажды со своим маленьким внуком я впервые отправился гулять в поле. По дороге он увидел теленка и восторженно закричал: «Дедушка, у него четыре ноги». Мне думается, что вот так же восторженно, глазами первооткрывателя, должен смотреть на окружающий мир художник. Каждая его работа должна предстать перед людьми как откровение, заставляющее их взглянуть на привычные, примелькавшиеся вещи и явления по-новому. К этому я всегда стремился в своем творчестве. И если хоть когда-то, хоть в чем-то достигал этого,— значит, прожитые годы прошли не зря».

Молодые художники И. Слоним и А. Зеленский, никогда ранее не работавшие в керамике, с интересом отнеслись к возможности испробовать свои силы в этом нелегком материале. Скульптор Зеленский после окончания Вхутемаса увлеченно и вдумчиво занимался портретной скульптурой. Затем его внимание начинают привлекать монументальные задачи; он создает несколько эскизов памятников (например, «Жертвам гражданской войны» для Челябинска). Беспокойный, ищущий мастер И. Слоним, находившийся в молодые годы под влиянием искусства экспрессионизма, работал над монументальными композициями («Театр», 1932), а также портретами. Позже он говорил: «Считаю себя учеником И.С. Ефимова и В.А. Фаворского. Оба они привили мне интерес к полихромной скульптуре и к декоративно-пространственным решениям». Видимо, работа молодого, недавно окончившего институт художника в Конакове вместе с такими замечательными мастерами, как И. Ефимов и В. Фаворский, оказала огромное влияние на становление его творческой индивидуальности и на весь дальнейший путь в искусстве.

Художница В. Бесперстова — по образованию живописец — с радостью откликнулась на приглашение И. Фрих-Хара поработать на Конаковском фаянсовом заводе.

О необыкновенно щедрой натуре глубоко образованного и имеющего большие знания и опыт в керамическом производстве И. Ефимове и об увлекающемся, порывистом, с кипучей энергией И. Фрих-Харе было сказано выше. Участие в работе первой художественной лаборатории фаянсового завода этих двух, таких разных, но и близких друг другу своим увлечением керамикой людей кажется совершенно закономерным.

«Яркость и многокрасочность нашего времени требует многообразных и радостных форм, и декоративная, веселая, полихромная скульптура из керамики недаром начинает сейчас завоевывать себе заметное место»,— писал в 1938 году И. Ефимов. Его слова как бы объясняют отношение к керамике советских художников 1930-х годов и делают понятным обращение к ней целого ряда мастеров. Всех художников, приехавших в 1934 году в Конаково, несмотря на их различия, объединяла увлеченность работой и страстное желание искоренить старый, мещанский дух из керамики, создать новые, свежие и радостные произведения в фаянсе. В обстановке дружеской сердечности все они сумели найти свое место в коллективе художественной лаборатории и вложить свой труд в общее дело формирования нового советского фаянса на Конаковском заводе имени М. И. Калинина. Многие из этой группы — И. Чайков, С. Лебедева, И. Фрих-Хар, Г. Кепинов, А. Зеленский, И. Слоним, В. Фаворский — входили в так называемую «Бригаду восьми». (Кроме перечисленных художников в бригаду входила также В. И. Мухина.) Уже выставка ОРС 1932 года показала их близость в искусстве. Многих из этих художников впоследствии связала многолетняя дружба и творческое содружество. «Прежде всего, у нас одинаковые отношения к скульптуре как к культуре материала, как к искусству искания наиболее совершенных и в то же время наиболее обобщенных пластических форм,— писал А. Зеленский.— Цвету, красочному моменту в скульптуре, мы также придаем большое значение. Но все эти элементы нами подчиняются основному — стремлению реалистически воплотить темы нашей действительности, реалистически, а не методом «натуралистического формализма» (весьма меткий термин академика Е. Лансере). Мы против решения скульптурного замысла литературными средствами, хотя бы и на пластическом материале». Общие взгляды на искусство послужили той идеологической основой, с которой художники приехали на Конаковский завод.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Одной из первых задач, вставших перед конаковскими художниками, было создание нового ассортимента посуды, так как завод в это время еще продолжал изготовлять старую кузнецовскую сервизную посуду с причудливо изогнутыми краями, мятыми формами, измельченным рельефом и безвкусным, якобы «богатым» живописным убранством, а также штучную посуду в виде пресловутых овощей, фруктов и т.п. Мастера молодой художественной лаборатории стремились отойти от показной мещанской роскоши, создать простые и красивые вещи, обладающие лаконизмом и выразительностью форм, радостными цветовыми сочетаниями, выявить качество самого материала — фаянса. Работая над новыми образцами, художники учитывали специфику массового производства и его возможности в то время. Большинство рисунков делалось для выполнения способом трафарета, что определило их силуэтный характер, известную бедность колорита, часто монохромность изображений.

Одним из первых создает образцы для массовой продукции И. Ефимов — шесть тарелок для детей. Простота их формы, отсутствие каких-либо рельефных украшений, четкий, ровный край хорошо гармонировали с композицией и рисунком, предназначенным для выполнения техникой трафарета.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ качестве основного изображения бралась фигурка зверька или птицы, а по борту шел легкий простой орнамент, перекликающийся по своему характеру с главным рисунком. Так, в центре одной из тарелок художник поместил белку, сидящую на сосновой ветке, а по краю тарелки нанес легкий ажурный орнамент из веточек хвои. На дне другой тарелки смело очерчена несколькими штрихами летящая птица с широким размахом больших крыльев. Динамизм центрального изображения подчеркивается тремя быстрыми решительными штрихами, разбросанными по бортику тарелки. Третья тарелка украшена простым, незамысловатым, но с большой теплотой исполненным рисунком. На дне тарелки уверенной и энергичной линией нарисована сидящая кошка, по бортику — три темных кружка и три красных мазка; в фигуре животного — те же два цвета, и лишь глаза написаны желтой краской.

Живописное оформление предельно просто как по композиции, так и по теме. Ефимов проявил свое мастерство в очень четкой, мгновенно читаемой глазом композиции, в хорошо подмеченном и остро, немногословно переданном характере животных и птиц. Каждая тарелка представляет законченное произведение, единое по своей художественной выразительности и манере рисунка. Так, лейтмотивом в тарелке с белкой является легкость и изящество, в тарелке с птицей — энергия и движение. Орнамент, идущий по бортику, активно служит для выражения замысла художника; воспринимаясь как отголосок центрального изображения, он не может быть чисто механически перенесен ни на какое другое изделие.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсСвоей работой над тарелками с детской тематикой, предназначенными для выполнения способом трафарета, И. Ефимов показал, что большой мастер, даже будучи ограничен в средствах исполнения, может создать интересное, выразительное произведение.

В 1934 году И. Ефимовым была исполнена целая серия больших декоративных блюд, ярких и жизнерадостных; на них изображались гуси, петушок, козлик.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Отбирая самые характерные свойства животного или птицы, художник добился обобщенного, лаконичного, предельно отточенного и законченного образа. В этих произведениях наравне с цветом звучит четкая, уверенно процарапанная в глине линия. Легко, энергично и элегантно рисует художник этой линией силуэт основного изображения. Колористическое решение напоминает аппликацию, выполненную в свежих, открытых тонах. Поисками простоты в форме и рисунке, во всем облике фаянсового изделия были заняты многие художники, приехавшие в Конаково в 1934 году.

Художник И. Чайков создает несколько кувшинов с четким плавным силуэтом, простыми обобщенными формами. Эти изделия были украшены рисунками, выполненными способом трафарета. Здесь и крупные листья, нарядным венком охватывающие кувшин, и разнообразные тематические изображения, например целая сценка, посвященная теме материнства.

В. Фаворский выполнил в Конакове несколько рисунков для тарелок, также предназначенных под трафарет. Это были лебеди, доярка с коровами (в двух вариантах), козы, а также голуби (на миске). М. Нейман считал, что посуда Фаворского «замечательна строгостью, простотой и каким-то античным целомудрием формы и прикладного рисунка».

В этих произведениях В. Фаворский показал себя не только непревзойденным мастером графики, но и тонким художником, великолепно чувствующим цвет и специфику керамического искусства. Несомненно, что рисунки на фаянсе явились продолжением его работы над анималистическими темами в иллюстрациях к «Рассказам о животных» Л. Толстого (1929—1931) и «Жень-шеню» М. Пришвина (1933).

«Любовное, отзывчивое отношение к реальному миру сочетается в Фаворском с уверенностью, что художник не может его понять, не воплотив увиденного в совершенной художественной форме» (Алпатов).

«Реалистическое содержание каждого образа, изученного со всей пристальной строгостью ученого-исследователя, выверенное во всех своих важнейших особенностях и отлитое в чеканную, но полную волнения и чувства художественную форму,— именно это стало определяющим в искусстве Фаворского» (Чегодаев).

Эти высказывания М. Алпатова и А. Чегодаева могут быть отнесены и к фаянсам Фаворского.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Приехав на фаянсовый завод, скульптор С. Лебедева увлекается разработкой форм для посуды. Она делает фруктовые вазы (в разных вариантах), форма которых напоминает перевернутую шляпу, и фруктовницу развернутой формы, с фигурой стоящей спортсменки в центре. В этих произведениях чувствуется стремление художницы к эксперименту, к созданию чего-то совершенно нового, но не всегда ее поиски приводят к положительным результатам. По-настоящему удачной вещью, получившей на Всемирной выставке в Париже в1937 году серебряную медаль, является созданный С. Лебедевой в Конакове в 1934—1936 годах чайный прибор для Средней Азии.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Чайник был задуман в форме курицы, но как далек он от масленок-кур и петухов Кузнецова! Там был робкий мелочный натурализм, стремление сделать посуду почти живой птицей, рыбой, овощем и т.д. Лебедева же хочет в обобщенных, четких формах дать лишь намек на живое существо, подметить в геометрических объемах посуды какие-то черты сходства со строением птицы. Тулово чайника очень массивно, объемно, почти шарообразно. Носик вылеплен вместе с туловом (а не отлит отдельно, как это принято в керамическом производстве). Его линия плавно продолжает очертания тулова. Вместо крышки употребляется пиала, в которую могут быть поставлены стопочкой и все остальные пиалы. Ручка и поддон строятся на округлых линиях. Сходство с птицей достигается тем, что носик чайника сильно вытянут, а на конце его нарисованы два кружочка-глаза. По сторонам тулова объемом и цветом намечены стилизованные крылья. Поддон воспринимается как подставка-лапка под фигуркой. В то время (то есть в 1934—1936 годах) подобные произведения были новаторством. Они возникли из весьма понятного стремления отойти от натуралистических тенденций, так пышно расцветших в конце XIX — начале XX века на русских фарфоро-фаянсовых предприятиях, создать в новом декоративно-прикладном искусстве какую-то антитезу старому дореволюционному искусству. С. Лебедева, не работавшая ранее в фаянсе, в своем наборе для чая сумела с тонким пониманием и, даже можно сказать, с влюбленностью в фаянс, показать его свойства.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Много образцов для фаянсовой и майоликовой посуды дает художница М. Холодная. Масленки, вазы, конфетницы, кувшины ее работы в большом количестве поступают в массовое производство. В произведениях Марии Петровны меньше, чем у других художников молодой лаборатории, чувствуется стремление к новаторству. Заботы об удобстве пользования предметом в быту, чисто женское чувство уюта отличают всю посуду, сделанную Холодной. Пропорции ее изделий хорошо найдены, объемы спокойны и текучи. Рельефная разделка поверхности оживляет вещь, подчеркивает моделировку формы. Поливы, применяемые художницей, обычно мягких приглушенных тонов, хорошо гармонируют со всем характером изделий.

Кроме непосредственной творческой работы, М. Холодная занималась в Конакове вместе с В. Бесперстовой наблюдением за художественным качеством выпускаемых изделий. Это была ежедневная, трудоемкая, но крайне необходимая работа.

Пробует свои силы в работе над образцами посуды и И. Фрих-Хар. Он создает целый ряд наборов, кувшинов, ваз; наряду с фаянсом работает в майолике. Часто ему удается построить крепкую законченную форму (например, кувшин из фаянса с витой ручкой). В майолике художника привлекают яркость полив и возможность создавать игру света на блестящей цветной поверхности, покрытой разнообразным рельефом. Грубоватая декоративность его скульптурных композиций, связанная с общим эмоциональным строем этих произведений, не всегда оказывается уместной в посуде. Некоторые его изделия этого времени громоздки, тяжеловаты, перегружены рельефным орнаментом, напоминающим плетенку. Несколько кувшинов, ваз и прочей посуды для массового производства было выполнено художниками И. Слонимом, А. Зеленским, В. Бесперстовой, И. Майковым. Большая работа была проделана художественной лабораторией Конаковского завода по созданию мелкой декоративной скульптуры. Не все произведения имели одинаковое значение для развития завода. Некоторые из них, хотя и были пущены в массовое производство, не дали ничего нового для понимания путей развития советской декоративной пластики. Другие же, оставаясь уникальными работами художников, показали новые возможности в развитии керамики, открыли перспективу в керамической скульптуре малых форм. Работая над уникальными произведениями, художники могли не заботиться о легкости производственного процесса, быстроте изготовления и экономичности, столь необходимых при массовом выпуске. Поэтому они могли целиком отдаться своим творческим замыслам и показать свои творческие возможности во всем блеске.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсИнтересные произведения были исполнены на заводе скульптором И. Ефимовым. Его декоративное мастерство, острота глаза, наблюдательность, уменье подчеркнуть главное, создать яркий образ нашли свое воплощение в произведениях, оставшихся в большинстве случаев в единственном числе. В 1935 году художник выполнил скульптуру «Кошка на шаре» Изящное, ловкое животное передними лапами оперлось на шар; мышцы кошки напряжены, вся она устремляется вперед, глаза ее горят. Упругость, эластичность животного, готового вот-вот оттолкнуть шар и стремительно кинуться вперед, великолепно схвачены художником. Необычайно острое ощущение динамизма передается самой композицией, скульптурными формами и цветом. Превосходно зная анатомию животного, Ефимов умеет отбросить ненужные детали, подчинить все изображение единому замыслу. Композиция его произведений крепка и закончена. При мягкой и обобщенной пластике сохраняется энергичная лепка форм. Цвет в его скульптуре активен. Это не случайная подкраска, тонирование, более или менее безразличное к общему эмоциональному строю, а то единственное, найденное художником живописное решение, которое наравне с пластикой создает образ.

У Ефимова вы никогда не найдете боязливой оглядки на природу, стремления копировать, дублировать ее. В его решениях всегда присутствует творческая индивидуальность мастера, неповторимость видения мира. Внутренне осмыслив произведение, художник как бы одним дыханием создает его. Смело отбрасывая натуралистические под­робности, он добивается целостности художественного образа.

В скульптуре «Лань с ланенком», выполненной Ефимовым почти одновременно с «Кошкой на шаре», чувствуется настороженность пугливого животного. В художественном произведении Ефимов раскрыл то, что не всегда можно заметить в натуре: необычайную красоту силуэта и пропорций лани, ее подвижность, стройность и горделивую женственность. Композиция глубоко продумана, хотя, казалось бы, изображает случайный момент.

Ефимов сумел увидеть естественную красоту в природе и средствами своего большого мастерства донести ее до зрителя. Он заставил полюбить своих персонажей, почувствовать их неповторимое обаяние. Необыкновенно интересно и плодотворно работает в эти годы над де­коративными скульптурами И. Фрих-Хар. Не прошло даром время ученичества на Конаковском заводе: многочисленные эксперименты в области красителей, полив, формы дали свои плоды. К 1934 году Фрих-Хар — уже опытный керамист. Им созданы прекрасные скульптуры «Старый город», «Шашлычник», «Негр под пальмой», ставшие классикой советского фаянса, а также майоликовый барельеф «Перед Ленским расстрелом», крупные декоративные многофигурные композиции «Перед наступлением», «Полевой штаб на маневрах Красной Армии» и другие. Целый ряд фаянсовых скульптур Исидора Григорьевича экспонировался в 1933 году на выставке «Художники РСФСР за 15 лет», которую посетил А. М. Горький, с большим интересом отнесшийся к фаянсам Фрих-Хара.

Работая на Конаковском заводе, И. Фрих-Хар постепенно охватывает все больший круг тем и жанров. Он с увлечением работает над анималистической темой; выполняет в фаянсе скульптуры «Конь» и «Тигр», неоднократно изображает голубей. Обращается Исидор Гри­горьевич и к жанровым сценам. В 1934 году им создана в фаянсе «Швея», в 1935 году «Человек с тарелками» и «Деревенская любовь». В 1935 году художник решает труднейшую для фаянса задачу: создает портретные скульптуры (например, портрет Вани Фаворского, портрет дочери).

Во всех этих самобытных, отличающихся смелой декоративностью в пластике и колорите произведениях художником ставится и решается целая группа задач. И одной из важнейших среди них является проблема цвета в скульптуре. Раздвигая привычные рамки пластического искусства, художник стремится ввести в свои композиции наряду с человеком животных и пейзаж. Языком пластики Фрих-Хар говорит о своем современнике. Его героями являются не слащавые мещанские фарфоровые и фаянсовые «дамы», «маркизы» и «пейзанки», а простые люди труда, красноармейцы. Эти персонажи, трактованные реалистически, обобщенно, открывают совершенно новую галерею образов предреволюционной поры и начала советского времени. С интересом обращается Фрих-Хар к теме гражданской войны. Приподнятая героика в его многофигурных композициях о Красной Армии органично соединяется с точно подмеченными бытовыми деталями, порою даже с жанровыми мотивами.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Среди произведений скульптора как в металле и камне, так, особенно в фаянсе есть удачные и менее удачные работы, но среди них нет холодных, безразличных или формальных творений.

Из всех портретов, выполненных Фрих-Харом, наиболее интересны, на наш взгляд, портреты в фаянсе. Какой законченный, непосредственный образ сумел создать художник в портрете задумчивого обаятельного мальчика Вани Фаворского. Цвет, фактура, материал — все здесь играет важную роль.

Трудоспособность Фрих-Хара огромна. Следуя своему кипучему темпераменту, за короткий срок он успевает создавать множество произведений.

В 1936—1937 годах Фрих-Хар выполняет большие майоликовые панно, предназначавшиеся для павильона Азербайджанской ССР на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве: «Праздник азербайджанского колхоза», «Чабан в горном колхозе», «Стахановка хлопковых полей».

Образы панно значительны и эпичны. Декоративная условность в понимании цвета, пропорций и объемов позволяют автору избежать будничности и иллюстративности, создать произведения, рассчитанные на большие, просторные интерьеры.

Проблема синтеза архитектуры и скульптуры, и в частности керамической скульптуры, давно интересовала Исидора Григорьевича. Он изучал искусство прошедших веков, внимательно всматривался в итальянскую майолику XV века, в работы Делла Робиа, знакомился с замечательными памятниками архитектуры, декорированными керамикой, в Азербайджане и Средней Азии. Поэтому работа над горельефами для Всесоюзной сельскохозяйственной выставки доставила художнику большую радость.

В панно, звучащих мажорным аккордом, ничто не нарушает приподнятой торжественности. В них до конца выдержан монументально-декоративный принцип. Этому служит композиция произведений, своеобразный масштаб внутри каждого горельефа, силуэтность фигур, об­общенная лепка и яркий, но лишенный пестроты колорит. Монументальность фигур особенно сильно выявлена в парных горельефах «Чабан в горном колхозе» и «Стахановка хлопковых полей», где репрезентативность и статуарность персонажей, достигнутая позами, силуэтностью фигур, масштабом и цветом, превращает простые бытовые персонажи в обобщенные образы, символы. Так, огромный, как гора, чабан, бережно и любовно держащий в руках маленького ягненка, из реального человека перерастает в символ доброты и силы, а женщина с хлопком становится повелительницей хлопковых полей. Все три панно — большая удача художника и в идейно-художественном решении и в преодолении огромных технологических трудностей. Отправляясь на Конаковский завод, скульптор Сарра Лебедева захватила с собой несколько этюдов, ранее выполненных ею, и перевела их на заводе в фаянс. Среди этих работ были «Обнаженная с полотенцем», «Стоящая женщина с мячом в руке», «Женщина, наклонившаяся к табуретке», «Пловец», «Стоящая подбоченившаяся женщина». Эти статуэтки были очень хороши, «полные жизненной свежести и пластического чутья, сочетающие грацию и естественность со строгостью и обобщенностью формы». В фаянсе они «приобрели новую силу звучания». Заинтересовавшись фаянсом, его теплотой, блеском глазури, художница лепит несколько фигурок, специально для этого материала: «Верочка», «Сидящий боксер», «Сидящая женщина». Во всех этюдах обнаженной натуры и портретах С. Лебедевой ставились в те годы сложные задачи передачи движения. Она считала, что «самое главное-это движение лиц (в просторечии — это выражение лица)... переход из одного положения в другое. Движение — это отнюдь не положение и тем более не поза,— это состояние; состояние и есть движение, хотя бы состояние покоя...

Эти бесконечно сложные изменения формы, многие движения, рождающие новые формы, и есть материал, который, проходя через фильтр художественного восприятия и обобщения, и создает представление —образ-ритм» (из выступления на конференции МОССХа в 1935 году) В своих произведениях в фаянсе художница добивалась именно тех эффектов движения, о которых она говорила. Это были произведения сделанные рукою большого мастера. Однако несмотря на удачи работ в фаянсе, они не стали для С. Лебедевой делом жизни, а были лишь кратким эпизодом на ее творческом пути.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Иначе сложилась судьба Марии Петровны Холодной. Как указывалось выше, она полюбила керамику, еще учась в Киевском художественном институте, и одновременно с учебой работала в Художественно-производственной керамической мастерской в Межигорье. Ее участие в деятельности художественной лаборатории Конаковского завода было длительным и плодотворным. Увлеченность фаянсом, шамотом, терракотой она пронесла через всю свою жизнь. Излюбленные темы Холодной — дети и молодежь. С лиричностью и теплотой передает она своеобразие ребенка или очарование юности. Одной из ее первых работ на Конаковском заводе можно назвать статуэтку «Телятница», которая была вылеплена художницей в 1934 году и тут же пущена в массовое производство как новое произведение, отвечающее запросам времени по теме и выполнению. Жанровая сценка проста: молодая колхозница в платочке поит из деревянной бадейки теленка. В композиции передана заботливость женщины и забавная неуклюжесть теленка, тепло и безыскусственно показан сельский труд. Фигуры скомпонованы так, что одна уравновешивает, дополняет другую. Объемы спокойны и обобщены. Эта скульптура, со вкусом и любовью выполненная художницей, послужила успешным началом ее работы на заводе. В 1934—1935 годах М. Холодная создает другую фигурку из деревенской жизни — жницу со снопом. Скульптура пользовалась успехом и выпускалась в больших количествах. В эти же годы художница выполнила с присущей ей теплотой и интимностью небольшое произведение «Спящий мальчик».

Необходимо отметить, что, работая в области жанровой скульптуры, Холодная сумела избежать опасности продолжить традиции кузнецовской мелкой пластики. Она не только ввела в свои произведения новую тему труда и образы своих современников, но и в смысле формального мастерства стала на путь реализма. Ей удалось отбросить измельченность, натурализм в цвете и форме, характерные для кузнецовских статуэток. Спокойные, обобщенные объемы хорошо согласуются в ее произведениях с цветовым решением. В скульптурах Холодной очень тонко продуманы и выявлены все особенности материала. «Больше всего ценю те произведения керамического искусства, где пластический замысел органически связан с материалом», говорит М. Холодная. В размере ее произведений, их композиции, цвете точно угадана специфика фаянсовой скульптуры малых форм. Следуя своему назначению украшать жилые интерьеры, она хорошо смотрится среди убранства современной квартиры. В середине 1930-х годов в связи с развертыванием строительства встает вопрос об украшении зданий. Наряду с другими видами декорировки были предложены и керамические вставки. Заказы на фаянсовые барельефы-панно получили несколько скульпторов, работавших в Конакове.

В 1935 году И. Слоним создал многофигурный барельеф «Детское питание», а А. Зеленский — парный к нему барельеф «На водной станции» (высота обоих барельефов 1,7 м). В том же году Слоним выполнил рельеф для дома, построенного архитектором Буровым в Москве (улица Горького, 25).

Одновременно с работой над барельефами И. Слоннм и А. Зеленский подготовили несколько произведений в фаянсе для выставок: Слоним — двухфигурную композицию «Парень и девушка», Зеленский — портретную полуфигуру дочери с цветком, небольшую композицию «Сидящая девушка с соколом» и др.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсХудожник И. Чайков также увлекся созданием керамического барельефа. Им был переведен в фаянс сделанный в 1929 году рельеф «Волейбол». Кроме этого произведения Чайков создал на заводе небольшие круглые скульптуры в фаянсе «После купания» и «Эпроновец» фигура водолаза, держащего в руках модель корабля, Меньше других работал на Конаковском фаянсовом заводе скульптор Г. Кепинов. В заводском музее хранится лишь его скульптура «Сборщица винограда».

Работы художников И. Слонима, И. Чайкова, А. Зеленского, Г. Кепинова были сделаны на высоком профессиональном уровне, отличались реалистичностью и выразительностью образов. Однако общим недостатком их было еще слабое знание фаянса и его технологии.

Необходимо подчеркнуть, что энтузиазм молодой художественной лаборатории Конаковского фаянсового завода не смог бы воплотиться в конкретные дела, если бы не прекрасные кадры рабочих завода — великолепных модельщиков, опытных формовщиков, горновщиков, живописцев. Они с большим воодушевлением встречали все начинания художников по созданию нового ассортимента, панно для архитектурных сооружений и выставочных работ, помогали им преодолевать колоссальные трудности технологического порядка. Только бла­годаря труду всего коллектива завода работа давала большие плоды. Очень важным событием, свидетельствующим о возросшем внимании к художественному качеству советского фарфора и фаянса, было создание в 1936 году при Наркомлегпроме СССР Художественного

совета, в состав которого вошли известные искусствоведы, художники, скульпторы: А. Салтыков, Д. Аркин, Е. Муромцева, В. Мухина, 3. Иванова, Н. Зеленская, И. Ефимов, И. Фрих-Хар, А. Филиппов и другие. С пристальным вниманием и чувством ответственности совет регулярно просматривал и обсуждал произведения художников заводских лабораторий, отбирал для выпуска интересные, высокохудожественные образцы, проводил большую работу, направленную на укрепление позиций реализма, высокого мастерства и самобытности в советском промышленном искусстве. Художница Конаковского завода Н. Литвиненко, вспоминая конец 1930-х — начало 1940-х годов, рассказывает: «Художественный совет для нас, начинающих, был школой. Я всегда с большой радостью прислушивалась ко всем замечаниям не только о своих вещах, но и обо всех изделиях из фаянса и фарфора».

Идейное, глубоко заинтересованное, профессиональное руководство совета деятельностью художественных лабораторий фарфоровых и фаянсовых заводов страны скоро стало давать значительные результаты: на заводах не только улучшился ассортимент продукции, возрос художественный уровень выпускаемых изделий, но и наметилось определенное художественное направление в керамической промышленности в целом, а также появились индивидуальные особенности, «лица» заводов.

В эти годы керамическое искусство в Советском Союзе из отсталого, малозаметного вышло в первые ряды. На всех наших художественных выставках того времени («Художники РСФСР за 15 лет». « 15 лет РККА », выставка работ Зеленского А.Е., Кепинова Г.И., Лебедевой С.Д., Мухиной В.И., Слонима И.Л., Фаворского В.А.,Фрих-Хара И.Г.,Чайкова И.М. («бригада восьми»), «Индустрия социализма» и другие), а также на Всемирной Парижской выставке 1937 года «Искусство и техника в современной жизни» были представлены произведения советского керамического искусства, которые получили высокую оценку.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Конаковский фаянсовый завод имени М. И. Калинина на Парижской выставке был удостоен высшей награды — «Гран При», а художники И. Ефимов за майоликовые скульптуры «Рыбак с рыбой», «Бык», «Краб», И. Фрих-Хар за скульптуру «Пушкин на диване» (фаянс), П. Кожин за серию анималистических скульптур («Соболек», «Куница» и «Волк») получили золотые медали. (Следует отметить, что перечисленные работы выполнялись на Конаковском заводе.) Это был большой успех Конаковского завода и всей советской керамики.

В 1940 году А. Ромм в журнале «Искусство» писал: «Последние три года принесли немало интересного в керамической скульптуре. Не проходит ни одной большой выставки, где не появлялись бы новинки в фарфоре и фаянсе, пользующиеся особым вниманием и популяр­ностью... Керамические заводы освоили производство больших статуй и целых скульптурных групп из майолики и фаянса». Рецензируя выставку «Бригада восьми скульпторов» 1935 года, М. Нейман отметил большое количество произведений из фаянса. «Их присутствие на выставке,— сказал он,— радует прежде всего как обещание целой группы скульпторов по-серьезному включить «малые формы» в круг своего творчества. Нет необходимости распространяться о роли «малых форм» искусства в формировании общественного сознания. Проникая в быт, они становятся активнейшими носителями нашей эстетики и нашей культуры. Тем печальнее было отмечать до последнего времени убогость и рыночный характер «малых форм» скульптуры, оторванность керамического производства от деятельности лучших мастеров пластики».

Таким образом, во второй половине 1930-х годов появились новые симптомы в развитии нашей керамики, стала укрепляться роль промышленного искусства, расценивавшегося как могучий рычаг эстетического воспитания народа.

Среди широких кругов общественности и художников возрос интерес к керамике. На заводы стали приезжать молодые, получившие специальное образование художники, решившие навсегда связать свою жизнь и творчество с производством. На керамических предприятиях появились свои постоянные кадры художников, окончательно сформировались художественные лаборатории. Это было новое и очень важное явление, в корне изменившее существовавшее ранее положение в промышленности и направившее по новому руслу развитие промышленного искусства керамики.

На Конаковском фаянсовом заводе вторая половина 1930-х годов была также временем формирования постоянных кадров художников. Дело в том, что члены первой художественной лаборатории постепенно разъехались из Конакова и возвратились к своей основной работе. На завод же пришли молодые художники, посвятившие свою жизнь и отдавшие свой творческий труд созданию того конаковского фаянса, который составляет сейчас гордость нашего керамического искусства. Однако даже непродолжительная деятельность замечательных художников первой лаборатории на заводе принесла свои плоды. В результате их работы выявилась вся пошлость кузнецовской продукции. Художники сумели противопоставить старым, отжившим, совершенно чуждым советскому потребителю изделиям свои свежие, близкие к жизни, полные радостного мироощущения произведения. Натурализм, манерность и подражательность дореволюционного кузнецовского фаянса были вытеснены здоровым реализмом, простотой, правдивостью. Художники раскрыли прелесть фаянса, материала толстостенного, грубоватого, но такого теплого, податливого, живого. Первая художественная лаборатория высоко подняла творческий труд: только в результате серьезной, пытливой работы, поисков рождались образцы для массового производства, создавались уникальные произведения. Деятельность художников лаборатории изменила само отношение к промышленному искусству, раскрыла горизонты советской керамики, наметила пути ее развития.

Новым художникам, приехавшим в Конаково во второй половине 1930-х годов, не пришлось доказывать необходимости своего пребывания на заводе. Их ждала огромная работа по созданию современного русского высокохудожественного фаянса. Они подхватили творческий импульс первой художественной лаборатории и стали своим ежедневным

и многолетним трудом выращивать прекрасное могучее дерево — конаковский фаянс. Этими художниками были В. Филянская, Н. Литвиненко, А. Хихеева, И. Васильев, которые со временем составили основное ядро творческого коллектива художников завода. Тогда же это были молодые неопытные люди, делавшие первые шаги в искусстве, искавшие свою тему в фаянсе, свою художественную манеру. Филянская в то время начинает работать с поливами, дает ряд рисунков для посуды, приступает к изучению форм посуды. Получив художественное образование в керамическом техникуме в Межигорье около Киева, с детства увлекаясь народным украинским и русским искусством, художница принесла на завод свою любовь к орнаменту, тонкое чувство цвета и формы. Но ее декоративный талант, расцветший во второй половине 1950-х и в 1960-х годах, едва лишь угадывается в таких произведениях довоенных лет, как тарелка с птицей из собрания музея в Кускове.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Очень удачным был один из ее первых чайных сервизов- с кобальтовым цветком (1938). Уже в те годы художница много внимания уделяла созданию посуды, украшенной рельефом. Однако не вся она равноценна. Хорош, например, чайный сервиз «Виноград» (майолика, зеленая полива), за который на выставке «Индустрия социализма» (1939) Вера Григорьевна была удостоена премии, и не верится, что блюдо «Джамбул» (1939) тоже сделано ею, настолько измельчен и невыразителен орнамент, дробящий, а не организующий произведение. Тема рельефа в майоликовых и фаянсовых изделиях надолго останется одной из ведущих в творчестве В. Филянской, она будет успешно развивать ее в конце 1940-х — в 1950-х годах. Большие трудности стояли перед художниками А. Хихеевой и И. Васильевым, окончившими Палехское художественное училище имени А. М. Горького и лишь на последнем курсе изучавшими керамику. Они были очарованы миниатюрной лаковой живописью, и должны были пройти годы, чтобы эти художники почувствовали, восприняли специфику и прелесть фаянса с его мягкими округлыми формами, широкой мазковой росписью. Одной из ранних удачных работ А. Хихеевой, выполненной в довоенные годы, был орнамент, скомпонованный из васильков и предназначенный для столовых тарелок. Изделия с этим декором были запущены в массовое производство. Молодым художникам, приехавшим в Конаково, не удалось бы так быстро включиться в работу, если бы завод не был тесно связан с участниками первой художественной лаборатории. К Всемирной выставке в Париже 1937 года здесь выполняли свои произведения И. Ефимов и И. Фрих-Хар, которые и в последующие годы часто бывали на заводе и подолгу работали над своими выставочными произведениями. Особенно много и плодотворно работал над фаянсом И. Фрих-Хар. В периодс 1937 до 1945 года им было создано множество скульптур, рельефов, сложных композиций, посуды: в 1937 году — «Укротительница с тиграми», столовый сервиз «Граненый»; в 1938—1939 годах — фонтан с лебедями и фонтан «Мальчик с голубями», ваза «Золотой сноп»; в 1944 году — барельеф «С красным знаменем», «На защиту Родины» и другие произведения. Продолжает свою работу на фаянсовом заводе и М. Холодная, в творчестве которой по-прежнему большое место занимает тема детей, молодежи. Общение с этими талантливыми мастерами оказало большое влияние на становление творческой индивидуальности В. Филянской, Н. Литвиненко, А. Хихеевой.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1936 году в Конаково был приглашен опытный художник-керамист Т. Подрябинников, работавший ранее на фарфоровых заводах. С 1927 года он интересовался росписью изделий растворами солей, много экспериментировал в этой технике. На Конаковском фаянсовом заводе им расписаны растворами солей ваза «Глициния» (1937) и выставочные вазы «Московское море» (1939), «Химкинский порт» (1946), «Партизаны» (1948). В этих работах Т. Подрябинников продемонстрировал не только свои достижения в сложнейшей керамической технике, дающей необыкновенно мягкий и глубокий колорит, но и свой недюжинный талант живописца. Имея наклонности к исследовательской работе, Т. Подрябинников изучал на Конаковском заводе технику декорирования фаянса печатными рисунками и выполнил этим методом убранство столового сервиза «Волга-канал». В своей работе, открывавшей большие возможности в декорировании фаянсовых изделий, Подрябинников в то время не имел на заводе последователей. Однако его солидный опыт обогатил молодых художников.

В 1935—1937 годах на заводе имени М.И. Калинина плодотворно трудится керамист П. Кожин, который бывал здесь ранее, в 1927— 1928 году как студент-практикант Вхутеина. В 1930-х годах он создает целый ряд анималистических скульптур («Соболек», «Куница», «Волк», «Лиса», «Выдра с рыбкой» и другие), а также вазу «Горные бараны», кувшин «Восточный дворик», скульптурную композицию «Сказка о рыбаке и рыбке». Некоторые скульптуры были выполнены Кожиным для массового производства и выпускались на заводе большими тиражами: «Тетерев», «Тигр», «Ласка», «Лисица» и другие. Ищущий, беспокойный художник, на всю жизнь оставшийся верным любимой керамике, в те годы Кожин еще только утверждал себя на самостоятельном творческом пути. Однако уже и тогда он любил кипучую жизнь завода, работу над образцами для производства. «На сцене у хорошего артиста всегда есть это чувство локтя со зрителем, а у хорошего оратора — с толпой. Для этого чувства локтя мне нужен был и будет завод... Мне без завода, как живописцу без красок»,— записал в своем дневнике П. Кожин. Язык его образов точен и лаконичен, эмоциональность произведения для него столь же важна, как выверенность технологического процесса, экономичность в производстве.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В Конакове Кожин показал себя художником, тонко чувствующим специфику фаянса. Выразительность его анималистических скульптур, лишенных натуралистических подробностей, достигается остротой композиционных решений, крупной обобщенной формой, мягким, подчеркивающим форму цветом. Серия его фаянсовых анималистических скульптур («Соболёк», «Куница», «Волк» и другие) на Всемирной выставке в Париже удостоилась золотой медали.

Несомненно, что работа на Конаковском заводе была полезна и плодотворна и для художника и для завода. С одной стороны, молодого скульптора-керамиста воспитывал завод, приучая достигать образности своих произведений путем экономии выразительных средств. С другой стороны, вливая свой труд, свой неугомонный темперамент в деятельность завода, он заражал окружающих своей любовью к фаянсу, к производству, к разрешению сложных технологических и эстетических проблем.

К началу 1940-х годов творческая работа конаковских художников начала давать свои плоды. Конаковский фаянс вышел на международную арену, с успехом экспонировался на выставках, стал охотно раскупаться в наших городах и селах. В 1940 году завод выпустил 40,9 миллиона штук изделий. Среди новых образцов встречались интересные и яркие произведения, но все же кузнецовская продукция не была окончательно изжита из ассортимента завода, и порою новые произведения терялись в общем потоке невыразительной массовой продукции. Перед художественной лабораторией, в которую входили талантливые художники, стояли колоссальные задачи.

Грянувшая в 1941 году война приостановила творческую жизнь Конаковского завода, прервала развитие художественного фаянса. Многие рабочие и художники ушли на фронт, часть рабочих и ценного оборудования была эвакуирована в Уфу. В Конакове оставалось все меньше и меньше народа. В тяжелую зиму 1941-1942 года, когда немецкие захватчики стояли в 20 километрах от Конакова, завод был подготовлен к уничтожению, от которого его спас разгром фашистов под Москвой. И все же, несмотря на все трудности, завод продолжал работать. Залечивать раны, причиненные войной, конаковцы начали уже в 1942 году, когда завод возобновил свою деятельность. Под руководством партийной организации возрождается производство, объявляется трудовая мобилизация на восстановление железнодорожной ветки, контролируется работа мельницы, конного парка, столовых. Лозунг «Все для фронта, все для победы!», звучавший в то время по всей стране, нашел свой отклик и у керамистов Конакова. Завод быстро перестраивает всю свою деятельность, начинает выпускать санитарный фаянс, кружки, посуду для госпиталей, мундштуки. Условия работы были крайне тяжелыми: не было ни сырья, ни красителей, ни топлива. Глину черпали со дна реки Данховки, куда раньше сливали воду, насыщенную остатками глины.

Однако с момента пуска завода в годы войны производственная программа выполняется из месяца в месяц. Вводится строжайший режим экономии, развертывается соревнование. С весны и до конца 1942 года заводом было изготовлено 5,9 миллиона штук изделий, в 1943 — 8,5 миллиона, а в 1944 году—11,1 миллиона изделий.

В заводском музее хранится мисочка, сделанная из плохой желтоватой массы, не имеющая никаких украшений, но она дорога конаковцам как память об их труде в тяжелые годы войны.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсГлава IV. 1945-1975 годы. После победоносного завершения Великой Отечественной войны весь советский народ с огромным энтузиазмом принялся за восстановление разрушенного войной хозяйства. «В области производства необходимо было прежде всего в кратчайшие сроки восстановить народное хозяйство и превзойти его довоенный уровень в значительных размерах, наращивать производство, укреплять могущество страны, гарантировать ее от всяких случайностей». Общим для всего нашего народа трудовым подъемом был охвачен и коллектив Конаковского фаянсового завода. С небывалым творческим горением и воодушевлением идет работа по налаживанию нормальной деятельности производства, ремонтируются цеха и оборудование.

В 1946 году завершается строительство высоковольтной передачи Темпы — Конаково, начатое в 1944 году. Возвращающиеся с фронта рабочие и специалисты сразу включаются в заводскую жизнь. Трудности в то время были огромные. И все же в 1945 году государственный план по выпуску фаянса завод выполнил. В этом году завод выпустил 12 миллионов 989 тысяч штук изделий. Если сравнить эту цифру с выпуском 1940 года, составлявшим 40 миллионов 855 ты­сяч, то становится ясным, какие важные и труднодостижимые цели стояли перед заводом: надо было не только добиться довоенного уровня производства, но и превзойти его. Эта задача была выполнена за пять лет: в 1950 году завод выпустил 41 миллион 709 тысяч изделий, то есть превысил выпуск 1940 года более, чем на один миллион. За этими цифрами стоят люди, их героический повседневный труд в тяжелых условиях первых послевоенных лет.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Очень существенно и симптоматично, что в первые же дни после окончания воины 25 мая 1945 года на партийном собрании завода среди вопросов о ремонте, об увеличении производственной мощности предприятия, бережливого расходования сырья, материалов, топлива, электроэнергии намечается «дальнейшее улучшение качества выпускаемой продукции путем строжайшего контроля за технологическим процессом, решительной борьбы с боем и браком, восстановление и освоение выпуска высокохудожественного фаянса» (выделено мной Е. Б.). Однако сделать это было очень и очень непросто. Сырья катастрофически не хватало, приходилось по-прежнему добывать глину со дна реки Данховки. Черепок у изделий получался плохим, темным. Красители были крайне ограничены. Да и специалистов было мало.

В 1945 — 1946 годах на заводе работало всего несколько художников: В. Филянская, И. Васильев, А. Хихеева, Г. Альтерман, М. Холодная; возобновляет свой контакт с заводом И. Фрих-Хар. В цехах не хватало опытных, квалифицированных рабочих. Для ликвидации недостатка в специалистах в 1945 году в Конакове создается Художественно-ремесленное училище № 17, просуществовавшее до 1954 года. Оно подготовило более двух тысяч живописцев, модельщиков, формовщиков, отводчиков. Первый выпуск состоялся в 1948 году. Многие специалисты, окончившие училище, были направлены на фарфоровые заводы в Дулево, Кузяево, на «Красный фарфорист»; большой процент выпускников был оставлен в Конакове, и свежие силы пополнили кадры фаянсового завода. Следует отметить, что подготовка у молодых рабочих-специалистов оказалась очень высокой. Впоследствии из числа выпускников училища выросло немало хороших художников, успешно работающих в Конакове и на фарфоровых заводах страны.

Первые пять лет после окончания войны понадобились заводу имени М.И. Калинина не только на ремонтные работы и восстановление производственной базы предприятия, но и на создание определенного ассортимента массовой бытовой посуды, декоративных предметов, скульптуры.

На первых порах в производство был запущен старый кузнецовский столовый сервиз, так называемый «№ 2». В ассортименте снова появились кузнецовские майоликовые изделия: масленки с орехами и грибами на крышке, сухарница с салфеткой, кружка «Напейся — не облейся», пепельница «кленовый лист» и другие. Только в конце 1950-х годов новая продукция завода окончательно вытеснила эти предметы.

В 1945—1946 годах завод выпускал посуду, декорированную только надглазурным способом, художники давали образцы для живописи, трафарета, аэрографа, печати. Подглазурная живопись стала осваиваться с 1947 года.

В период послевоенного возрождения завода большое значение имело участие в работе старых опытных мастеров, начавших свою деятельность на заводе еще до революции. Можно отметить прекрасных граверов Сергея Константиновича Комкова и Петра Яковлевича Корсакова, живописца Михаила Александровича Овчинкина, Михаила Ивановича Примочкина и Дмитрия Александровича Шарабанкина. Благодаря мастерству заводских граверов посуда украшалась тонко выполненными, хорошо проработанными печатными рисунками. Печать на фаянсе в это время производилась старым способом: сначала с доски на бумагу, а затем на изделие.

Овчинкин, преподававший в художественно-ремесленном училище и работавший на заводе, умел великолепно писать растительные орнаменты. Его быстрая ловкая кисть с виртуозной легкостью широким, свободным мазком рождала розы, полевые цветы, листья, близкие по своему характеру к русской народной «агашке». Овчинкин создал много удачных цветочных орнаментов для массового производства.

Вернувшаяся на завод в 1946 году молодая художница А. Хихеева сразу же начинает в полную силу работать над декорированием посуды. От произведения к произведению растет ее мастерство, становится завершеннее композиция, сочнее живопись, уверенней кисть, тоньше «выпевается» колористическая гамма.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Трудный период освоения нового для нее материала  - фаянса -  был позади. Еще до войны, стремясь отойти от миниатюрной палехской живописи и скорее ощутить прелесть росписи на фаянсе, молодая художница копировала образцы опытного керамиста Овчинкина. Это было для нее хорошей школой, помогло овладеть техникой растительного орнамента на фаянсе, приобрести легкость и широту мазка. Когда в начале войны художникам завода было предложено перейти из художественной лаборатории на работу в живописный цех, А. Хихеева вместе с Н. Литвиненко и В. Филянской быстро освоила приемы массовой росписи и легко стала справляться с выполнением нормы живописца. Вдумчивое изучение фаянса, копирование орнаментов Овчинкина, постижение его приемов, а также работа в цехе дали возможность А. Хихеевой вплотную подойти к секретам росписи на фаянсе, почувствовать специфику этой росписи, овладеть мастерством ее выполнения. С 1946 года Анна Ивановна дает множество образцов для украшения массовой посуды. Особенно удачным оказался столовый сервиз «№ 2» с надглазурной живописью «Весна». Розовые цветы, написанные пурпуром, непринужденно располагаясь по бортику, кое-где легко спускались к центру изделия. Свободная композиция орнамента, прозрачно-чистый колорит живописи, легкость в исполнении цветов, найденность их размера — все это объединяло предметы сервиза, придавало законченность произведению, как бы наполненному весенним цветением природы, молодостью. Рисунок очень полюбился и долгое время шел в массовом производстве. В первые же месяцы после войны фаянсовый завод имени М. И. Калинина стал выпускать посуду, декорированную васильками А. Хихеевой. Этот рисунок для надглазурного трафарета с успехом применялся в массовом производстве до войны и был возобновлен в 1945 году. К 1950 -м годам А. Хихеева — признанный мастер цветочного орнамента, умелый живописец с легким и сильным мазком. В 1948 году ей поручают декорирование большого заказного сервиза на 60 персон. В росписи следовало передать парадность, но в то же время учесть и строгую официальность произведения. А. Хихеева предложила украсить сервиз пурпурным крытьем и золотым выпуклым колосом, написанным эмалями. Произведение получилось эффектным, строгим и торжественным.

В 1945 году на завод возвращается художник И. Васильев, который также специализируется на растительных орнаментах. Однако становление этого художника как мастера живописи по фаянсу шло трудно. Мешала приверженность Васильева к палехской миниатюре. До 1945 года художник не мог вплотную заняться изучением фаянса, так как после окончания Палехской художественной школы древней живописи работал на фарфоровых заводах и лишь несколько месяцев до призыва в действующую армию — на фаянсовом заводе имени М. И. Калинина. В своих ранних вещах он хотел сочетать палехскую живопись и фаянс. Однако на толстостенном, грубоватом, но теплом, осязаемо-пластичном материале — фаянсе тонкая виртуозность палехской миниатюры выглядела чужеродно, холодно и сухо. А кроме того, произведения Васильева не могли тиражироваться — для этого нужна была специальная подготовка рабочих в живописном цехе. Поэтому такие произведения, как пудреница «На глухаря» (1949), фляга «Жар-птица», шкатулка «Царь Гвидон» (1950) и другие, в которых Иван Васильевич пытался соединить палехскую живопись и фаянс, так и остались уникальными вещами, воспоминаниями художника о Палехе. Постепенно Васильев перестраивается с тонкой миниатюрной живописи на широкую кистевую манеру росписи по фаянсу. Особенно важную роль для него сыграла работа с подглазурной росписью, где краски при нанесении их на изделие мгновенно впитываются черепком и дают после обжига легкие размывы, мягкие контуры, нежные пере­ходы. Работая над подглазурной и надглазурной живописью по фаянсу, постигая ее специфику, художник старается взять из палехской миниатюры то, что характерно для всей русской художественной культуры в целом: высокую декоративность цвета и рисунка, условность изображений и поэтичность мировосприятия. Однако эти качества получат доминирующее звучание в его творчестве позже, когда он не только окончательно овладеет фаянсом, но и бесконечно полюбит этот материал, станет мыслить его образами.

Многочисленные росписи И. Васильева послевоенных лет позволяют проследить нелегкий путь исканий, путь формирования художника- керамиста. Вместе с работой над совершенствованием своего мастества, вместе с поисками своего места в искусстве Васильев в эти годы много внимания уделяет созданию декоративного убранства для изделий массового производства. Множество тарелок, сервизов, ваз, блюд украшается его живописными орнаментами, трафаретами, печатью.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Вера Григорьевна Филянская во второй половине 1940 -х годов создала целый ряд скульптур, многие из которых выпускались заводом: «Сова» и «Цыганка» — в 1946 году, «Трясогузка», «Зимородок» — в 1948 Фото 059, «Щегленок», «Уборка урожая», «Партизан», «Девочка с куклой» — в 1949 и другие. Это были вполне профессиональные, хорошо построенные произведения, но в них не чувствовалось яркой индивидуальности автора. Славу Филянской составила созданная ею посуда, многие образцы которой вошли в золотой фонд советского декоративного искусства, стали классикой нашего фаянса.

Наряду с работой над фаянсовыми скульптурами Вера Григорьевна в период с 1945 по 1950 год выполняет ряд предметов бытового назначения (масленки, вазочки, приборы для молока, воды и т.п.). В решении их форм чувствуется серьезный, вдумчивый подход художницы к созданию удобной в быту и производстве, красивой и простой вещи. Наиболее интересной была ваза «Морское дно» (1947), в которой великолепно сочетаются простота формы, легкий рельефный декор и тонкая живопись. Однако самые значительные произведения В. Г. Филянской будут созданы позже, в 1950-х — 1960-х годах.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсНаряду с Филянской над скульптурой и формой бытовых изделий в эти годы много работает М. Холодная. В ее пластике по-прежнему продолжает раскрываться тема детства. Одни за другими появляются ее небольшие, камерные по настроению и форме произведения: «Девочка-вышивальщица» (1945—1946), «Киргизка» (полуфигура, 1945), «Сидящая девушка с зеркалом» (1946), «Девочка с яблоком» (1947), «Девочка с лейкой», «Танцующая пионерка», «Девочка с гусем» — все 1949 года и другие. Многие из этих скульптур осваивались заводом для тиражирования. В мирные послевоенные дни, когда отгремела война и люди, разлученные тяжелыми годами испытаний, снова собрались вместе, лиричная и светлая тема детства была созвучна их настроениям. Эти произведения вносили нотки теплоты в рядовые жилые интерьеры послевоенных лет.

Созданные М. Холодной в те годы изделия декоративно-бытового характера и посуда тяготеют к нарядности и даже перегруженности. Пример тому — шкатулка «Царевна-лягушка» (1948). Не лишенная забавности, сделанная с определенным чувством материала, эта вещь чрезвычайно характерна для стилистического направления советского послевоенного искусства, особенно архитектуры и декоративно-прикладного жанра. Шкатулка, круглая в плане, имеет своим основанием три лапы; тулово изделия, тяжело нависающее книзу и промятое в нескольких местах, вверху обильно украшено рельефом. На крышке шкатулки помещена объемная лягушка, наделенная всеми атрибутами известной сказки: короной на голове и большой стрелой, выпущенной из лука. Лягушка сидит на листе, рядом объемные цветы лилий. Кроме рельефного декора и круглой скульптуры, изделие украшено росписью (цветы, рыба, птица, сеточка). Это произведение, выпускавшееся заводом, свидетельствует о том, что и Конаковский завод, хотя и в меньшей степени, чем другие фарфоровые и фаянсовые заводы страны, был охвачен общей тенденцией времени — стремлением к пышности, перегруженности изделий.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Необыкновенно интересной личностью был недолго проработавший на Конаковском фаянсовом заводе, но оставивший яркий след Григорий Яковлевич Альтерман — опытный мастер, занимавшийся изучением искусства керамики во Франции, Германии, Польше, художник широкого кругозора и больших знаний. Судьба его была нелегкой. Молодым человеком покинув родину, он много ездил по Западной Европе, более или менее удачно подвизаясь на различных керамических предприятиях и в рекламно-оформительском искусстве. Так, с 1936 по 1939 год он был художественным руководителем живописных и модельных мастерских на известном польском фаянсовом заводе в городе Воцлавеке. Лишь в 1940 году Г. Альтерман смог вернуться в Советский Союз. На заводе имени М. И. Калинина он стал работать после возвращения из эвакуации, когда все производство нуждалось в восстановлении, ремонте, реорганизации, когда на заводе были огромные трудности с людьми, сырьем, красками, топливом.

Бесконечные искания Альтермана, множество проб, крайняя требовательность к себе и окружающим не всегда вызывали понимание и сочувствие администрации завода, рабочих, художников. За ним укоренилось несколько насмешливое в то время, а сейчас такое меткое прозвище «В поисках». Вся жизнь этого человека в Конакове была посвящена фаянсу, который он очень любил и тонко чувствовал. Это ему принадлежит выражение: «Фарфор — это важная дама, а фаянс — милая крестьянская девушка в праздничном наряде». Эксперименты, поиски и находки Альтермана, вся его деятельность в целом оказали огромное влияние на конаковских художников в конце 1950-х — в 1960-х годах, когда его уже не было в живых. При жизни же лишь немногие чувствовали его одаренность. Недолгое время Альтерман занимал пост заведующего художественной лабораторией завода, но эта работа его не удовлетворяла. Всю энергию, весь свой темперамент и знания Альтерман отдавал творческой непрерывной и углубленной работе с фаянсом. Сначала основной темой его исканий была подглазурная живопись, затем глазури, смешение различных полив. В послевоенные годы одной из важнейших задач конаковских художников стало налаживание подглазурной живописи. Руководил работой и вдохновлял ее Г. Альтерман. В 1947 году была создана специальная бригада, а несколько позже — участок подглазурной живописи. Образцы рисунков давали художники А. Хихеева, И. Васильев, Г. Альтерман, Р. Михайловская-О'Коннель, Д. Клювгант, Р. Алешина (Михайлова), Г. Шубинская и другие.

Подглазурная живопись для фаянса имеет большое значение. Поскольку фаянс более дешевый материал, чем фарфор, изготовлять фаянсовую посуду экономичнее и разумнее в два обжига (то есть с подглазурным декором), а не в три, как того требует надглазурная (муфельная) живопись. Кроме того, палитра подглазурных красок у фаянса значительно богаче, чем у фарфора, так как температура политого обжига у фаянса ниже: глазурованный обжиг фарфора производится при 1300—1450°, а фаянса — при 1050—1160°.

Однако подглазурная живопись имеет свои трудности; в обжиге краски могут повести себя неожиданно, например «потечь», дать нежелательную силу тона. Вносить поправки в живопись при работе с подглазурными красками, стирать их при ошибках практически невозможно. Подглазурная живопись сложна и требует от художника определенного навыка и мастерства. Но вместе с тем она обладает необыкновенной притягательностью: в огне мазки растекаются и дают нежные тональные переходы, мягкий контур рисунка, чудесную глубину тона. Если надглазурный рисунок от времени стирается с изделия, то подглазурная живопись вечна. Надглазурный рисунок всегда чуть грубоват по цвету, суховат, он как бы лежит на поверхности предмета, а подглазурная живопись, впитываясь черепком и спекаясь с глазурью, становится единым целым с изделием. Подглазурная живопись, то нежная, легкая, то звонкая, яркая или темная, как бы светится из-под прозрачной глазури, защищающей ее и оживляющей своим блеском.

Особенно интересны кобальтовые подглазурные росписи. Кажется невероятным, что одной краской возможно создать такое богатство орнамента, такие градации в силе тона, такой благородный, строгий и запоминающийся декор. Кобальту под силу пейзажные мотивы, расти- тельно-цветочные и геометрические орнаменты, жанровая и тематическая живопись. Кобальт способен дать необыкновенную глубину тона, звучность цвета, колористическая гамма его простирается от черно- синего бархатного цвета до нежно-голубых прозрачных тонов. В ко­бальтовых росписях могут быть использованы приемы пятна и тонкого штриха, линии, по светло-голубому кобальтовому фону можно прописать синим густым мазком. Кобальт имеет свойство всегда, при любой силе тона, оставаться прозрачным. В изделии он не «вылезает» вперед, не заглушает основного материала, а как бы аккомпанирует ему (будь то любая разновидность керамики: фарфор, фаянс, полуфаянс, каменная масса или глина), составляет с ним нерасторжимое целое. Эти великолепные качества кобальта дают возможность создавать целые ансамбли, расписанные этим красителем,— большие столовые, чайные и кофейные сервизы, панно, изразцовые печи,— так как он может дать бесконечное разнообразие одного и того же рисунка на многих предметах, не наскучить при повторении, а лишь усилить, обогатить общее звучание ансамбля. Вместе с тем кобальтом может быть расписано уникальное драгоценное произведение — блюдо, ваза, которое одно, находясь на стене или столе, способно заполнить собой интерьер и сконцентрировать внимание зрителя, очаровать его своей красотой, декоративностью.

Привлекательные свойства кобальта были давно замечены керамистами. В убранстве интерьера XVIII века большую роль, например, играли изразцовые печи, украшенные кобальтовой росписью. Русскую народную керамику первой половины XIX века — широко известный, полуфаянс Гжели — почти исключительно расписывали подглазурным кобальтом (травными и геометрическими орнаментами). Русский фаянс, достигший наивысшего расцвета в первой половине XIX века, нельзя себе представить без живописи и печати этим красителем. Кобальтом декорировались и дворцовые сервизы (например, сервизы завода Ауэрбаха для Тверского и Павловского дворцов, 1820 -е гг.) и будничная недорогая посуда. Так называемые «крестьянские заводы» (Самсоновых, Гурышевых, Жадина, Храпунова-Нового в деревнях подмосковной Гжели или уральские фаянсовые заводы Катаевой, Чеканова и другие), имевшие самое примитивное оборудование и насчитывавшие всего несколько рабочих, также украшали изделия подглазурным кобальтом. Следует отметить, что и самый лучший в XIX веке английский фаянс во множестве выпускался с подглазурными кобальтовыми печатными рисунками или ручной росписью.

Возвращаясь к рассмотрению деятельности Конаковского фаянсового завода, надо сказать, что создание участка подглазурной живописи (в том числе и кобальтовой) было не только нужно и выгодно для производства, но и поднимало художественное качество выпускаемого фаянса, а также давало возможность художникам расширить диапазон их творчества.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсМногие конаковские художники (например, А. Хихеева, И. Васильев), работая с подглазурной живописью, окрепли в своем мастерстве, приобрели и легкость и широту мазка, ощутили прелесть фаянса. Г. Альтерман много внимания уделял подглазурному участку на заводе: следил за выпуском изделий и сам давал рисунки. Он создал образец подглазурной кобальтовой росписи столового сервиза, где розы и мелкие цветочки густым венком ложились по всем предметам. Очень хороша была живопись и на чайном сервизе, построенная на сочетании тех же роз, ромашек и мелких листочков. Григорий Яковлевич показал себя тонким живописцем, мастерски владеющим кистью и умеющим создать переливающийся сине-голубыми тонами ажурно-легкий ритмичный орнамент. Эта живопись по своей манере и всему строю близка к кобальтовым росписям, выполненным на том же заводе для Тверского дворца в 1820-х годах. Крепкая рука, живой мазок, умение работать пятном, оттененным голубоватыми тенями — травками, отличает росписи Альтермана от работ других художников. Большим мастером подглазурной живописи была художница Р. Михайловская-О'Коннель, недолгое время работавшая на Конаковском заводе. Запоминаются ее динамичные, написанные уверенной рукой в момент творческого подъема кобальтовые росписи на пловницах (1950).

Великолепна и полихромная подглазурная роспись пловницы того же года, изображающая корзину с фруктами. Несомненно, что, работая рядом с таким блестящим художником, эмоциональным и опытным мастером росписи, как Михайловская-О'Коннель, молодые живописцы завода могли многому научиться.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Наряду с изготовлением массовых изделий на Конаковском заводе в первое послевоенное пятилетие делались и сложные выставочные произведения. Это были многофигурные тематические и декоративно- монументальные композиции И. Фрих-Хара. Великая Отечественная война нашла отражение в творчестве скульптора в виде больших горельефов и барельефов, портретов, выполненных в различных материалах, в том числе и в фаянсе. В 1944 году им были созданы в фаянсе барельеф «С красным знаменем» и скульптурная группа « На защиту Родины». в 1944—1945 годах он работал над большим, полным торжественного настроения барельефом «Праздник Победы», где изображалась встреча победоносных войск толпами народа. Очень красиво и выразительно фаянсовое панно «Встреча с героем» (1950).

В этом произведении особенно сильно проявилось декоративное начало: прямоугольник панно как бы заключен в раму, сплетенную из густых зеленых листьев и тяжелых лиловых гроздей винограда; на светлом центральном пятне эффектно выделяется темная фигура сошедшего с коня грузина; нижняя часть барельефа зрительно утяжелена изображением выстроившихся в ряд плетеных корзин с виноградом. Спокойная лилово-зеленая гамма произведения, небольшое количество персонажей, отсутствие бурных движений, сложных ракурсов — все это настраивает зрителя на лирико-поэтический лад, говорит о счастье встреч, о близости человека к природе.

В 1947 году Фрих-Хар возвращается к любимой им теме и создает в фаянсе многофигурный барельеф «В.И. Чапаев». Декоративное дарование Фрих-Хара с новой силой раскрывается в серии фонтанов из фаянса, майолики, фарфора и стекла: «Мир и изобилие» (1947, фаянс), интерьерный фонтан «Звезда» (1948, фаянс), «Изобилие» (1955, майолика), пристенный фонтан «Источник» (1955, майолика).

Эти декоративно-монументальные сооружения служат продолжением и развитием поисков скульптора в 1930-х годах, когда им были созданы самобытный по форме, радостный и светлый по звучанию фонтан «Мальчик с голубями» и стройный архитектоничный фонтан с лебедями.

Творческая работа Фрих-Хара на заводе в 1945-1950 годах над сложными уникальными произведениями побуждала конаковских художников обращаться к большим темам и не бояться технологических трудностей. Его искусство, самобытное, радостное, благотворно влияло на коллектив художественной лаборатории завода. Вместе с монументально-декоративными произведениями в послевоенные годы И. Фрих-Хар выполнял в фаянсе утилитарные предметы (чернильницы, пепельницы, вазы) и скульптуру малых форм («Клоун Карандаш», 1945).

Как было сказано выше, к 1950 году благодаря самоотверженному труду всего коллектива завод имени М.И. Калинина достиг довоенного уровня выпуска продукции. С этого времени решено было приступить к реконструкции и расширению завода, с тем чтобы увеличить выпуск продукции до 55 миллионов штук в год. Однако запланированное количество изделий было выпущено в 1958 году на тех же тепловых агрегатах и действующих производственных площадях. Это удалось сделать благодаря переводу печей с торфа и дров на жидкое топливо, а также благодаря пересмотру всего процесса обжига: сокращению времени обжига, иной расстановке изделий в печах и в горнах. В 1950-х годах на заводе вводится в строй новый массозаготовительный цех, реконструируются корпуса горнового цеха, строятся корпуса для туннельных печей, создается новое оборудование для формовки изделий, усовершенствуется сушильное оборудование, улучшается работа туннельной печи, электропечи, зажигается новый горн для обжига майолики. В эти же годы начинает работать поточная линия для декорирования посуды деколями и печатью через шелковую сетку, вводится бессвинцовая глазурь, осваиваются изделия с ангобом. На заводе складывается большой и сильный коллектив художников, пополнившийся группой молодежи, только что окончившей специальные высшие учебные заведения. Именно в это десятилетие откристаллизовывается тот неповторимый облик современного конаковского фаянса, который снискал ему всемирную славу.

Трудовой подъем внутри страны, рост престижа Советского Союза за рубежом, огромные достижения нашей науки, техники, промышленности, сельского хозяйства, культуры и искусства, помогли создать на заводе нужную творческую атмосферу., В своих лучших произведениях конаковские художники сумели раскрыть привлекательные свойства фаянса и майолики, их художественную выразительность, декоративность и утилитарные качества. Конаковская посуда, по-настоящему современная, простая, удобная и вместе с тем наделенная обаянием национального искусства, завоевывает любовь и признание советского потребителя и с восхищением принимается за рубежом. Расцвет конаковского фаянса не был случайным явлением, характерным только для данного завода. Во второй половине 1950-х годов небывало вырос интерес к декоративному искусству в целом. Рост культуры, благосостояния широких масс, колоссальное жилищное строительство способствовали этому. Произведения декоративно-прикладного искусства экспонировались на многочисленных выставках в нашей стране и за границей, привлекая большое внимание специалистов и широких кругов посетителей. В магазинах с радостью приобретали изделия из фарфора, фаянса, стекла, новые квартиры украшали тканями, обставляли современной мебелью, у советских людей появилась тяга к красивой и модной одежде.

Таким образом, с одной стороны, возрастает роль декоративного искусства в быту советских людей, а с другой — этот вид искусства привлекает пристальное внимание специалистов, которые начинают высоко оценивать его значение. Так, например, народный художник СССР К. Юон говорил: «Декоративное искусство является большой жизнеутверждающей силой, повышающей тонус нашей жизни, открывающей нашему восприятию постоянно обновляющиеся краски окружающей нас сказочно прекрасной действительности. Внедрение искусства в жизнь так же важно, как электрификация страны. Оно является средством духовного и эстетического обогащения жизни». Это могучее творчество, одухотворяющее материальные предметы, среди которых живет народ, и превращающее их в активное средство воспитания народа, называется декоративным искусством», - сообщает передовая статья первого номера журнала «Декоративное искусство СССР», начавшего выходить в 1957 году.

Специалистов волновали различные аспекты декоративного искусства. Обсуждались вопросы о традициях и новаторстве, о путях развития этого искусства, о проявлении современности в произведениях декоративного жанра, о его национальном своеобразии, о взаимоотношении массовых и уникальных вещей. В печати и на конференциях высказывались мнения по теоретическим вопросам декоративного искусства, конкретно разбирались произведения, экспонировавшиеся на выставках и продававшиеся в магазинах.

Серьезное внимание было обращено на майолику и фаянс, которые стали завоевывать все большее и большее место в быту советского народа. В жилом интерьере того времени с мягкой, монохромной окраской стен и сдержанной тональностью всего убранства, незагруженностью предметами быта, с низкой мебелью удобных и простых форм было необходимо какое-то яркое пятно, контрастирующее с общей спокойной колористической гаммой и завершающее, обогащающее убранство. Таким цветовым акцентом, который оживлял интерьер, часто служили изделия из майолики: небольшие скульптуры, вазы, пепельницы и другие предметы. Большую популярность при сервировке стола завоевали майоликовые и фаянсовые чайные и кофейные сервизы, столовая посуда. Притягательная сила этих изделий — в простоте и выразительности их сочных объемных форм, лаконизме и тектонике, ясности утилитарного назначения, а также яркости, колористической насыщенности больших плоскостей.

В наше время потребность в предметах быта очень велика, поэтому производственные процессы должны быть максимально выверены, продуманы, доведены до предельной простоты и экономичности. В художественной промышленности одинаково важны и художественность изделий и способ их промышленного изготовления. Современные условия производства майоликовых и фаянсовых изделий как нельзя лучше способствуют выявлению природных свойств этих материалов. Черепок майолики и фаянса груб, крупнозернист, он не просвечивает и не поддается такой моделировке, как фарфор. Толщина стенок и мягкая обобщенность очертаний служат выражением свойств материала, тогда как толстые стенки фарфоровых изделий, порою делавшиеся в 1950-х годах из соображений технологии, обедняют качество материала, отнимают у него необыкновенные и лишь ему присущие черты: тонкостенность, свойство просвечивать и гибкую податливость при моделировке. Одним из интересных свойств политых изделий из фаянса является то, что после обжига на них по-разному растекаются потеки и слегка меняется цвет глазури. Это придает произведениям разнообразие и неповторимость в рамках унификации фабричного производства. Совпадение природных свойств майолики и фаянса с современными требованиями, предъявляемыми к предметам быта, и определило большое внимание и успех, выпавшие на долю этих изделий в 1950-х— 1960-х годах. Толстостенные майоликовые изделия тех лет имели обобщенные спокойно перетекающие формы, четкий простой и выразительный силуэт. Палитра эмалей и глазурей была очень богата, позволяла добиваться контрастных и тонко дополняющих друг друга цветовых отношений, оттенков разной интенсивности; применялись эффекты потечных, кристаллических глазурей, восстановительного огня. Кроме того, приходилось учитывать весьма различный состав фаянсовой массы, что сразу же сказывалось на цвете черепка, его зернистости и т. д.

Разнообразны и способы декорировки фаянсовых изделий. При живописном оформлении фаянса и майолики могут быть использованы различные приемы: ангоб, роспись подглазурными и надглазурными красками, работа с различными видами полив, печать, трафарет, деколь. Майолика и фаянс нашли большое распространение в быту также благодаря своим утилитарным качествам и невысокой стоимости. Великолепные качества поливной керамики замечены не только у нас, в Советском Союзе, но и за рубежом. Несомненно, в современной керамике разных стран есть много общих черт. Однако произведения искусства только тогда бывают действительно неповторимыми, высокохудожественными, когда художник черпает свое вдохновение в богатствах национального искусства. Красота майолики и фаянса в Конакове 1950-х— 1960-х годов не только в лаконичности и тектоничности форм, мягкости перетекания объемов, звучности полив, устойчивости изделий и их великолепных утилитарных качествах, но и в их национальном своеобразии, национальной неповторимости. Особенно важным представляется правильное разрешение этого вопроса в нашей многонациональной стране, где при братской дружбе народов и тесном общении художественных сил разных национальностей декоративное искусство каждого народа, образно-художественный строй произведений должны быть наполнены национальным художественным своеобразием, позволяющим сразу отличить произведения латыша от эстонца, русского — от украинца, таджика — от туркмена и т.д. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что национальное своеобразие не в механическом перенесении особенностей искусства какой-либо эпохи, а в глубоком изучении общего его характера, в творческом переосмыслении его в наши дни.

Все эти проблемы современного декоративно-прикладного искусства ставятся и решаются не только искусствоведами, но и, главным образом, художниками-практиками на производстве.

Художники Конаковского завода сумели в своих лучших произведениях второй половины 1950-х — 1960-х годов показать привлекательные свойства фаянса и майолики, раскрыть их художественную выразительность, декоративность и современность. С большим тактом и вкусом они наделили свои произведения обаянием национального искусства. Особенно хороша выпускавшаяся заводом посуда, лаконичная и ясная по формам, покрытая разнообразными яркими поливами одного или двух-трех цветов или украшенная сочными растительными орнаментами, выполненными от руки.

Известно, что большую часть всех изготовлявшихся заводом предметов составляла (да и теперь составляет) именно посуда — сервизная и штучная. Скульптура, декоративные изделия, сувениры тонут в море выпускаемых тарелок, чашек, блюд. Утилитарная функция посуды делает ее необходимой буквально всем, в каждом доме ее, естественно, бывает значительно больше, чем декоративных изделий. Благодаря массовости и повседневному употреблению посуда становится мощным пропагандистом не только хорошего вкуса, но и эстетических принципов нашего искусства в целом среди широких слоев народа. Красота предметов декоративно-прикладного искусства, а посудных изделий в первую очередь, раскрывается при пользовании ими. Как мысль композитора оживает под пальцами музыканта-исполнителя, так и произведение декоративно-прикладного искусства немыслимо без человека, пользующегося им. Только в действии и в ансамбле с другими предметами убранства может в полный голос зазвучать изделие из фарфора или фаянса. Голос этот может органически сливаться со всем строем интерьера, быть едва заметным, вести сольную партию или звучать диссонансом, фальшиво и громко. В отличие от выставочных произведений, которые экспонируются при определенном освещении, осматриваются с заранее выбранной точки зрения, посуда в быту все время находится в движении. То она стоит в серванте или на столе — тогда, в основном, работает ее силуэт, декоративное пятно, цвет; то мы берем ее в руки, рассматриваем со всех сторон, близко поднося к лицу. Теперь во всей полноте ощущается форма изделия, раскрывается красота рисунка, живописного мазка, тонкого золота. В таком многообразии зрительных аспектов заключается и трудность, но и огромные возможности у художника-керамиста.

В 1950-х годах фаянсовый завод имени М.И. Калинина имел необыкновенно широкий ассортимент массовых бытовых изделий, посуды и скульптуры. Завод изготовлял одновременно не менее десяти ваз (разной формы и различного декора), несколько столовых и кофейных сервизов, приборов для воды, молока и фруктов, пловниц, конфетниц, скульптур. Технологический и художественный уровень продукции завода был высок.

Стилевое направление советского декоративно-прикладного искусства не было единым на протяжении 1950-х годов. Искусство первой половины десятилетия не имеет принципиальных различий с характером искусства первых послевоенных лет, то есть тяготеет к торжественно­сти, помпезности, порою слащавости, отличается любовью к сложным формам, измельченным и перегруженным орнаментам, к натуралистической трактовке изобразительных мотивов. Во второй половине 1950-х годов намечается отход от этих тенденции и поиски более цельного декоративного образа в искусстве. В развитии конаковского фаянса первой половины 1950-х годов указанные тенденции были выражены значительно слабее, чем на других наших фарфоровых и фаянсовых заводах, хотя, конечно, в ряде произведений они проявлялись. Переход к художественной направленности второй половины 1950-х годов совершился в Конакове легко и безболезненно, так как поиски обобщенности образа, лаконичности форм и орнамента этого периода явились как бы продолжением работы многих художников завода в более ранние годы.

Своеобразие искусства конаковского фаянса 1950-х годов объясняется, видимо, тем, что среди заводских художников в то время были такие яркие творческие индивидуальности, как В. Филянская и Г. Альтерман, которые не шли на поводу у моды, что многие мастера художественной лаборатории по-настоящему знали и любили народное искусство и в своих лучших вещах воплощали принципы народного искусства—простоту, декоративность, функциональность,— создавая сильный и запоминающийся художественный образ. Эти ясные по форме и росписи произведения и определили основное направление в развитии конаковского фаянса.

В 1950-х годах на Конаковском заводе были обновлены многие формы массового ассортимента. Как известно, форма—это основа произведения, декор же должен подчеркнуть ее достоинства, поддержать, выявить структуру объемов. Очень редко плохую форму может «вытянуть», скрасить хорошая живопись. Поэтому такое важное значение для всего облика конаковской продукции имело создание новых форм столовых и кофейных сервизов, приборов для воды, молока, фруктов, штучных изделий. Авторами форм были художники-скульпторы: В. Филянская, Н. Литвиненко, М. Левина, Г. Альтерман. В 1952 году В. Филянская предлагает форму столового сервиза (№ 5), названного ею «Перец» (держатель на крышке был решен в виде перца). Этот держатель, собственно говоря, и был единственным украшением сервиза, так как все плоские предметы этого сервиза имели ровный, четкий край, а объемные гармонировали с ними своими простыми, идущими от шара формами.

В 1956 году Вера Григорьевна снова создает форму столового сервиза (№ 6) «Вырезной край Фото 064, который можно назвать одним из самых удачных конаковских сервизов. В нем соединились простота и нарядность, теплота домовитости, уюта и максимально выверенная технологичность. Мягко приземистые формы объемных предметов напоминают простые народные гончарные изделия. Легкая волнистость края у тарелок, блюд, крышек, навершия в виде колец, красиво моделированные ручки придают праздничность всему произведению. В этом сервизе художница проявила тонкое чувство ансамбля и умение выявить в каждой форме, каждой детали свойства фаянса. «Вырезной край» с честью выдержал солидную проверку временем. Он выпускается до сих пор в самом различном декоре - от скромной золотой ленты до яркого, крупного, покрывающего все изделия растительного живописного орнамента.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1950-х годах Конаковский фаянсовый завод изготовлял много майоликовых изделий, украшенных рельефом. Исходя из задач производства, скульпторы завода пришли к заключению, что наиболее экономичны и в то же время хороши по художественным достоинствам предметы, декорированные рельефными орнаментами. Покрытые однотонной цветной глазурью, такие изделия богаче других по колориту, так как полива в углублениях дает густой насыщенный тон, а стекая с выпуклостей, окрашивает поверхность в нежные прозрачные цвета. Массовый выпуск произведений с рельефом шел успешно; в цехе легко справлялись с глазурованием, производственный брак был редок. Много посуды с рельефами создают ведущие скульпторы завода В. Филянская и Н. Литвиненко: вазы, тарелочки, кувшины, сухарницы, чашки с блюдцами, целые наборы и сервизы. Как музыканты-виртуозы, конаковские художники «разыгрывают» множество вариаций на эту тему. Их рельефы то контрастируют с гладкими поверхностями, то целиком покрывают предметы, рассыпаются мелкими геометрическими орнаментами, то, как звучные аккорды, расцветают крупными цветочными и растительными формами. Все многообразие рельефного декора объединено глубоким знанием законов создания утилитарных бытовых предметов, острым чувством декоративности и многовековой народной традицией.

Хороши десертные тарелки (авторы В. Филянская, Н. Литвиненко), то сиреневые, то бирюзовые, зеленые, желтые, украшенные точно найденным по размеру, легким рельефным орнаментом в виде хмеля, винограда, ежевики, смородины. Эти недорогие, предназначенные для повседневного пользования предметы прекрасно смотрелись на столе, оживляя сервировку радостным чистым цветом, разнообразием оттенков и растительных мотивов. Очень красив, строен по силуэту и по-народному декоративен большой зеленый кувшин с крупными рельефными листьями, созданный художницей Н. Литвиненко в 1952 году.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В ином ключе решены три круглых сухарницы В. Филянской: «Цветы», «Снежок» и сухарница с волнистым краем. Их характеризует более мелкий, тонкий рельеф, сплошь покрывающий все изделие и четко организованный композиционно: выделена центральная часть, а рисунок, идущий по окружности, разбит на отдельные участки и скомпонован так, что создается спокойный, как дыхание, и вместе с тем энергичный ритм. В питьевом наборе художницы 1957 года рельефный декор, расположенный на наиболее выпуклых частях изделий, контрастирует с гладкой блестящей поверхностью и зрительно выявляет специфику формы. Кроме растительных орнаментов, в убранстве набора использован рельефный бус. Формы всех предметов питьевого набора просты, народны. Орнамент органически сливается с объемами, подчеркивает их красоту, придает нарядность всему произведению. Этот набор вместе с другими произведениями В.Г. Филянской экспонировался на Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году и был удостоен золотой медали.

В наборе для фруктов «Селадон» Филянской рельефный декор предельно прост; он состоит лишь из концентрических окружностей. Весь образ произведения, строгий и холодноватый, строится на четкости объемов и пропорций, на соразмерности гладких и рельефных плоскостей, на красивом голубовато-сером цвете селадоновой глазури. Вера Григорьевна сумела увидеть свое произведение в быту, когда на фоне сероватой глазури ярко будут выделяться золотые апельсины, красные яблоки, и их цвет дополнит колористическое звучание ансамбля. Простотой и лаконизмом отличается и коричневый кофейный сервиз Н. Литвиненко (1953), элегантный своей строгостью и законченностью, с декором из вертикальных рельефных членений. В произведении Г. Альтермана того же года — крупном кувшине наполненной формы, с горловиной в виде тонкого ободка и лепным бутоном на крышке — основную роль играет объем, рельеф же создает интересную, дробную игру света на поверхности. Весь кувшин разграфлен тоненькими горизонтальными бороздками, которые заметны лишь вблизи. В ряде изделий Конаковского фаянсового завода этого времени рельефный декор применялся вместе с живописью, например в наборе для фруктов Н. Литвиненко, своим строением напоминающем веер (1953), фестончатой вазе В. Филянской (1954), украшенной рельефной плетенкой и легкой живописной веточкой и др. Следует отметить, что далеко не всегда произведения с рельефным декором были удачны. Порою орнамент перегружал форму, рельеф плохо уживался с живописью. Некоторые вещи были характерны для общих тенденций в декоративном искусстве того времени и грешили натурализмом. Однако эти изделия не определяли основное направление работы художников завода. Конаковский фаянс в значительно большей мере, чем продукция остальных фарфоровых и фаянсовых предприятий нашей страны, сумел избежать господствовавшего в то время увлечения парадностью и перегруженностью.

В самом конце 1940-х—начале 1950-х годов среди художников Конаковского завода распространилось увлечение ангобным декором, которое было поддержано администрацией завода, технологами и главным художником И.И. Гончаренко. Ангобирование — старый, хорошо известный в народной керамике способ нанесения орнамента жидкой глиной с добавлением красителя на изделия, не прошедшие ни одного обжига, а лишь «подвяленные». Вскоре на заводе организовали специальный ангобный участок. Изделия, украшенные ангобом, стали поступать в магазины. При отработке метода ангобирования пришлось столкнуться с целым рядом технологических трудностей. Но, в конце концов, завод с этим успешно справился и до сих пор выпускает посуду, украшенную ангобной лентой.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Интересных результатов в работе с ангобной техникой добились художницы Н. Литвиненко и В. Филянская. В 1954 году Надеждой Аксентьевной была сделана ваза с двумя ручками, украшенная росписью в розовато-коричневых тонах, в 1956 — прибор для воды в изысканной серовато-розовой гамме, в 1957 году — набор тарелочек, по коричневому фону которых нанесены цветочные орнаменты нежных пастельных оттенков. Вместе с другими вещами Литвиненко тарелочки экспонировались на Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году.

Хороша ваза для цветов В. Филянской (1951). Легкие мерцающие и глубокие тона ее росписи органично слились с классической простотой, наполненной формой изделия.

Следует отметить, что художники В. Филянская, Н. Литвиненко, Г. Альтерман уже в 1950-х годах работали одновременно над формами изделий и над их декорированием. Это очень ценно для керамики, в которой важное значение имеют и форма и цвет, поэтому единый авторский замысел рождает художественно завершенный образ. Наряду с ангобированием на заводе имени М. И. Калинина в это время развивался и живописный (надглазурный и подглазурный) декор. В массовое производство запускались очень трудоемкие, многодельные вещи, проходившие несколько обжигов. Существовала даже специальная бригада, выполнявшая тонкие надглазурные орнаменты и «пестрение» золотом на кобальтовых изделиях. Мастерство живописцев бригады было высоко, однако вызывает сомнение сама целесообразность этой работы как в художественном, так и в экономическом отношении. Позднее такие росписи на массовом ассортименте завод не делал.

Столовые фаянсовые сервизы в этот период расписывались в основном цветочными орнаментами в виде букетов или отдельных мелких цветочков, покрывавших все изделие,— так называемый «ситчик». Большое внимание уделялось росписям штучных изделий (пловниц, ваз, кувшинов, тарелок, пепельниц и других). Авторами декора на фаянсе были художники А. Хихеева, И. Васильев, Г. Альтерман, Д. Клювгант, Р. Алешина (Михайлова), Г. Шубинская. Каждый из них имел свою манеру, свои излюбленные приемы, но в целом живописное мастерство конаковцев отличалось столь высоким уровнем, что многие фаянсовые изделия с живописным декором были направлены на Всемирную выставку в Брюссель.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсСреди росписей конаковских художников легко угадывается широкий свободный мазок А. Хихеевой, то звучный, то легкий и прозрачный. (Хихеева часто расписывала изделия, форма которых была создана М. Левиной.) Композиции ее цветочных орнаментов ненавязчивые, но и не сухие, крепко построены, они то фризом охватывают изделие, то распадаются на три букета, то группируются в один центральный мотив. Часто растительные формы сочетаются с волнистыми линиями, сеточками, отводками. Это мастерское соединение геометрического и растительного орнаментов будет характерно для всего творчества Анны Ивановны, особенно в 1960-х — 1970-х годах, когда этот прием станет неотъемлемой частью ее художественной манеры. При всей живости, трепетности цветов Хихеевой в них всегда сохраняется та мера условности, которая необходима для керамического искусства. Орнамент красив по пятнам, ритмичен; живопись хорошо ложится по форме, как бы сливаясь с ней и подчеркивая особенности ее строения. Художница любит белый цвет фаянса, оставляет незаписанными большие плоскости, поэтому рисункам свободно, просторно, «легко дышится» на фаянсе. Изделия, расписанные ее рукой, излучают какое-то тепло, радость, обладают свойством весело входить в любой интерьер, уживаться с другими предметами быта.

В росписях И. Васильева 1950-х годов чувствуются отголоски орнаментов русского народного искусства, многие его рисунки, например, напоминают мотивы на прялках. Часто композиция его рисунка (на блюде, вазе) центрична: цветы отходят от основного вертикального стебелька и располагаются симметрично по обеим сторонам его. Условность построения декора влечет за собой и условность трактовки растительного орнамента: плоскостное решение, повторы одинаковых элементов, мелкую проработку основного пятна—цветка и измельченных геометризованных травок, завитков.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В качестве главного мотива в орнаменте наряду с цветами Васильев использует изображения птиц. Некоторая суховатость композиции и рисунка в его ранних работах искупаются красотой колорита, спокойного и гармоничного. Таково живописное решение большой вазы (1957), которая была показана на Брюссельской выставке. Гамма росписи вазы тактично выдержана в тепло-охристых и серо-голубых приглушенных тонах. Наряду с подглазурными красками художник использовал и глазури, что придало орнаменту мягкость и глубину. Столовые сервизы и наборы декорировались Васильевым в более традиционной манере: рисунок располагался венком по борту изделий либо рассыпался «ситчиком» по всему предмету. Особенно удачны детские наборы. Условные маленькие цветочки, вишенки и другие мотивы, хорошо найденные по размеру и согласованные по цвету с каймой, полны теплоты и близки восприятию ребенка.

Много образцов для декорирования сервизной и штучной посуды давали художницы Р. Алешина (Михайлова), Д. Клювгант, Г. Шубинская (для живописи, трафарета, печати через шелковую сетку). Во второй половине 1950-х годов они стали отходить от несколько натуралистической трактовки цветочного орнамента и искать в рисунках яркого обобщенного образа. Лучшими работами Алешиной были столовые сервизы «Барбарис», «Желтые маки», рисунки на тему VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года в Москве; у Шубинской — столовые сервизы «Красные цветы», «Пурпуровые ромашки»; Клювгант удачно расписывала пловницы подглазурным кобальтом крупным цветочным орнаментом.

Кроме большого количества массовой бытовой посуды, украшенной ангобом, подглазурной и надглазурной живописью, трафаретами, печатью, деколями, отводками, художники Конаковского завода создавали уникальные произведения, в которых более всего отразилась тенденциявремени: стремление к парадности, перегруженности, соединение портретных изображений с цветочным орнаментальным декором. Такова была ваза «Миру мир», над которой работала целая группа художников (И. Гончаренко, В. Филянская, Д. Клювгант, Р. Алешина и другие), блюдо с гербами союзных республик (Д. Клювгант), парадные вазы с портретами государственных деятелей (роспись Р. Алешиной). Эти произведения, большие, сложные, многодельные, остались в истории конаковского фаянса как образцы, характерные для стилевого направления нашего искусства конца 1940-х — первой половины 1950-х годов. Однако не они определили линию развития искусства русского фаянса.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Выдающимся произведением с подглазурной живописью можно назвать чайный сервиз Григория Яковлевича Альтермана « Шиповник», который получил на Брюссельской выставке 1958 года серебряную медаль.

Формы предметов сервиза типичны для фаянса — просты и округлы. Написанный широким энергичным мазком растительный орнамент легко ложится по форме, подчеркивая ее выпуклость, приземистость. Художник передает лишь общий характер растения, упрощает, стилизует его, достигая единства пластической формы и живописного убранства, состоящего из повторяющихся на предметах сервиза больших, спокойно круглящихся венков серовато-зеленой листвы и розовых цветов. Мазки, то интенсивные, то слабые, придают орнаменту живость, усиливают ощущение прелести и неповторимости ручной работы. Края изделий, сливы носиков, ручки, навершия на крышках подчеркиваются более насыщенной по цвету, но того же зеленого тона, что и листья, волнистой линией, которая, являясь отголоском растительного орнамента, вместе с тем упорядочивает и завершает весь живописный декор. «Шиповник» несет в себе образ молодости, цветения. Простоту и гармонию народного искусства соединил Альтерман в своем произведении с острым чувством современности.

Обладая ярким дарованием и поистине неисчерпаемым трудолюбием, Григорий Яковлевич не только занимался творчеством, но и воспитывал молодых живописцев, которые с теплотой вспоминают его и по сей день. Художник был неутомим. Созданию нового образца всегда предшествовала серьезная кропотливая работа над формой, цветом и характером убранства. Альтерман делал множество зарисовок с натуры, в которых с большим упорством до мелочей воспроизводил строение цветов и растений. Но, переходя к фаянсу, он умел решительно отбросить все не нужные ему теперь ботанически точные особенности растений. Великолепно чувствуя свой материал — фаянс, художник подчинил ему форму изделий и живописное оформление. Колористическое решение никогда не кажется чужим, случайным в созданных им произведениях. Форма и цвет сливаются в единый свежий и радостный образ, тем более привлекательный, что художественные достоинства произведения связаны с ярко выраженным утилитарным назначением. Детально обдуманная и многократно проверенная форма посуды поражает не только своей элегантной простотой, прекрасно найденными пропорциями и логикой построения, но и заботой об удобстве пользования ею в быту. Здесь все серьезно обдумано — построение и размеры всех, казалось бы, незначительных деталей: сливов носиков, ручек, наверший на крышках. Предметы, выполненные Альтерманом, удобно взять в руки, мыть; с них легко снять крышку. Работая над колоритом посуды, Альтерман проводил множество экспериментов с подглазурными красками и поливами, искал и находил все новые и новые достоинства росписи цветными и потечными глазурями, а также в подглазурной живописи. Своими достижениями художник всегда делился с товарищами по работе, повышая этим их мастерство и способствуя формированию единого направления в конаковском фаянсе. Новаторские работы Г. Альтермана с цветными глазурями раскрыли колоссальные возможности политого фаянса, то есть майолики, показали в совершенно новом аспекте неисчерпаемое разнообразие полив, в частности потечной глазури, и эффекты смешанных полив. Декорируя таким образом массовые изделия, завод мог создавать варианты в потеках полив, силе тона, не нарушая авторского образца. Это привлекало покупателя ощущением неповторимости каждой вещи. Администрация завода во главе с директором В.П. Сажко с интересом отнеслась к экспериментам Григория Яковлевича. Предложенные им образцы — пепельницы, вазочки для цветов, сливочники, масленки, горшочки для меда, сметаны и др.— были запущены в массовое производство. Художник столь же вдумчиво и кропотливо работал над ними, как над большими выставочными произведениями. Учитывая требования массового производства, Альтерман в то же время не допускал снижения их художественных качеств.

Колористическое решение его произведений всегда неразрывно связано с формой, а форма - с утилитарным назначением. Горшочек для меда, напоминающий издавна употреблявшиеся в быту глиняные горшки, снабженный крышкой с маленьким шаровидным навершием и отверстием для ложки, в цветовом отношении строится на контрастном сопоставлении малахитово-зеленой и золотисто-коричневой затекающей одна на другую глазури. Низенькая, слегка сплюснутая сверху масленка с двумя небольшими ручками покрывается коричневой глазурью. От навершия крышки идут похожие на лучи желто-песочные затеки, находящие себе повторение в легких пятнах такого же цвета по краю крышки и самой масленки.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсПо модели Альтермана завод выпускал конфетницу в форме небольшой тарелки с высокими волнистыми бортами и с двумя ручками. Необыкновенно интересна роспись этого изделия цветными глазурями. Дно конфетницы украшено изображением трех яблок, окруженных зе­леными листьями. Плоды написаны обобщенно, контуры их расплывчаты, листва разных оттенков зеленого цвета как бы освещена скользящими лучами солнца. Фон теплый, золотисто-коричневый, весь в мягких затеках и пятнах. Края изделия покрыты темно-коричневой глазурью. Неровные, слегка промятые борта конфетницы дают множество ярких бликов, усиливающих ощущение воздушной среды, окутывающей натюрморт. Удивительное богатство колорита, глубина и разнообразие тонов росписи и вместе с тем цельность, собранность композиции и цветового решения, согласованность с формой предмета — все это говорит о большом мастерстве художника, умении подчинить свое произведение единому замыслу. Аналогичный мотив из трех яблок варьировался и на небольшой овальной пепельнице. Такие и подобные им, недорогие и необходимые в хозяйстве каждой семьи вещи, лишенные позолоты, вычурных украшений и дешевого шика, выполненные на высоком художественном уровне, украшали повседневный быт, воспитывали вкус советских людей. Своей простотой, красотой пропорций и объемов, радостным созвучием цветов они утверждали высокие принципы нашего декоративного искусства. Одной из больших удач Альтермана можно считать созданный им уникальный прибор для завтрака.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Формы предметов набора почти полностью взяты из сервиза «Шиповник». Главное достоинство этого прибора — в его колористическом решении. Художник, не связанный требованиями массового производства, неоднократно переписывая и пережигая свое произведение, мог раскрыть бесконечно привлекательные возможности полив. Все предметы политы коричневой глазурью, которая постепенно высветляясь на выпуклых местах, переходит в тонкую игру теплых охристых переливающихся тонов. В этой вибрирующей, светящейся среде вырисовываются расплывчатые очертания цветов. Такое цельное керамическое произведение с мягкой живописью и градацией тональных переходов могло быть создано только при помощи полив и только художником, мастерски владеющим секретами глазурей, влюбленным в современную майолику. Работа Альтермана с поливами открыла новую страницу в истории конаковского фаянса. Его начинания были подхвачены многими художниками заводской лаборатории, которые с увлечением стали экспериментировать с глазурями, искать новых эффектов в майолике, расширять ее применение в массовом производстве и выставочных вещах. Художница В. Филянская была увлечена работой с глазурями так же, как Альтерман. Однако, работая рядом с этим одаренным мастером, Филянская шла своим путем, всегда оставаясь сама собой, сохраняя индивидуальность, непохожесть манеры. Многолетняя ее деятельность имела огромное значение для развития конаковского фаянса. Многими своими достижениями завод имени М. И. Калинина обязан ее таланту, упорному творческому труду и поискам. Художница провела большую работу по изучению технологии фаянса. Формы ее изделий хорошо выдерживают весь производственный процесс, не «рвутся» в обжиге, не дают деформации. Художнице никогда не изменяло чувство материала. Для выполнения своих творческих замыслов она легко пользуется различными способами декорировки: ангобом, поливами, подглазурными красками, люстрами, рельефом.

В ее лучших произведениях, будь то гладкий глазурованный фаянс, расписные блюда или однотонные политые изделия, декорированные рельефом, органично сливаются национальные традиции и современность. Глубоко зная и любя русское и украинское народное искусство, художница остается верна ему на протяжении всего своего творчества. Однако тонко чувствуя и понимая его своеобразие, она создает вещи, умея передать в них национальный характер, не умаляя их современности и не превращая их в отголоски старых изделий (например, гжельских или украинских).

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Очень важно, что творческие поиски художницы при создании выставочных произведений шли в одном русле с работой над массовой заводской продукцией, поэтому часто выставочный экспонат мог быть превращен в образец для тиражирования на производстве. Именно так случилось с известным кофейным сервизом, получившим золотую медаль на Брюссельской выставке 1958 года. Вскоре после выставки он был освоен заводом, долгое время выпускался и до сих пор остается непревзойденным образцом советского политого фаянса. Сервиз характеризует простота, декоративность и утилитарность; наполненность, энергичность форм и мягкая текучесть объемов; единство скупого колористического решения и прекрасно найденных пропорций. Он очень русский и современный, но в то же время — вечный, как настоящая классика. Спокойный цветовой строй произведения, решенный на сочетании приятного насыщенного коричневого тона глазури, покрывающей изделия снаружи, и мягкого песочного оттенка внутренних поверхностей, завершается небольшим красно-кирпичным мазком на крышке, скульптурном завитке ручки и носика. Этот маленький акцент необходим для колористического завершения всего произведения. Особенно хорош сервиз в руках человека, в движении, когда по нему скользят блики света, а его тональность звучит громче в цветовом многоголосье убранства стола. В. Филянская, создавая свои произведения, умеет увидеть их в живой обстановке интерьера. Многие современные конаковские художники во главе с В. Филянской и Н. Литвиненко представляют тип советского Дизайнера с большой буквы. Для них цель и романтика работы — в создании массовых изделий, для производства. Прекрасно зная конкретные условия своего завода, технологию, они вместе с тем несут большие гуманистические идеалы, высокое национальное искусство в массы. Хороши произведения В. Филянской, где она применяет смешанную технику — подглазурные краски, ангоб, глазури. Композиция рисунка обычно бывает очень четкой и ясной, единой по своему характеру с формой. Богатство колорита довершает его красоту и оправдывает большие технические трудности в исполнении.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

При росписи декоративных изделий художница неоднократно обращается к своей излюбленной теме — рыбам: декоративное блюдо «Рыба» (1955), а также ансамбль для фруктов «Рыбы», экспонировавшийся в 1959 году на Международной выставке керамики в Остенде (Бельгия). В этих произведениях она достигает необычайных по глубине тона и мягкой нюансировке колористических эффектов, раскрывающих огромные возможности росписи фаянса комбинированной техникой. Передавая пластичные движения рыбы, красоту ее строения, мягкие стебли водорослей, загадочную глубину морских пучин, Филянская помнит, что она создает не станковое произведение, а декоративно-прикладное, и поэтому строит росписи строго в соответствии с формой изделия: выделяет центральное пятно и ритмически повторяет цветовые и орнаментальные акценты по краю.

Наряду с рыбами Филянская часто изображает растительные формы и птиц: декоративное блюдо «Птенчики», «Вуалехвост», «Удод» (все— 1954), «Клевер», «Птица», «Цветы» (все- - 1956). В 1954 году В. Филянская создала для тиражирования декоративное блюдо с голубем (подглазурная роспись, цветные поливы, люстр). Форма его с чуть волнистым краем хорошо согласуется с композицией росписи, построенной по аналогии с цветком ромашки — большая круглая середина и симметрично отходящие от нее лепестки. На дне блюда, обрамленном легким орнаментом, изображен голубь, готовый вспорхнуть с цветущей ветки. Этот сюжетный мотив великолепно вписывается в круг, непринужденно и легко заполняя все зеркало блюда. По бортику, на «лепестках», художница расположила стилизованные растительные мотивы, близкие к народным росписям. Колорит блюда решается в светлом желтовато-переливчатом тоне. Фон покрыт глазурью цвета слоновой кости, а стелящийся растительный орнамент дан в блеклых зеленоватых, желтоватых и коричневатых тонах. Приятный сиреневый цвет, появляющийся только в окраске голубя, вносит разнообразие в некоторую цветовую монотонность и акцентирует внимание на главном изображении. Общую спокойную, приглушенную гамму обогащает серебристо-перламутровый люстр, внезапно проявляющийся, когда на блюдо падают лучи света.

Такое блюдо прекрасно смотрится на столе и на однотонной стене современной квартиры. Декоративность его, обобщенные, далекие от натурализма формы птицы и растений, единство формы изделия и композиции рисунка, гармония цветового решения, чувство материала и общая простота, лаконизм—все эти качества определяют его как одно из лучших фаянсовых изделий нашего времени.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсНад созданием майоликовой посуды наряду с Филянской в 1950-х годах работают и другие художники Конаковского завода: М. Левина, Н. Литвиненко, а также позднее пришедшие на завод молодые художники О. Гагнидзе, Г. Садиков, О. Белова. Их произведения с присущими каждому из них особенностями, органично вплетаются в художественную продукцию Конаковского завода, создавая разнообразие в пределах одного стиля. Так, например, те же черты современности и яркой декоративности, что и в произведениях Альтермана и Филянской, мы находим в фруктовом наборе «Пламя», созданном М. Левиной. Небольшие тарелочки с приподнятыми краями и ваза для фруктов той же формы, но отличающаяся от них своим размером и наличием поддона, в цветовом отношении строятся на сочетании коричневого, серого и красного цветов. Изделия снаружи и внутри покрыты коричневой глазурью; край, закрученный в плетенку, на выпуклых местах — светло-серого тона. В центре тарелок и вазы — огненное кольцо, маленькие ярко-красные язычки которого окружены сероватыми клубами дыма. Художница сумела очень остроумно достичь этого эффекта, использовав свойство одной из полив выгорать при обжиге затейливыми пятнами. Простота форм и убранства, яркость декоративного пятна придают произведению современный облик. В большом количестве выпускалась заводом конфетница Левиной с рельефом внутри в виде лучей. Ее колористическое решение основывалось на сочетании зеленого и черного. Двухцветность обогащалась высветлением тона на выпуклых частях и сгущением его к центру. Следует отметить, что в те годы Конаковский завод быстро осваивал для массового производства лучшие образцы, созданные художественной лабораторией, к тому же они, как правило, выполнялись на высоком технологическом уровне. Расходясь большими тиражами, конаковские изделия второй половины 1950-х годов играли роль пропагандистов хорошего вкуса среди населения. Тогда же завод выпускал много скульптурных произведений, отличавшихся, так же как и посуда, сложностью в исполнении, многодельностью. На заводе работало несколько скульпторов, дававших образцы для производства: продолжала свою деятельность М. Холодная; в 1951 году была приглашена скульптор Е. Гуревич; обращалась к малой пластике М. Левина; периодически приезжал скульптор-анималист П. Кожин, работавший над выставочными и тиражными произведениями. В этой связи хочется вспомнить очень верные слова А.Б. Салтыкова: «Малая декоративная скульптура отличается большим своеобразием, большой сложностью, в некотором отношении — гораздо большей сложностью, чем обычная станковая скульптура. Так, в этой малой скульптуре соединяются психологичность и декоративность, соединяются искусство создавать объем и искусство дополнять этот объем цветом, соединяется небольшой размер и необходимость дать достаточное обобщение, зачастую даже монументального характера». Все эти вопросы остро встанут перед художниками Конаковского завода только в конце 1950-х — начале 1960-х годов.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

На послевоенную советскую пластику малых форм оказало сильное влияние станковое искусство. Художники, работая над фарфоровыми и фаянсовыми фигурками, мало внимания обращали на декоративность, не ставили себе целью и передачу состояния персонажа, а ско­рее стремились к литературному рассказу, иллюстративности; многие произведения были не лишены помпезности и слащавости. Указанные тенденции затронули в какой-то мере и конаковскую фаянсовую малую пластику. Наиболее показательны в этом отношении скульптура М. Левиной «Девушка-агроном» или большая выставочная композиция О. Малышевой «По Индии» (фаянс), метко названная А.Б. Салтыковым «скульптурной иллюстрацией».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

М. Холодная в это время окончательно сконцентрировала свое внимание на теме детства. Год за годом, произведение за произведением разрабатывала она сюжеты, связанные с детьми. Лучшие работы ее красивы, занимательны, полны теплоты. Однако порой теплота переходит в слащавость, радостная цветистость — в пестроту. Многие скульптуры Холодной напоминают внезапно остановившиеся маленькие кинокадры: девочка читает «Пионерскую правду», мальчик с корзинкой собирает огурцы, пионер отдает салют, мальчик играет в снежки, два мальчика идут вешать скворечники и т.д.

Интересно задуманы конфетницы «Украинка», «Узбечка», «Киргизка» (1953), составляющие целую серию. Здесь художница поставила себе трудную задачу соединить жанровую скульптуру и бытовую вещь, и ей удалось добиться в композиции единства этих двух аспектов.

В 1955 году появляется скульптура М. Холодной «Ветерок», знаменующая поворот художницы к простоте, поискам пластической выразительности образа. В последующие годы в произведениях Холодной часто отсутствует сюжетный замысел и на первый план выступает стремление к передаче состояния, настроения, мягкой лиричности («Сидящая девочка», 1959: «Девочка с подсолнухом», шамот; 1959).

Придя на завод, Е. Гуревич начинает пробовать свои силы в разных жанрах скульптуры. Сначала она работает над анималистическими произведениями, позже переходит к изображению людей и созданию сувениров. Ее дебютом на заводе была карандашница «Воробьи» (1951). В поисках конкретности, достоверности трактовки птиц, художница несколько измельчает поверхность формы. И все же в целом произведение удалось автору и способствовало продолжению работы в области анималистической фаянсовой пластики. В 1952 году появляется целая анималистическая сюита: «Телята», «Утята», в следующем году — «Барашки». Е. Гуревич стремится к пластическому выражению индивидуальности каждого «портретируемого», ее интересуют сложные ракурсы, а также возможность по-разному компоновать животных в группы, создавая подвижные композиции. Несомненной ее удачей была скульптура «Козленок» (1952). Художница передает смешную беспомощность малыша, характерные для этого возраста пропорции. Скульптура долгое время изготовлялась заводом.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Во второй половине 1950-х годов Е. Гуревич стали привлекать двух-фигурные композиции, построенные на контрасте,— «Собачка и еж», «Лев Чандр и собака Тобик», «Слон со слоненком». Сопоставляя большое и маленькое, массивное и легкое, художница вместе с тем стремится не отойти от натуры. В результате форма часто дробится, измельчается, появляются натуралистические подробности. Обращаясь к изображению человека в фаянсовой скульптуре, Гуревич оказывается в плену общей направленности на иллюстративность. Даже темы, избранные ею, имеют своим первоисточником литературные произведения. В 1957 году она создала две многофигурные композиции: «Китайский соловей» (по сказке Андерсена) и «Дон Кихот и Санчо» (оба произведения получили серебряную медаль на Брюссельской выставке 1958 года). Последняя из скульптур оказалась наиболее удачной, так как, кроме литературного подтекста, она наполнена чувством самого автора, его теплым юмором. Группа построена на контрасте длинной худой фигуры Дон Кихота и маленькой толстой — его слуги. Основным ее недостатком является подробное «выписывание» одежды персонажей и аксессуаров. Появляется измельченность, «колючесть», не свойственная фаянсу. Значительно более интересна скульптура «Выходной день», изображающая парня и девушку на мотоцикле. В этой работе автора занимает проблема передачи движения; подчеркнут различный характер фигур и их поз.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

По-своему решает Гуревич и сувенирные скульптуры «Царь-пушка» и «Царь-колокол», давая их не изолированно, а с кусочком площади и маленькими фигурками зрителей. Даже в сувенирах она хочет показать конкретную обстановку, при помощи скульптуры развернуть целый рассказ. Постепенно такая трактовка пластического образа перестает удовлетворять автора, начинаются поиски новой выразительности, нового языка. Перелом в творчестве Елены Михайловны произошел в начале1960-х годов, когда она отошла от натуралистической измельченности и стала искать яркого, сильного образа, выраженного крупно и немногословно. Более подробно об этом будет рассказано ниже.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсПлодотворно и интересно работает на Конаковском фаянсовом заводе в 1950-х годах П. Кожин. Свои творческие замыслы он не отделяет от создания образцов для массового производства. В эти годы тиражируются многие его анималистические скульптуры, среди которых «Старый тетерев», «Молодой глухарь», «Речной окунь», «Куропатка», «Фазан» и другие.

Всю жизнь Павел Михайлович не уставал повторять, что между массовым и уникальным произведением нет пропасти: и в том и в другом должна жить душа автора, ощущаться «рукотворность». Вместе с тем для массовых вещей Кожин всегда реально учи­тывал возможности производства и умел извлечь максимум изобразительных эффектов из палитры глазурей, имеющихся в цехе. Его авторский замысел легко мог быть осуществлен в массовых изделиях. В основе творческого процесса Кожина всегда лежит глубокое знание природы, реалистический конкретный образ. В каждом животном, птице, рыбе он стремится выявить главные черты, определяющие произведение в целом. Давая своим персонажам краткие и точные характеристики, Павел Михайлович не перегружает их излишними деталями. Художник любит все разновидности керамики, чувствует особенности фарфора, фаянса, майолики, шамота. Часто повторяя свои композиции в разных материалах, он умеет выразить специфику каждого из них. И все же нельзя не отметить, что и этот опытный керамист не был свободен от общих тенденций времени. Некоторые его произведения «шумны», порою излишне дробны.

Во второй половине 1950-х годов в коллектив художественной лаборатории Конаковского завода, состоявший в основном из художников, пришедших на завод еще до войны, целой волной влилась молодежь, только что получившая специальное высшее образование. За пять лет на заводе появилось девять новых художников, правда, двое из них проработали совсем недолго.

Совместная работа опытных, имеющих свой почерк мастеров с деятельной, ершистой, ищущей творческой молодежью оказалась полезной для развития конаковского фаянса. Мировоззрение молодых, их поиски, их неопытность и в то же время жажда самостоятельного открывания истин, талантливость, наконец,— все это вносило живую струю в работу художественной лаборатории, служило импульсом для нового взлета творческой активности всего коллектива.

Первой, в 1955 году, на заводе появилась В. Шинкаренко, в 1956 пришли Е. Лукинова и Д. Мухина, в 1957 — Г. Вебер, О. Белова, О. Гагнидзе, в 1958 — Г. Садиков и Ф. Крохина, в 1959 году — В. Сергеев. Немного оглядевшись, молодые художники поняли, что для них наступила пора настоящей, вдумчивой и упорной учебы. Многие восторженно отнеслись к деятельности Г. Альтермана, изучали и штудировали каждое произведение В. Филянской, удивлялись сочности и легкости живописных мазков А. Хихеевой.

Старые мастера тактично направляли творческий эксперимент молодых, учили молодежь трудному ремеслу заводского художника. Вскоре результаты дали о себе знать. Широта диапазона новых конаковцев,их крепкий профессионализм соединились с приобретенными знаниями материала и технологии, с проснувшейся любовью к фаянсу. Все это — и любовь, и знания, и широта взглядов, и эрудиция — помогло каждому из них быстро стать художником-промышленником.

Труднее всех, пожалуй, было В. Шинкаренко, которая пришла в Конаково с фарфорового завода, где проработала пять лет. Новый материал долго не давался в руки, «ускользал» от нее. Лишь изучая и копируя росписи Филянской, она поняла прелесть фаянса, сложность и привлекательность работы с этим материалом. Молодые художницы Е. Лукинова и Д. Мухина, прибывшие в Конаково через год после Шинкаренко, поддержали ее искания. Вдохновлял и направлял их Г. Альтерман, которого они до сих пор с глубочайшим уважением и восхищением вспоминают.

Работа Лукиновой и Мухиной шла по двум направлениям: для производства они давали образцы рисунков (причем настолько успешно, что на Брюссельскую выставку 1958 года завод послал столовый сервиз «Куры», расписанный Мухиной), а сами экспериментировали с глазурями. Несмотря на то, что художницы ушли из Конакова в 1957 году, их пребывание на заводе, изучение майолики под руководством Альтермана оказали огромное влияние на всю их творческую биографию. Майоликовые же блюда, выполненные ими на заводе имени М.И. Калинина, неоднократно экспонировались на отечественных и зарубежных выставках.

С приходом на фаянсовый завод О. Беловой, Г. Вебера и О. Гагнидзе, оживилась работа молодежи над формами изделий и экспериментами с поливами. Вскоре молодые художники стали давать образцы для производства и показывать свои произведения на выставках. Так, на выставке «Народное прикладное и декоративное искусство» 1958 года были представлены работы В. Шинкаренко в майолике. В том же году О. Гагнидзе дал производству две хорошие вазы для цветов: «Горностай» и небольшую высокую вазу, покрытую черной глазурью с серыми потеками. Как воспоминание о своей родине он создал в том же году на темы грузинского эпоса настенные блюда «Пантера», «Поединок» и большую выставочную вазу со сложной пейзажной росписью «Моя Грузия» (1959).

В1958 году О. Белова предлагает заводу детский прибор для молока «Петушок». Вскоре после своего появления в Конакове она страстно увлеклась созданием рисунков для декалькомании. Особенно интересовали ее тематические рисунки, которыми она хотела доказать, что, кроме бесконечных цветов и букетов, деколи могут изображать людей, архитектуру, сказочные персонажи. Они лишь должны быть интересными, декоративными, хорошо скомпонованными. Именно такими и оказались ее первые работы — «Муха-Цокотуха», «Кащеев замок». Художница Крохина в 1958 году создает несколько рисунков для трафарета, и вскоре завод начинает выпускать тарелки с ее рисунками «Петушок», «Теленок», «Рыбки», «Гребля».

Отмечавшийся в 1959 году стопятидесятилетний юбилей завода дал новую тему для художников. Заводу требовались крупные декоративные произведения и маленькие сувениры. Молодежь охотно откликнулась: Г. Вебер создал целую серию тарелочек с видами Конакова, а затем города Калинина (для техники печати); О. Гагнидзе — большое архитектурно-скульптурное сооружение — торшер «Конаково». Таким образом, со второй половины 1950-х годов лицо Конаковского фаянсового завода имени Калинина определялось не только произведениями старых опытных мастеров, но и творчеством молодежи. Конечно, в те годы молодые художники только еще нащупывали основное направление в своем творчестве, но сама атмосфера поисков, экспериментов, дух соревнования, воцарившиеся в художественной лаборатории, оказали благотворное влияние на развитие конаковского художественного фаянса. К концу 1950-х годов Конаковский фаянсовый завод пришел с несомненными успехами. В день 150-летия коллектив завода был награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1958 году завод выпустил 55 миллионов изделий, то есть уровень, намеченный планом реконструкции завода, был достигнут. На больших и ответственных выставках тех лет с успехом экспонировались произведения конаковских художников, которые часто получали высокие награды. О Конаковском заводе, его продукции и художниках много говорили и писали.

На Конаковском заводе этот период творческого подъема совпал с интенсивной работой по модернизации всего производства. Вводятся новые мощности: цех утиля с двумя туннельными печами, цех глазури с двумя печами непрерывного действия для варки фритты, цех огнеприпасов с туннельной печью и сушильным оборудованием и др. Тепловые агрегаты переводятся на газ. В производство внедряются новые технологические приемы и новое оборудование (бескапсельный утильный обжиг, полуавтоматы для формовки плоских изделий). В 1967 году вступает в строй майоликовое производство на 5 миллионов штук в год. Возводятся новые корпуса, теплотехнические агрегаты, вводится бескапсельный политой обжиг, ликвидируются старые горны, строятся жилые дома. В 1965 году завод выпустил 76,6 миллиона изделий. За успешное выполнение заданий восьмой пятилетки, за досрочный ввод новых производственных мощностей Президиум Верховного Совета СССР наградил Конаковский фаянсовый завод имени М. И. Калинина орденом Трудового Красного Знамени. Конец 1950-х — начало 1960-х годов — время больших перемен для советского искусства. В живописи и скульптуре наметился отход от помпезности и фальшивой патетики, в архитектуре шла борьба с излишествами и украшательством, в декоративно-прикладном искусстве активизировался отход от «многоречивости» и иллюстративности, начались поиски простоты и декоративности образа.

Становление нового направления в искусстве Конаковского завода шло нелегкими путями, да, видимо, такой сложнейший процесс и не мог протекать иначе. Как реакция на многодельные цветочные орнаменты, тонкими узорами покрывавшие сервизы, появилась столовая посуда, декорированная полосками, точками, черточками. Этот стиль, метко прозванный рабочими завода «елки-палки», был ярко выражен в течение пяти-шести лет, то есть примерно до середины десятилетия. Следует отметить, что подобные тенденции существовали и на других наших керамических заводах. Так, например, на Ленинградском фарфоровом заводе имени М. В. Ломоносова художник В. Городецкий в 1959 году создал прибор для воды «Зимние елочки». Весь декор этого интересного произведения, решенный условно, линейно-орнаментально, лишь ассоциативно дает почувствовать атмосферу зимнего леса. В поисках сильного обобщенного образа в фаянсе конаковские художники отбрасывали не только надоевшие, иногда натуралистические букеты, венки, но и уходили от прямолинейной изобразительности, стремясь к более глубокому пониманию декоративности, к эмоциональности произведения. Однако порою вместе с устаревшими орнаментами из конаковской посуды исчезал и дух праздничности, национальный аромат, оставалась лишь холодная безликая геометризованная схема. Несомненно, что на нашу керамику в какой-то мере оказывало влияние зарубежное промышленное искусство, ведь в это время значительно расширилось общение советских творческих работников с зарубежными, стали практиковаться поездки за границу, в Москве организовывалось множество выставок из различных стран. Порою наши художники, без надлежащей критики относясь к зарубежным образцам и думая, что создают что-то передовое, слепо ориентировались в своем творчестве на далеко не лучшие произведения, вносили в советское декоративное искусство холодный рационализм западного дизайна.

В середине 1960-х годов в стиле конаковского фаянса наметилась основная, крепкая линия, выявились творческие задачи художников. Наносные, случайные веяния стали исчезать, осыпаться, как шелуха. Тенденции развития фаянса постепенно крепли и получили свое дальнейшее воплощение в произведениях 1970-х годов. Но, видимо, конаковским художникам следовало пройти через период ломки и отрицания, чтобы потом достичь больших результатов. Поэтому представляется очень важным пристально всмотреться в поиски конца 1950-х — первой половины 1960-х годов, внимательно проанализировать их.

Простота, рационализм, утилитарность активно пропагандировались в декоративном искусстве первой половины 1960-х годов. В интерьере господствовала та же простота, незагруженность мебелью и предметами убранства. Стены красили в спокойные светлые тона. Конструкции мебели отличались лаконизмом и даже аскетизмом. В таких комнатах было логичным появление одного-двух предметов из майолики. Их каплевидные, веретенообразные формы, гладкие блестящие поверхности гармонировали со всем строем и убранством жилища. В те годы казались свежими и современными простые геометрические орнаменты — клетки, полосы и т. д. Лучшие росписи конаковских художников на фаянсовой столовой посуде компоновались так, чтобы оставалось много ничем не заполненного фона. Это объяснялось вполне понятным желанием любоваться прекрасным фаянсом, отличавшимся в те годы необыкновенной белизной, порою даже превышавшей белизну фарфора некоторых наших фарфоровых заводов, а также стремлением разрядить интенсивность росписи, дать деликатный, не надоедающий декор. Художники учитывали, что фаянсовой посудой пользуются в быту ежедневно для будничного стола, поэтому ее орнаменты и расцветки не должны быть утомительно броскими, навязчивыми. Над росписями столовой посуды на заводе в то время работали и при­знанные мастера, такие, как А. Хихеева, И. Васильев, и молодежь: О. Белова, Г. Вебер, Ф. Крохина, Н. Коковихин, Н. Гаврилов. А. Хихеева создала много росписей, где бортовая кайма строилась на сочетании полосок, волнистых линий, мелких кружочков. Это столовый сервиз «Солнышко» с оранжевыми и красными легкими штрихами и кружочками или долго выпускавшийся сервиз, построенный на сочетании серых и красных прямых и волнистых линий на бортике.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1959 году И. Васильев декорировал столовый сервиз тоненькими серо-зелеными веточками блеклых тонов и маленькими лимонно «желтыми цветами. Орнамент располагался по изделию свободно, оставляя много белого фона. В том же духе был исполнен сервиз 1960 года «Еловые ветки», где условный линейно-орнаментальный рисунок оставлял, как и в предыдущем сервизе, много белого фона. В 1961 году Н. Коковихин предложил на столовый сервиз рисунок из кубиков. Хорош на долгие годы оставшийся в производстве столовый сервиз «Молодежный» с росписью Ф. Крохиной (форма Литвиненко). Нехитрый бортовой орнамент, расположенный в два ряда в шахматном порядке, наносился широкими мазочками красного и желтого цвета, а геометризм структуры рисунка подчеркивался тонкими четкими черными линиями, державшими весь декор.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Создавая орнаменты, лишенные изобразительных элементов или решенные условно, художники стремились композицией и колоритом своих произведений создать определенное настроение, ощущение. Так, сервиз А. Хихеевой «Солнышко» рождает ассоциацию с лучами солнца, «Молодежный» Ф. Крохиной пронизан бодрым, радостным настроением, «Еловые ветки и «Желтые цветочки» И. Васильева лиричны. В этот период ломки старого и поисков нового направления в конаковском фаянсе основными носителями новаторских тенденций выступили молодые художники: Г. Вебер, О. Белова, Г. Садиков, В. Шинкаренко, Ф. Крохина, В. Сергеев, Н. Коковихин, О. Гагнидзе.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Увлечение художников линейным декором — полосами, клетками, контрастным сочетанием цветов — коснулось и майоликовых изделии. В таком плане решались отдельные предметы (например, пепельницы Н. Коковихина, 1964) и целые наборы (кофейный сервиз Г. Садикова, 1962: набор для кухни Г. Вебера с авторской росписью и росписью В. Шинкаренко, 1964; прибор для завтрака Н. Литвиненко, 1962 и др.). Конаковцы интенсивно работали с поливами, продолжая линию Г. Альтермана и экспериментируя в других направлениях (эксперименты Г. Садикова и О. Гагнидзе с пенящейся поливой).

Принципиально новый декор фаянсовых и майоликовых изделий, несомненно, требовал и новых форм. Это были простые, обобщенные изделия, тяготеющие к геометрическим фигурам: шарообразным, веретенообразным, коническим, цилиндрическим и другим. Именно в эти годы часто, как никогда ранее, употреблялось выражение «обтекаемая форма». Усилившийся интерес к работе над формой втянул в свою орбиту и новые силы конаковцев. Наряду с В. Филянской и Н. Литвиненко, молодежью, пришедшей на завод во второй половине 1950-х годов, к созданию форм обратились признанные живописцы А. Хихеева, И. Васильев.

Нельзя не согласиться с искусствоведом Н. Вороновым, что «одной из характерных черт современного стиля в декоративно-прикладном искусстве является массовое появление новых форм изделий». И далее: «Однако новые формы создаются не по случайной прихоти художника. Они большей частью строго логичны и прежде всего удобны, целесообразны, рациональны — и это их ведущая черта. Это первое и необходимое условие нового формотворчества».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1960-х годах в ассортименте Конаковского завода были заменены многие столовые и кофейные сервизы, наборы, вазы, штучные изделия. Художники предлагали множество образцов. Столовые сервизы были выполнены Филянской (№ 7, 1960), Гагнидзе (№ 11, 1961, № 13, 1968; № 18, 1969), Литвиненко (№ 14, 1964; № 17, 1969), Вебером (№ 16, 1968). Кофейные сервизы создали: Садиков (1962), Филянская (1964, 1968), Литвиненко (1967), Коковихин (1967).

Массовыми тиражами выпускались различные наборы для воды, кваса, пива, молока, фруктов, блинов, творога, для курения, для кухни, дачи, для детей и т. д. Большинство из них были глубоко продуманы с утилитарной точки зрения, наделены ярким, запоминающимся характером, могли быть использованы в быту целиком или по частям.

Благодаря этому производство имело возможность, исходя из своих соображений, варьировать выпуск предметов по отдельным группам. Наиболее интересными и долговечными в производстве оказались столовые сервизы В. Филянской (№ 7), Н. Литвиненко (№ 14, № 17) и О. Гагнидзе (№ 11). Последний — «Голубые просторы» — был особенно хорош в авторском декоративном решении, построенном на сочетании больших плоскостей, покрытых голубой и цвета слоновой кости (так называемой «брикетной») поливой. С тонким чувством материала создала свой сервиз (№ 14) художница Н. Литвиненко. Его характеризуют энергичные, наполненные формы, идущие от шара, домовитая устойчивость и приземистость, круглящиеся, напоминающие сдобный бублик, ручки и навершия на крышках. Все предметы удобны в быту и легко выполнимы в производстве. Форма сервиза настолько сильна по своему образно-эмоциональному звучанию, что выдерживает любой декор, начиная от цветных отводок, мазочков и кончая крупными яркими розами, расцветшими на этом сервизе в конце 1960-х — начале 1970-х годов.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Интересна и показательна для 1960-х годов линия развития творчества молодого талантливого художника Глеба Садикова, создавшего полосатый прибор для курения (1960) и строгий, элегантный, несколько холодноватый «европейский» кофейный сервиз (1962), который был встречен с одобрением и выпускался заводом. В том же году появился набор для меда, названный художником «Туесок». Это произведение, строгое по форме и росписи, очень современное по звучанию, несло в себе, кроме того, новое, необыкновенно важное качество — тонкий аромат русского национального искусства. Сам автор отметил, что «прибор был навеян мотивами народной росписи по дереву, а форма медовницы — берестяным туеском». Однако Садиков не до конца оценил значение своего «Туеска», который был не только «навеян» мотивами русского искусства, но и создан в традициях русского народного искусства, правильно и глубоко понятых молодым художником. Здесь и продуманная простота, логичность и колористический строй росписи со звонкой киноварью, заставляющей вспомнить и древнерусскую иконопись и народное крестьянское ремесло. Творческие поиски Г. Садикова и успех его набора для меда не случайны — это был путь, по которому шел весь коллектив художественной лаборатории завода, проделавший эволюцию от нейтрального, современного вообще стиля к эмоциональному, полному поэтических ассоциаций русскому фаянсу второй половины 1960-х— 1970-х годов.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсИзучая произведения конаковских художников 1960-х годов, можно понять, почему рядом с обтекаемыми майоликовыми вазами, наборами для пива, кваса и другими изделиями, красивыми, удобными, но слишком модными, свойственными искусству именно тех лет, того отрезка времени, появились произведения, оказавшиеся авангардными, перспективными, характеризующими весь русский фаянс Конакова. Такими, например, были прекрасные детские наборы Н. Литвиненко 1964 и 1966 годов — оба очень простые по формам, рассчитанные на маленького владельца, светящиеся добротой и материнским теплом.

Несколько более строг по форме набор 1964 года. Роспись же его столь мягка, собранна по цвету и силе тона, столь виртуозна певучая линия, одним взлетом рисующая сидящую на ветке птицу, так уверенно объединяет теплый тон «брикетной» поливы подглазурную живопись с добавлением глазури, что в целом это лиричное произведение, построенное на полутонах, получилось и современным и глубоко национальным. В другом наборе, более округлом и даже приземистом по форме, центром и украшением всего ансамбля является кувшин. Роспись в духе народной игрушки удачно легла по форме, не перегрузив ее, а лишь подчеркнув. Игрушечность нарисованных петушков и цветов перекликается с реальной объемной матрешкой, входящей в набор в качестве солонки. Умело размещенные отводки придают произведению законченность.

Однако сила дарования Н. Литвиненко, национальное своеобразие ее творчества — не только в декоре, росписи. Художница, весь свой талант отдавшая Конаковскому заводу, производству, в равной мере обладает и мастерством скульптора — творца форм. Часто и в произведениях, полностью лишенных орнамента, чувствуется влияние народного искусства с его простотой, логичностью и утилитарностью. Это относится, например, к ее набору для молочных продуктов (1960). Кувшин — вертикальная доминанта набора — явно происходит от распространенной в крестьянском быту кринки. В мягкости переходов, наполненности и стройности форм всех изделий, выделении чуть отвернутого края, в массивных навершиях ощущается пластичный, грубоватый фаянс. И эта любовь к материалу, постоянное выявление его свойств — тоже от народного искусства, наполняющего все творчество Н. Литвиненко.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Колоритен творческий портрет Отария Гагнидзе. Жар кавказского солнца, щедрую зелень природы, синеву высокого неба, величавую неприступность родных гор — все переплавил в своем творчестве художник, создав, образно выражаясь, определенную ветвь в пышной кроне конаковского фаянса. Живя в Конакове почти два десятилетия, он не устает всем своим творчеством рассказывать о своей Грузии, но рассказывать по-русски, по-конаковски. Его произведения, уходя корнями в древнюю культуру Грузии, несут черты современного русского фаянса, они стали частью искусства конаковцев. Гагнидзе работает много, напряженно, создавая формы столовых и кофейных сервизов, различных наборов, сахарниц, ваз, пепельниц, масленок, стаканов и других предметов, никогда не изменяя своему главному увлечению — майолике. В цветовом строе его произведений, в неуловимых особенностях форм — авторское своеобразие. Он любит поливы насыщенных цветов, часто серых, черных, красных. Цветочные орнаменты у него крайне редки.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1961 году Гагнидзе создал овальную (неправильной формы) сухарницу, декор которой решил в коричневой и желтой поливе. В этом произведении простыми средствами художник добился необыкновенно выразительного образа. Название сухарницы «Солнце» оправдано. Вещь тиражировалась заводом в большом количестве, и каждый раз на сухарнице по-разному лучилось и сияло солнце. На контрасте черного, красного и серого построил Гагнидзе колорит набора для ягод (1963).

Столь же интенсивны по цвету и контрастны глазури, покрывающие его конфетницы (1967). Часто в майоликовых изделиях художник применяет рельеф, например стаканы с рифлением (1966), прибор для молока «Дымка» (1966), пепельницы, фруктовый набор (1964), кашпо (1964). Хороши тарелочки «Олени» с рельефом-сграффито, выпускавшиеся заводом в разных поливах в 1962 году.

Увлекаясь экспериментами с поливами, поисками новых эффектов потечной глазури, Гагнидзе вместе с тем уделяет большое внимание технологичности своих произведений, выполнимости их в производственных условиях. Его вещи, яркие, своеобразные, часто сходят с заводского конвейера и доносят до покупателя большое искусство конаковского мастера.

Молодые художники О. Белова и Г. Вебер, тонко чувствующие «душу» фаянса, любящие народное искусство, после творческой поездки в Среднюю Азию, находясь под ее впечатлением, создали произведения красивые, оригинальные и... очень конаковские. Позже Вебер говорил об этом: «И что бы художник ни изучал — искусство ли Прибалтики и Западной Европы или искусство Средней Азии,— его произведения будут нести в себе его, художника, убеждения и взгляды. А если они сродни его народу, то и произведения его должны быть народны».

Конаковские художники в 1960-х годах стремились сделать свои изделия простыми, пластичными, удобными и национальными. Это было перспективной линией развития конаковского фаянса. И лучшие произведения тех лет утверждали эту тенденцию. Таковы работы Литвиненко, Гагнидзе, Садикова, конфетницы-пиалы Вебера и Беловой (1960—1962), ее набор для салата или чайный сервиз с большими чайниками, расписанный В. Беляковым. Очень удачными оказались работы Беловой — деколи «Восточный базар» (1960), в которых она не побоялась изобразить целые сценки с людьми и животными, но решила их так остро, обобщенно, декоративно, что они не стали бытовой иллюстрацией, а органично слились с фаянсовой посудой. С середины десятилетия конаковский фаянс все чаще стал украшаться цветами. Цветочный декор всегда был излюбленным в народной керамике, в русском фарфоре и фаянсе. Любовью пользовались цветы и у конаковских художников. Лишь в первой половине 1960-х годов, когда утверждались новые принципы в искусстве, о цветах на время забыли. Понятно, что, оставив эту тему на какие-нибудь пять лет, конаковские мастера снова охотно вернулись к ней. Однако, сравнивая цветочные орнаменты на конаковском фаянсе 1950-х и второй половины 1960-х годов, видно, каким огромным периодом для творческого роста оказались эти пять лет. Изменились не только величина цветов, колорит росписи, изменился сам принцип цветочного орнамента, во многих случаях даже исчез раппорт, ранее казавшийся столь необходимым. Живописцы переосмыслили изображение цветов, приблизя его к фаянсу, сделали более обобщенным и декоративным. Объектом пристального изучения художников стали такие произведения, как альтермановский «Шиповник», из живописных росписей были исключены измельченные, порою натуралистические растительные мотивы, тонкие травки-завитки, из декора окончательно исчезло золото. В новых росписях восторжествовали крупная декоративная форма, широкий свободный мазок, соединение подглазурной техники и росписи глазурями. Фаянс по характеру своего живописного убранства стал сильно отличаться от фарфора.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсК изображению цветов в это время снова с радостью обращается А. Хихеева. В своих лучших произведениях не только с цветочной росписью, но и с геометрическим орнаментом она добивалась национального своеобразия. Очень интересен набор для молока 1961 года (форма В. Сергеева, роспись А. Хихеевой). Произведение является результатом необыкновенно удачного содружества двух авторов: его формы и декор рождены на едином дыхании. Великолепный мастер колорита и живописи А. Хихеева сумела создать цельное, мажорное и глубоко народное произведение, использовав в орнаменте лишь простейшие растительные мотивы.

В середине 1960-х годов А. Хихеева создала большую подарочную вазу для хора «Русский ленок», выезжавшего за рубеж. Она щедро расписала ее большими кобальтовыми цветами, дав волю своему таланту мастера цветочной росписи. Ваза получилась нарядной, декора­тивной, вполне могла служить «полпредом» нашего искусства. После работы над геометрическими орнаментами особенно остро и радостно Хихеева ощутила огромные декоративные возможности цветочных декоров. В росписи, выполненные широким свободным мазком, она стала охотно вводить тонкие графические сеточки, плетенки, оттенявшие и подчеркивавшие широту и веселую колористическую насыщенность цветочных мотивов. От произведения к произведению укреплялось декоративное дарование художницы. Под аплодисменты художественного совета принимались расписанные ею сухарницы, конфетницы, наборы для салатов, фруктов и варений, столовые сервизы. Вскоре и широкие массы покупателей смогли украсить сервировку своих столов прекрасными фаянсовыми изделиями с широкой народной росписью А. Хихеевой.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Как указывалось выше, в 1960-х годах Хихеева обратилась также к созданию форм и таким образом могла задумывать и исполнять произведения от начала до конца. В эти годы она снова заинтересовалась ангобной росписью и исполнила в этой технике росписи несколько ваз авторской формы. Особенно удачна была ваза 1966 года. Роспись ангобами в синих тонах с прочисткой строилась на крупных распластанных синих цветах, венком охватывающих тулово вазы. Мягко светится мазковая живопись под «брикетной» поливой в наборе для варенья (форма В. Сергеева). И это характерно для почерка Хихеевой, умеющей, при всей своей любви к цвету, собрать колористический строй произведения, решить всю живопись в одной силе тона. А. Хихеева — художник-производственник, поэтому на первом плане у нее (даже в выставочных произведениях) исполнимость замысла. Она продумывает свои вещи не только с художественной стороны, но и с производственной. По ее образцам в цехе работать легко, так как живописцы чувствуют логичность росписей художницы, их артистизм и «фаянсовость».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Другой опытнейший мастер Конаковского завода — И. Васильев в 1960-х годах несколько снижает свою творческую активность, поскольку с 1963 года становится главным художником завода, и административная работа отнимает у него много времени и сил. И все же Васильев в эти годы проходит тот же путь, что и весь коллектив конаковских художников. Как и другие, он стал работать не только над живописным декором посуды, но и над формами. Его майоликовые наборы для молока «Цилиндрический», «Кристаллический», прибор для пива и вина «Третий лишний» (все— 1961) знаменуют поиски удобной формы и нейтрального декора без изобразительных мотивов. Однако вскоре Васильев вернулся к цветочной росписи и более национальной форме изделий. Причем в новых орнаментах он далеко ушел от своих послевоенных работ. Декоративный талант художника окреп и вырос, пройдя через горнило нового направления конца 1950-х — начала 1960-х годов, произведения стали смелее, растительные формы— обобщеннее, колорит зазвучал более мощно.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В живописной манере все ярче и ярче расцветала русская «агашка». В этом отношении показательна серия майоликовых конфетниц второй половины 1960-х годов (форма Г. Вебера), выдержанных в зелено-коричневых тонах, где мазковая техника достигла широты, свободы и непосредственности, а орнамент, простой и легко читаемый, слился с круглой формой изделия. Конфетницы-мисочки отличает теплота и наивность, свойственная народному искусству. Декор построен таким образом, что и при массовом изготовлении чувствуется рукотворность произведении, так как каждый раз полива затекает немного иначе, чуть выше или ниже располагаются подглазурные «галочки», полоски, цветы. Особой красоты, слитности с формой — стройной и в то же время мягко объемной — достигла широкая, по-народному веселая, размашистая роспись в чайно-кофейном выставочном сервизе «Народный» (1967). И. Васильев показал неограниченные возможности подглазурной росписи с добавлением глазурей, сумел создать живой, переливающийся голубоватыми тонами фон, на котором (или, скорее, в котором) живут широкие ветви перистой листвы, крупные распластанные пурпурно-голубые цветы. Это произведение, полное радости, любви к цвету, к гармоничной крупной форме,— русское от начала до конца.

С 1959 года в художественной лаборатории Конаковского завода стал работать новый живописец Н. Гаврилов, прошедший хорошую школу художника-исполнителя. Чтобы понять характер его дарования, следует учесть, что талант его подкреплялся титанической работоспособностью. За его, казалось бы, такой легкой, импрессионистичной, даже неряшливой живописью лежало великое множество проб, экспериментов. Пастозность масляной краски, прозрачность акварели, глубина глазури и подглазурнои техники — все есть в росписях Н. Гаврилова. В своем творчестве он не пережил послевоенной измельченности форм, тяготения к натурализму, увлечения геометрическими орнаментами, клетками, полосами, черно-белыми контрастами, а начал прямо с цветов, написанных широкой кистью таким энергичным мазком, что, кажется, видишь, как быстро двигается рука работающего художника. Он посвятил себя живописи и в живописи достиг больших результатов. Над формой Н. Гаврилов работал мало, только в конце 1960-х годов, когда начал создавать формы для своих выставочных вещей. Однако в поисках монументальности и декоративности он слишком укрупнял форму, доводя ее до неправдоподобных размеров, что, конечно, не усиливало выразительности образа произведения. На заводе многие изделия Н. Гаврилова тиражировались.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1962 году, например, он расписал для производства набор (блюдо и ваза) мотивами весенней расцветающей вербы, применив флюсы, давшие нежную расплывчатость очертаний; в 1966 году расписал столовый сервиз (форма О. Гагнидзе) пионами, затем вазу «Пионы», столовые сервизы «Коричневые цветы» и «Серенький».

Много работала над росписью изделий и опытный мастер фаянса Ф. Крохина. В середине 1960-х годов Крохина все чаще начинает обращаться к цветочным орнаментам. Она изучает орнаментальные мотивы в народном искусстве, приглядывается к цветочным росписям на фаянсе, восторгается работами Г. Альтермана. В результате появились наборы салатников с цветочной живописью, написанной широким свободным мазком и красиво собранной в цвете. Росписи строятся на крупных цветочных формах, часто перистых листьях и занимают все изделие. Особенно примечателен набор «Матрешка» (1966), состоявший из полоскательницы, чайника с крышкой и четырех чашек с блюдцами. Набор был продуман таким образом, что чашки с блюдцами складывались в полоскательницу, на которую ставился чайник. Получалась фигура широко известной русской токарной игрушки, лишь одна рука ее упиралась в бок, а другая (носик чайника) была поднята, как в танце. Всю «Матрешку» и чашки покрывал широкий цветочный орнамент. Произведение получилось веселым, задорным, народным и вместе с тем очень современным. Завод охотно выпускал его как сувенирно-подарочный набор.

В 1966 году в художественной лаборатории завода появились два новых художника — братья Беляковы. Разные по темпераменту и художественной манере, они оба не мыслят своей жизни вне лесов, рек и полей и все свое искусство посвящают передаче ассоциаций, связанных с природой, изображению цветов.

В тот период жизни завода, когда цветочные орнаменты буквально стояли на повестке дня, кажется, что именно братьев Беляковых и недоставало коллективу художественной лаборатории. Они не были новыми людьми на заводе. Проработав в живописном цехе под началом Г. Альтермана, пройдя путь художников-исполнителей и получив хорошую профессиональную тренировку, братья стали опытными мастерами, знающими технологию и различные живописные приемы.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсСтарший из братьев — Вячеслав, человек крепкого характера, и в искусстве показал твердость руки, определенность художественного склада. В его цветочных росписях чувствуются мужественность и сила: композиции хорошо построены и закончены, часто крупные формы цветов оконтурены темной линией, а широкий мазок энергично прописан сверху тонкими мазочками. Излюбленный цветок в его декоре—роза, пышная, напоминающая своих сестер с павловских платков. Среди его ранних работ — роспись столового сервиза (форма Н. Литвиненко) «Розочки». Удачен чайный сервиз (форма О. Беловой) «Русский», где тяжелая наполненная форма чайников и идущих от шара чашек хорошо дополняется крупными, заполняющими почти всю поверхность изделий розами, обведенными темной линией. Сразу чувствуется, что сервиз сделан из фаянса. Он создает впечатление щедрого русского хлебосольства, народен и прост.

Одна из творческих задач В. Белякова — выявление особенностей фаянса посредством росписи, поиски русской трактовки цветочного орнамента. Он многое берет от народного искусства и от самой природы, создает произведения, полные силы, раздольной широты. Такова роспись вазы «Розы» и чайного набора «Лето красное» (формы В. Шинкаренко), где чисто живописные приемы соединяются с графикой, а все внимание художника направлено на создание запоминающегося декоративного образа. В. Беляков расписывает и отдельные предметы, и наборы, и сервизы. Многие его произведения рассчитаны на производство и выпускаются большими тиражами.

Младший брат, Геннадий Беляков — лирик, остро воспринимающий движение света и цвет в природе. Его росписи наполнены воздухом, солнечными бликами, они нежны, акварельны, написаны в легких, прозрачных тонах. Произведения рождают поэтические ассоциации, но вместе с тем это не перенесенные на фаянс станковые картины, а настоящая подглазурная роспись во всем ее богатстве и великолепии. Работая над небольшими предметами, художник бывает в своей росписи и очень скромен, немногословен. Примером могут служить масленки его же формы, украшенные идущими от центра широкими голубыми линиями, выполненными мазком, и круглыми зеленоватыми пятнами с коричневым «глазком» посредине. Мягкость и воздушность декора достигается пастельными тонами и редкими тенями глазури. В тонкой колористической гамме широкой «агашкой» выполнена Г. Беляковым роспись столового сервиза 1967 года (форма О. Гагнидзе).

Бубнова Е.А.  Конаковский фаянс

Мягко легли крупные розовые цветы с серо-коричневыми листьями на изделия бульонного прибора (форма Н. Литвиненко). С 1968 года Г. Беляков наряду с росписями начинает создавать и формы изделий. Хорошо чувствуя природу фаянса, художник легко справляется с этими новыми задачами, мастерство его растет быстро и уверенно. Удачен был набор для кухни «Подмосковный» (1969), где формы, построенные в русских традициях, украшены мягкой, как бы покрытой дымкой подглазурной живописью в сиреневой гамме.

К русскому народному искусству обращается в своем творчестве и художница В. Шинкаренко. В 1960-х годах она работает над формой и росписью фаянсовых и майоликовых изделий. Ее ассортимент очень разнообразен: сервизы, наборы, вазы, настенные вазочки, декоративные керамические плитки, различные украшения (бусы, броши, браслеты). В своих творческих поисках она очень своеобразно подходит к русскому народному искусству, понимая и воспринимая традиции с позиции современного человека, что-то в них принимающего, а к чему-то относящегося с теплым юмором. Не случайно на многих ее произведениях появляются надписи то в шуточном плане, то в виде народной пословицы, поговорки. Например, «Попей кваску, разгони тоску!» или «У кого хлеб родится, тот всегда веселится!». Ряд произведений объединяет искрящийся юмор, шутка: квасник «Молодица» и кувшины для пива (1967), декоративные настенные плитки с рельефами, сувенирные настенные рельефы «Селигер» и «Волга» (1968),настенная вазочка «Прогулка» (1964). И вместе с тем каждое из них своеобразно, по-своему декоративно, пластично, выразительно. Шинкаренко создает и другие вещи, тоже полные русского национального своеобразия как в форме, так и в декоре, но решены они в ином ключе. Здесь, скорее, звучит восторг перед красотой и конструктивностью народных форм посуды, преклонение и желание донести до своего современника богатство и сочность колорита, легкость и мастерство графических зарисовок. Таковы наборы домашней посуды «Синий» и «Голубые птицы» (1964). Оба набора построены на одних и тех же формах, но у последнего рельеф заменен графически тонким, восходящим к произведениям старой русской Гжели, декором. Этот наиболее интересный вариант набора и выпускался заводом.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Больших успехов достигла художница во второй половине 1960-х годов и в цветочной росписи, которая отличается у нее обобщенностью, орнаментальностью (набор мисок «Угощение от души», 1967: чайник с чашкой, 1966). Работая с подглазурными красками и поливами, В. Шинкаренко удается добиться необыкновенной глубины и звучности росписи. Формы изделий, пластичные и простые, исходят из традиционной крестьянской посуды. Они привлекательны, удобны и красивы, сделаны с большим мастерством и чувством материала. Значительно меньше, чем у других конаковских художников, подвергалось изменениям на протяжении 1960-х годов творчество В. Филянской. Правда, в начале десятилетия она тоже создала одну-две «обтекаемые» вазы с однотонной поливой. Но ее творческие принципы, окончательно сформировавшиеся уже к середине 1950 -х годов, были настолько выношены и глубоко прочувствованы, что не поддались модным веяниям, и формы по-прежнему оставались простыми (однако без подчеркивания функциональности и утилитарности), основанными на народных традициях, орнамент, не исключавший растительно-цветочных мотивов, хорошо ложился и жил вместе с формой. Произведения В. Филянской несли в себе теплоту домашнего очага и непревзойденный артистизм исполнения. Именно такими были ее столовый и кофейный сервизы, приборы для фруктов. Кофейный сервиз 1964 года — светлый, радостный. Обладая великолепным мастерством, художница как-то особенно непринужденно сумела скомпоновать ансамбль. Здесь нет нарочитого, назойливого повторения во всех предметах однажды избранной формы, но есть внутренняя связь, целостный образ всего произведения. Фаянс обыгран всесторонне. Он и в мягкости очертаний, и в толстом крае предметов, и в устойчивости форм, домовитости, простоте. Простоте, проистекающей не от бедности и скудности, а от щедрости таланта. На всех предметах «цветут» фаянсовые цветы, обобщенные, чуть наивные, прекрасно угаданные по размеру, собранные в цвете. Охристые, расплывающиеся мазочки, расположенные по краям изделий, перекликаются с цветочным декором, а нежно-желтоватая «брикетная» полива объединяет весь колорит сервиза, еще более усиливая теплоту и лиричность образа. Этот сервиз, достойный украсить любой, даже самый изысканный стол, национален по своему звучанию.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Обходясь без модных новаций, черпая свое вдохновение в неиссякаемом, чистом роднике народного искусства, Филянская в последнее десятилетие пребывания на заводе создавала произведения молодые, совершенные по художественным достоинствам, удобные в производстве и с годами не теряющие своей свежести в быту людей, которым посчастливилось приобрести их.

Именно таким вечным по своей красоте, очень конаковским по эмоционально-выразительному строю был кофейный сервиз В. Филянской 1968 года. Следует подчеркнуть, что это был не просто сервиз, выполненный на заводе, сервиз, созданный для завода. В нем соединились технологичность и красота, современность и традиционность. Низкие, похожие на горшочек, чашки. Большой кофейник с утяжеляющимся книзу туловом, крупным высоким носиком и толстой очень удобной ручкой. Круглая сухарница с двумя небольшими ручками.

На крышках изделий — ручки-скобочки. Под теплой желтой поливой спокойного тона светится коричневый орнамент (листья, цветы), кое-где зеленеет прозрачный мазок глазури. Рисунок крупный, плосткостной, переливающийся игрой пятен и графической штриховки, обнимает изделие, подчеркивает его формы. Как и все произведения Филянской, этот сервиз обладает чудесным свойством оживать при пользовании им, раскрываться во всей своей прелести. Видимо, художница не только как-то по-особому чувствует функциональность своей посуды, она умеет думать о человеке, создавая вещи для него, соразмеряя их с человеком, одухотворяя их гуманистическим началом. Ее вещи легко входят в контакт с окружающей обстановкой, им нетрудно подобрать место в интерьере, скатерть на столе. В них вся прелесть русского бытового фаянса, конаковского фаянса.

Мелкая пластика завода имени М. И. Калинина 1960-х годов определяется главным образом работами двух авторов: Г. Садикова и В. Сергеева, так как Е. Гуревич ушла с завода в 1962 году, а Ф. Крохина создала лишь несколько небольших сувенирных произведений.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Однако анализ конаковской скульптуры этого времени следует начать с последних произведений Е. Гуревич, ибо по ним особенно отчетливо можно проследить те колоссальные изменения, которые произошли в малой пластике 1960-х годов по сравнению с работами предыдущих лет. Если в 1950-х годах скульптор Е. Гуревич в своих произведениях хотела выразить характерные свойства конкретного животного (лев Чандр, собака Тобик), то позднее она приходит к обобщенному образу животного. Отбрасывая все ненужные подробности его строения, окраски, художница создает собирательный образ, тип животного, подчеркивая лишь некоторые, самые важные черты. При этом она не боится отойти от натуральности цвета и заменить его ярким условным колоритом. Форма, цвет, пропорции — все должно работать на образ! Такими были «Енот» и «Барсук». Таким был и прибор для яиц «Курочка-Ряба» (1960), который можно поставить в один ряд с наиболее выдающимися произведениями завода. Заостряя образ хлопотливого «куриного семейства», Гуревич создала прибор, декоративный по цвету, формам и вместе с тем наделенный теплотой, даже юмором.

Новое направление конаковской мелкой пластики было связано с отходом от иллюстративности произведений и измельченности форм и цвета, нацелено на выразительный, не безразличный художнику образ. Этот «диалог» автора с произведением, басенную интерпретацию образа животного — носителя определенных человеческих качеств, достоинств и недостатков, интересно и самобытно развернул в своем творчестве В. Сергеев.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсПервым произведением, созданным им на Конаковском фаянсовом заводе, был «солнечный жирафенок-звереныш, вошедший в жизнь и познающий ее», как говорит о нем сам автор. Это была условная, вытянутая по вертикали скульптура на трех ногах, в таком же условном майоликовом декоре, великолепно найденном Ф. Крохиной. Однако в основе ее лежит реалистический образ милого глазастого мальчика, пытливо вглядывающегося в действительность. Произведение Сергеева — Крохиной получилось необыкновенно выразительным, наполненным эмоциональным содержанием, и декоративным. Завод, начав выпускать «Жирафенка» с 1960 года, производит его и сейчас. Вскоре В. Сергеев создал другую анималистическую скульптуру — «Тетерку», которую также хотел наделить большим, почти философским, подтекстом. В ней он стремился отобразить «возвышающую чистоту природы: лесов, зорь, песен, солнца и грустную человеческую струнку любви, тепла, ласки». Неважно, что скульптура оказалась поверхностной и не вобрала в себя всей глубины ассоциаций и переживаний; важно, что художник ставил перед собой такие интересные, глубокие задачи, что он совершенно по-новому рассматривал анималистическую тему в фаянсе. Знаменательно, что замыслы Сергеева были поняты широкой аудиторией.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Его работы имели успех, и следом за «Жирафенком» и «Тетеркой» появились «Петух-хвастун», «Царь зверей», «Верблюжонок», «Лосенок». Все эти забавные, веселые фигурки интерпретировали какие-либо свойства характера человека. Петушок, распушив хвост, растопырив совсем не пышные крылья и широко округлив глупые голубые глаза, показывает своим собеседницам-курам, какого червяка он нашел. Лев оказался смешным и совсем не грозным, верблюжонок застыл от сознания своей неподражаемости. В скульптурах Сергеева была нова не только тема, ассоциативный язык, но и сама пластика и майоликовый декор. Эти скульптуры, радостные, декоративные, легко нашли себе место в интерьере тех лет, по сути дела очень скучном, однообразном, построенном по стандартному плану и обставленном однотипной мебелью, собранной из простейших деталей. Произведения Сергеева оказались в квартире не просто ярким пятном, элементом убранства. Они несли в себе теплоту живого собеседника, юмор, массу других чувств, понятых каждым человеком по-своему. Следует отметить, что с формальной стороны скульптор, играя объемами, главной выразительной особенностью своих работ избрал силуэт, правильно рассчитав, что в условиях современных квартир скульптуры размещаются чаще всего на полках, у стены, и работать должен именно силуэт. Забавная рукотворность и неожиданность живописного решения усиливала внутреннее содержание образа, его декоративность. Автор испещрял фигурки полосами, кругами, маленькими листочками, цветами, которые ловко ложились по форме, подчеркивали ее конструкцию и в то же время усиливали ощущение шутки, веселья.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Избранное Сергеевым направление в скульптуре нашло свое дальнейшее воплощение в целой серии сувенирных работ 1967 года: «Валдай», «Русская зима», «Рыбак», «Волхова», «Архангельск», «Кофейный сервиз», а также в сувенирах последующих лет, таких, как «Селигер», «Суздаль», «На личное первенство» (все 1968), «Тверские козлы», «Русская охота» (1969) и др. Не повторяя однажды найденного, идя в своем творчестве дальше, скульптор все время ищет новых поэтических ассоциаций, внутреннего звучания образа. При всей индивидуальности его работы были детьми своего времени, и появиться они могли именно во второй половине 1960-х годов — в период поисков декоративности пластического языка и глубины образов.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В это время, как уже отмечалось, усилился интерес к национальным традициям в декоративном искусстве, усилилась тяга к образному решению посуды и скульптуры. Поэтому обращение В. Сергеева не только к своеобразно раскрытой анималистической теме, но и воплощению в фаянсе образа старых русских городов, вполне понятно. Сувенир «Валдай» решен им в виде дуги, к которой привязан золотой колокольчик— «дар Валдая», а сверху — лихие русские кони с выгнутыми шеями и сани. Весь образ сувенира построен на ассоциациях с известной старинной песней. Однако Сергеев сумел избежать «развесистой клюквы», нашел свой язык, свою тональность.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Скульптор вспоминает, что в работе над сувениром, посвященным городам, ему помогли творческие командировки, которые дали возможность почувствовать лицо каждого города. В его скульптурах нет изображений реальных городских пейзажей, достопримечательностей. Они все персонифицировались в людей или сказочных персонажей. Так, например, «Тверские козлы» — это сгусток воспоминаний детства, когда он видел ярмарку с каруселями, продавцов, выкрикивающих свой товар. «Селигер» родился как смесь зрительных и слуховых впечатлении: зрительных — от бесконечной глади озера, слуховых — от петушиных криков и шума, производимого мальчишками-ныряльщиками. В результате появилось забавное и смешное мифологическое существо. Скульптура «На личное первенство» — шутка, плод веселой и задорной фантазии автора, сочинившего кентавроподобное существо с бородатыми «древнерусскими» лицами. Бородачи играют в... теннис. Ноги «кентавра» и туловище расписаны ярко и пестро. Композиция, как это часто встречается в работах Сергеева, построена «рельефообразно», то есть произведение рассчитано на обзор с одной стороны. Тема, связанная с далеким прошлым России, захватила и скульптора Глеба Садикова, создавшего четыре фигуры скоморохов (1966—1967): скомороха-кукольника, скомороха на медведе, скомороха-гусляра и скомороха-акробата, стоящего на голове. Эти совершенно самостоятельные скульптуры могут существовать отдельно или произвольно собранными в единую композицию. Персонажи решены обобщенно, условно. Их пластика — широкая, без передачи складок одежды, деталей — заставляет вспомнить майолику Гжели XVIII века. Но это не значит, что автор дает стилизацию под XVIII век. Его «Скоморохи» современны. Не наделяя скульптуры таким насыщенным ассоциативно-эмоциональным подтекстом, как это делает Сергеев, Садиков все свое внимание обращает на разрешение пластических задач построения фигур и разворота их в пространстве. Он как бы разыгрывает скульптурную сюиту, главным инструментом в которой является фаянс во всей его материальности, белизне, не загруженности цветом. Создавая «Скоморохов», Садиков не был новичком в скульптуре.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1961 году появилась монолитная, напряженная в своей собранности и неподвижности скульптура «Кошка», которая, несомненно, создана под влиянием древнеегипетского искусства. В следующем году на Международной выставке керамики в Праге Г. Садиков экспонировал почти не расчлененную глыбу — древнего мамонта. Чтобы усилить ощущение его огромности, первозданной грозности, скульптор нарисовал на его спине и боках легкие фигурки охотящихся людей, выдержав их в стиле доисторических наскальных рисунков. Скульптура произвела большое впечатление и была награждена серебряной медалью. Немного позже Садиков изменил это выставочное произведение и упростил процесс его изготовления. В таком варианте «Мамонт» выпускался заводом.

Небольшие скульптурные сувениры Ф. Крохиной 1960-х годов — «Ослик», «Свинья», «Барашек» — приятно взять в руку, зажать в ладонь. Вместе с забавной игрушечностью они наделены теплотой и декоративностью: трогательный глупыш-ослик опустил свои длинные ресницы и задумался; барашек на коротких ножках, в шубке из завитков неожиданно внимательно смотрит на мир круглыми голубыми глазами. Эти работы Крохиной, к которым нельзя остаться равнодушным, легко находили себе место в интерьере и, выполняя роль памятного подарка - «пустячка», были наполнены определенным настроением. Перед нами прошли работы четырех конаковских художников-скульпторов. Все они, будучи наделены индивидуальными особенностями, несли в себе много нового, характерного для всей советской малой пластики того времени. Эти произведения «реабилитировали» фаянсовую скульптуру, наделив ее декоративностью и особой эмоционально-образной тональностью, показали, что она может жить в интерьере. Изучая конаковский фаянс 1960-х годов, следует подчеркнуть, что небольшой отрезок времени, протяженностью всего в 10 лет, оказался для фаянса, как, впрочем, и для всего нашего декоративно-прикладного искусства, чрезвычайно важным. Тогда были окончательно пересмотрены позиции искусства конца 1940-х и 1950-х годов, заложены основы его перспективного развития. Именно в этот период произошли огромные изменения и в искусстве фарфора и фаянса, развивавшемся с невероятной стремительностью. Очень показательны для тенденций того времени декоративно-прикладные выставки, как бы обрамлявшие десятилетие: «Искусство в быт», к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции (1968) и к столетию со дня рождения В. И. Ленина (1970). Они были значительны не только (и не столько) своими размерами, но, главным образом, теми тенденциями в развитии искусства, которое они пропагандировали.

Если первая, как бы открывавшая десятилетие выставка краеугольным камнем в декоративном искусстве называла простоту и утилитарность, призывала художников работать на нужды несколько абстрактного современного делового человека, то две последних дали огромный импульс в развитии советского декоративного искусства по линии увеличения его декоративности, цветности, эмоциональной насыщенности.

Выставки 1968 и 1970 годов подводили итоги проделанному и вместе с тем нацеливали творческие силы на определенную линию развития в искусстве: программировался и подчеркивался интерес к русским национальным традициям, к поискам новых форм, не только удобных, но, главное, и красивых, к созданию сложного, активного по своему звучанию декоративного убранства изделий. Обе выставки как бы проводили единую прямую в развитии нашего декоративного искусства. Нельзя не согласиться с искусствоведом В. Толстым, отмечавшим в 1970 году, что «со времени юбилейной выставки 1968 года почти ничего не изменилось. Те же принципы усиления декоративного начала, выставочной самоценности отдельного предмета, изощренное мастерство и романтическое отношение к старине. Стилизация преобладает над стремлением влиять на массовое производство». Поскольку указанные выставки не имели целью показать положение в промышленном искусстве, в экспозиции были представлены произведения не заводских коллективов, а отдельных художников. Много работ принадлежало членам творческих союзов, совершенно не связанных с промышленностью. Но даже те художники, которые работали на заводах, демонстрировали здесь лишь свои уникальные произведения. Экспонаты по своему характеру оказались необыкновенно декоративными, яркими, запоминающимися, всем своим обликом кричащие о своей программной неповторимости. Некоторые произведения не только принципиально не поддавались тиражированию, но и полностью были лишены утилитарности, функциональности. Анализируя юбилейную выставку 1968 года, Л. Крамаренко пишет: «...в этих произведениях наиболее остро раскрылась важная тенденция современного искусства, тенденция к усилению декоративной выразительности, обогащению пластического и орнаментального языка произведений, к усложнению образно-ассоциативного строя, иногда даже в ущерб прямой практической целесообразности предметов, и, как правило, вопреки технологичности процессов промышленного производства» Понятно, что упомянутые выставки, будучи заметным явлением в жизни нашего декоративно-прикладного искусства, вызвали много толков и споров как среди широких кругов посетителей, так и среди специалистов — искусствоведов и художников. Мнения были самые различные: от полного несогласия с характером выставки в целом и направленностью представленных работ (искусствовед А. Каменский, художник П. Кожин) до самых восторженных одобрительных отзывов. В журнале «Декоративное искусство СССР» появлялись одна за другой статьи различных авторов, пытавшихся разобраться в том новом, что показали выставки, и определить основное направление нашего декоративного искусства на современном этапе как «необарочное прикладное искусство» (Н. Воронов), «союз стилизаторского антинатурализма с антипользой в декоративном искусстве» (Т. Семенова), «ультранеодекоративизм — кризисное явление» (Ю. Герчук) и др. Отмечалось, что, видимо, в жизнь вошел совершенно особый жанр декоративного искусства (некоторые назвали его «станковым декоративным искусством»), который не призван удовлетворять утилитарные потребности народа, а должен формировать эстетические принципы декоративного искусства, не только «изображать», но и воспитывать, создавать настроение.

«...Сегодня нельзя не приветствовать обогащение языка декоративных произведений, которое ведет к возрастанию духовно-идейной значимости этого вида искусства в современной культуре!» (Л. Крамаренко).

«...Декоративное искусство в полной мере становится явлением духовного, эстетического порядка, во многом восполняющим бездуховность нашей стандартизованной обстановки, вносящим в нее жизнь, человечность» (К. Макаров).

«В скульптурной композиции «Пара чая» — в основе очень условное и обобщенное, курьезное изображение двух чайников в образе трактирной пары чая, так ароматно воспетой Б. Кустодиевым и А. Островским. Автору хотелось, чтобы у зрителя зародились эстетические ассоциации, связанные с этой ушедшей в историю, эмоциональной сферой русского человека. В этом ключ, программа произведения. Для этого автор и приложил усилия, в том числе снял с предмета видимость практической утилитарности его, лишив носик дырки» (Б. Смирнов).

«Это - метафоры, души конкретных понятий. Из них нельзя пить, в них нельзя хранить продукты, но с ними можно разговаривать. У каждого из этих произведений есть поэтическая тема и характер, это олицетворение предметов» (Н.Степанян).

Понятно, что с появлением таких произведений теоретикам пришлось констатировать рождение нового, особого вида искусства и следом за этим найти для него определенное место в многообразии искусств. «Самым существенным, на мой взгляд, является отделение индивидуального прикладного искусства от массового, промышленного»,— говорит Н. Воронов

«Декоративное искусство выступает сегодня в разных формах: в форме создания уникальных и малосерийных произведений преимущественно декоративного характера, в форме изделий художественной промышленности, в форме массовой продукции художественного конструи­рования, наконец, в форме народного и самодеятельного искусства... Создание массовых вещей в стекле, фарфоре, текстиле создает комфорт, удовлетворение потребности. Но искусство должно и формировать эту потребность»,— заявляет К. Макаров.

Таким образом, оказалось, что новое направление — это и есть главная, определяющая линия в развитии декоративно-прикладных искусств. Вместе с тем высказывались и опасения, по какому пути будет развиваться это искусство, с его повышенной декоративностью, склонностью к стилизаторству, обращающееся к традициям искусства прошлого, каким в дальнейшем окажется его место в декоративно-прикладном искусстве.

Подробно разбирая тенденции уникального декоративного искусства, направленные к реминисценциям старого искусства, к таким, как итальянские майолики и особенно русская иконопись, Н. Воронов в своей статье «Уникальное и промышленность» справедливо замечает: «Мы находимся сейчас, по-видимому, где-то на переломе, на высшей точке. Если и дальше направлять работу только по руслу уникализма, то начнется деградация. Самодовлеющий эстетизм неизбежно приведет к формализму и бессодержательности».

Резюмируя обсуждение выставки 1970 года, развернутое на страницах журнала «Декоративное искусство» (№ 9 за 1970 год), редакция отметила, что вспышка «декоративизма», «ее теоретическая апология может оправдаться только в том случае, если в ближайшее время мы заметим плодотворное влияние этой выставки на характер массового декоративного искусства».

Чтобы закончить с теоретическими положениями о декоративном искусстве тех лет, следует отметить, что наряду с призывом к воздействию уникального декоративного искусства на промышленность появились мнения относительно необходимости усилить дизайнерскую на­правленность в деятельности наших заводов. В 1973 году ВИАлегпром проводил специальное методическое совещание-семинар работников фарфоро-фаянсовой промышленности по вопросу применения методов художественного конструирования при проектировании посуды. Был прослушан целый ряд докладов, по-разному освещавших эти вопросы. Наиболее правильные, на наш взгляд, суждения высказала главный художник Ленинградского фарфорового завода имени М.В. Ломоносова 3.О. Кульбах, отметившая, что «обычно за рубежом образцы для массовых заводов создаются в дизайн-центрах при институтах. Такое проектирование (художественное конструирование) ставит своей основной задачей функциональное, технологическое и экономическое решение. В результате такого технического проектирования фарфор за рубежом потерял свою художественную ценность, не имеет национального характера, лишен своеобразия пластического и цветового решения, следовательно, и декоративной выразительности. Фарфор западноевропейских заводов перестал быть материалом для художественных выставок, потеряв художественное качество... ...На заводах Советского Союза сложились коллективы художников, которые создали за 50 лет советский фарфор, имеющий большую художественную ценность. ...Художественное конструирование предполагает решение промышленного образца по законам, максимально учитывающим удобство эксплуатации и технологию производства и минимально — эстетическую сторону.

В фарфоровой промышленности художественное конструирование может быть целесообразно при специализированном производстве посуды для общественного питания, для больниц, для столовых самообслуживания, при этом надо учитывать главным образом эксплуатацию посуды, ее складирование при хранении, мойку и сушку... удобные габариты, компактность формы, предохраняющую от боя, устойчивость, утолщение черепка и минимальное марочное решение декора».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВыставки 1968 и 1970 годов, развернувшаяся острая дискуссия по теоретическим вопросам, обсуждение на художественных советах широких проблемных тем — все это свидетельствует о том, что декоративное искусство тех лет оказалось в центре внимания любителей искусства, искусствоведов-теоретиков, художников, специалистов по промышленному искусству. В такой горячей атмосфере, когда появлялись новаторские, принципиально уникальные произведения, когда в пылу полемики высказывались категорические и противоречивые суждения, художники на производстве должны были выработать ко всему свое отношение, иметь крепко аргументированные взгляды, чтобы создавать на заводе произведения современные, яркие, имеющие национальные особенности, удобные в быту и в изготовлении. Своеобразным ответом на острые дискуссионные вопросы тех лет послужили произведения конаковцев, посвященные празднованию 50-летия Октября и 100-летия со дня рождения В.И. Ленина, которые доказали, что промышленные художники в нашей стране — это по-настоящему творческие работники, отражающие великие гуманистические идеалы и несущие принципы большого искусства не только в выставочных произведениях, но и в массовых образцах.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Художники Конаковского фаянсового завода создали для массового производства изделия высокого художественного уровня, отличающиеся декоративностью и утилитарностью, современностью и традиционностью. Большим тиражом были выпущены различные сувенир­ные изделия, например кружки «Серп и молот» В. Белякова, «Рабочий и колхозница» и «Внуки Ильича» В. Шинкаренко, блюда «50 лет Советской власти» и «Искусство принадлежит народу» Н. Литвиненко, «Красноармеец на коне» В. Шинкаренко, ее же ваза «Электрификация», серия сувенирных настенных тарелочек «По ленинским местам» Е. Белякова, декоративное блюдо Н. Коковихина «Лампочка Ильича» и др. С большим подъемом, работая над юбилейной тематикой, художники наполняли свои произведения торжественным звучанием (кружка «Серп и молот»), наделяли романтической приподнятостью (блюдо «Красноармеец на коне») или решали их в плане народного орнамента, с большим мастерством вплетая юбилейные надписи и даты в цветочные венки (блюда Н. Литвиненко).

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В дни юбилейных праздников яркие, декоративные конаковские изделия внесли в дом советских людей радость и романтику революции. Конаковцы работали и над выставочными произведениями, посвященными торжественным датам. Было создано много прекрасных сервизов, наборов, отличавшихся виртуозностью исполнения, эмоциональной насыщенностью декоративного звучания: сервиз «Золотая осень» В. Филянской, столовый сервиз «Голубые цветы» А. Хихеевой, набор бытовых предметов «Хлеб» В. Шинкаренко, прибор для кваса «Застолье» О. Беловой и Г. Вебера, прибор для завтрака «Золотистый» Н. Литвиненко, скульптурный триптих «Романтика революции» В. Сергеева, декоративное блюдо «За волю! За счастье!» Л. Солодкова, кухонный набор «Кобальтовый» О. Беловой и В. Белякова и т. д.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Выставочные произведения художников завода имени М. И. Калинина и их массовая продукция шла в едином художественном русле. Все они были полны национального своеобразия, высокой патетики и декоративности. Причем выставочные экспонаты не теряли своей утилитарности и ясной функциональности. Подготовка к выставкам помогала конаковцам в работе над массовой продукцией, намечая художественные цели, к достижению которых они должны стремиться. В конце 1960-х годов среди конаковских художников начинает вырисовываться фигура художника-производственника нового типа, творчество которого развивается одинаково успешно в двух направлениях: создание уникальных выставочных произведений, наделенных глубоким эмоциональным и идейным содержанием, сложных по своему живописному и пластическому решению, и чисто заводская деятельность, то есть выполнение образцов для массового тиражирования. Причем, если первый аспект работы требует от художника широкой эрудиции для постановки в своих произведениях больших общечеловеческих проблем и владения сложной керамической техникой, то второй — не менее трудный — может быть успешным лишь при великолепном знании технологии, конкретных условий производства и умения вникать не только в вопросы чисто художественные, но и в современную проблематику функциональности предметов, их пригодности при пользовании, складывания при транспортировке и в бытовых условиях. Вместе с тем два таких, казалось бы, различных аспекта в деятельности художника обогащали друг друга. Работая над уникальными, «станковыми» декоративными произведениями, художник раздвигал границы своих поисков в области создания массовой тиражной продукции. Эта фигура свойственна именно нашему декоративному искусству, ибо за рубежом заводской дизайнер хорошо осведомлен во всех вопросах промышленного конструирования образцов посуды, и вся его повседневная деятельность направлена лишь на это. На выставках же экспонируются только уникальные произведения мастеров, творящих в своих ателье и никогда не работающих для промышленности.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Советским художником нового типа, талантливым, глубоко образованным, с широким творческим диапазоном, безостановочно ищущим, работающим над уникальными, чисто выставочными произведениями и образцами для производства, во второй половине 1960-х годов стал Николай Коковихин. Придя на Конаковский фаянсовый завод в 1961 году достаточно подготовленным художником со специальным высшим образованием и некоторым опытом работы в промышленности, Коковихин в своем творчестве отразил путь нашего декоративно-прикладного искусства в целом. Так, в начале 1960-х годов, согласно общему увлечению легкими геометрическими орнаментами на посуде, он создает рисунок «Кубики» для столового сервиза. В 1961 году выполняет прибор для пива, отличающийся крупными обтекаемыми формами и модным тогда декором в виде темных вертикальных полос под желтоватой глазурью. С середины 1960-х годов начинает заниматься подглазурной живописью и, все больше и больше увлекаясь ею, стремится к передаче в своих произведениях определенного настроения. В 1967 году, экспериментируя с фактурой фаянса, Коковихин пришел к удачному решению, давшему ему возможность при помощи подглазурной живописи создавать насыщенность цвета, мягкость тональных переходов, сохранять прозрачность живописи при наложении одной краски на другую.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Попав во второй половине 1960-х годов в водоворот всеобщего увлечения цветом, декоративностью живописи и пластики, дремавший до сих пор талант Н. Коковихина стал быстро расцветать. Именно в эти годы сформировалось все своеобразие его дарования, отличающегося не только стремлением к декоративности, но и какой-то внутренней собранностью, логичностью, даже рационализмом. В произведениях отсутствует безудержная стихия цвета; живописность гармонично сочетается с пластичностью. Это характерно и для выставочных и производственных вещей Коковихина. Работая над созданием форм посуды (а со второй половины 1960-х годов Коковихин уделяет этому большое внимание), художник умеет крепко построить целый ансамбль, исходя как бы из единого модуля. Его произведения наделены сильным, «мужским» характером, определенностью и завершенностью пластического строя, слитностью с живописным решением. Из года в год Н. Коковихин все более укрепляется на своих художественных позициях. Крупные монументальные формы выставочных ваз «Летние мелодии» (1967), «Мехико», «Не боги горшки обжигают» (1968), «Земля и люди» (1969) находят отклик в образности производственных образцов: кофейном сервизе (1967), детском наборе (1968), столовом сервизе № 19 (1971), вазе для цветов (1972), которые, отличаясь «фаянсовостью» и устойчивостью форм, глубоко продуманы с производственной и функциональной стороны. Наборы и сервизы Коковихина легко идут в массовом производстве, в быту они занимают мало места, так как складываются, входя друг в друга.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Созданная к столетию со дня рождения В.И. Ленина большая ваза «Земля и люди» раскрывает сложнейшую тему человеческого труда. Коковихин сумел мастерски построить композицию тематической живописи и наделить свое произведение всеми богатствами подглазурной техники: сочностью цвета, глубиной тонов, красотой колорита. В каждой своей работе, будь то уникальная вещь или образец для тиражирования, художник ставит и решает сложные задачи. Среди его произведений нет «проходных», все для него важны либо глубиной проблематики, неповторимостью живописи, либо пластической завершенностью, выверенностью всех объемов и декора. Показателен в этом смысле выставочный столовый сервиз «Август» (1973), экспонировавшийся на Международной выставке керамики в Фаэнце. Сервиз очень обширен по набору входящей в него посуды, однако все его предметы несложны по форме и в исполнении. Они были бы даже слишком просты, если бы не великолепная живопись, целиком закрывающая их. Среди кобальтовых, мягко расплывающихся полос и сеточек неожиданно появляются прекрасные натюрморты: спелые яблоки, груши, сливы. Их полихромное богатство в сочетании с прихотливой синевой кобальта создает незабываемый эффект. Произведение Коковихина имело заслуженный успех. Казалось бы, автор мог быть доволен. Однако Николай Алексеевич не успокоился на этом. Он разработал специально для завода компотный набор, который явился репликой на сервиз «Август». Формы и роспись продуманы с прицелом на заводское тиражирование. Таким образом, работа над уникальным произведением породила и заводской эталон.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсВ 1974 году Н. Коковихин приготовил три образца для производства. Это приборы для молока, для меда и для блинов. Все они отличаются крепостью форм, часто шаровидными объемами, предельной продуманностью приемов изготовления; удобны они и в быту. Так, например, целый большой набор для блинов, рассчитанный на 6 персон, компактно складывается в миску для блинов и закрывается крышкой. Росписи изделий керамичны: имея своим далеким прототипом формы живой природы, они, став убранством фаянсовой посуды, лишь колоритом и отдельными элементами напоминают о первоисточнике.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Одновременно с этими работами Коковихин создал несколько выставочных произведений: блюдо «Вечная тема», где в окружении природы изображен мольберт с портретом бабушки и внуков, высокую стройную вазу «Мастера фаянса» и, наконец, архитектурно-скульптурную композицию «Эллада» — гимн чистоте, соразмерности и уравновешенности древнегреческой культуры.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсПараллельно с Н. Коковихиным на Конаковском фаянсовом заводе работал и другой художник, казалось бы, по своему творческому потенциалу похожий на него,— Лев Солодков. Он тоже получил специальное высшее образование, тоже одновременно работал над выставочными произведениями и образцами для тиражирования. Однако в отличие от Коковихина, который любит производство и считает, что «сознание художника неотрывно от производства, ибо им и сформировано», Л. Солодков на своем творческом пути все дальше и дальше уходил от производства, нужд и стремлений завода. Он был увлечен созданием уникальных выставочных декоративных композиций, стремился передать в фаянсе дух древнерусской архитектуры («Заонежье», «Русь белокаменная», 1973), сложные музыкально-звуковые ассоциации («Джаз-оркестр», «Вечерний звон» и др.), а также отобразить героический порыв в космос («Космическая соната»). Свои заводские работы (сервиз «Колобок», прибор для пива, для чая, вазы, скульптуры «Король-олень» и «Влюбленный архар») Л. Солодков делал на хорошем профессиональном уровне, но не вкладывал в них всего сердца. Его выставочная деятельность и создание производственных эталонов шли рядом и никогда не пересекались, не воздействовали друг на друга. По характеру дарования Л. Солодков больше скульптор-фантаст, чем керамист производственного предприятия. Проработав на заводе семь лет, он не оставил большого следа в его продукции.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянсК 1970-м годам коллектив художественной лаборатории фаянсового завода подошел, имея большие успехи, полный творческого энтузиазма и стремления создавать новые образцы фаянсовых изделий. Среди конаковских художников в это время были такие опытные мастера, как А. Хихеева Н. Литвиненко, И. Васильев, такие интересные художники, как В. Шинкаренко, Н. Коковихин, Л. Солодков, Г. Вебер, такие замечательные творцы «фаянсовой» живописи, как Н. Гаврилов, В. и Г. Беляковы, такие скульпторы, как В. Сергеев и О. Гагнидзе, а также мастер тонкой графики Е. Беляков, живописец В. Семенов, художник В. Прокопенко. Это был не только большой отряд творческих работников, это был опытный, талантливый коллектив, постоянно участвующий в выставках и одновременно прекрасно знающий производство, коллектив, любящий фаянс и имеющий все возможности развивать и совершенствовать советское искусство промышленного фаянса.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В результате реконструкции и колоссального строительства, проведенных на заводе с 1961 по 1970 год, выпуск изделий увеличился на 25 миллионов штук, достигнув в 1970 году 83,4 миллиона изделий, то есть более чем в 2 раза превысив довоенный уровень и в 5 раз — выпуск 1913 года. На заводе были построены новые корпуса, технологические агрегаты, введен бескапсельный политой обжиг. С 1969 по 1971 год, по существу, был построен новый фаянсовый завод с годовой производительностью в 30 миллионов штук изделий, при этом число работающих на предприятии увеличилось лишь на 200 человек по сравнению с 1968 годом.

За период с 1968 по 1974 год была проведена реорганизация производства: целиком оснащен полуавтоматами для формовки тарелок формовочный цех; установлены и освоены импортные полуавтоматы («Муррей», «Камман» и другие) для декорирования изделий; аннулирован крайне трудоемкий и тяжелый капсельный обжиг и освоен новый цех обжига с печами 5, 6, 7, 8, причем старые горны заменили туннельными печами, где было полностью механизировано глазурование и заборка изделий в обжиг; проведен ряд мероприятий в массозаготовительном цехе, в результате чего увеличился выпуск массы; полностью построены и освоены майоликовый цех с новым оборудованием, комплектовочно-упаковочный цех и другие важные для производства фаянса цеха.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Заместитель директора завода А.Я. Лихотников в 1973 году сообщил, что реконструкция завода заканчивается. «Теперь мы выпускаем 109 миллионов единиц продукции в год — на треть больше, чем 5— 6 лет назад. Майоликовый цех рассчитан на 5 миллионов, а мы снимаем — 9. Увеличение выпуска продукции идет не только за счет расширения производства, но в такой же степени за счет механизации. Стремимся механизировать по возможности все производственные процессы: вместо горнов поставили тоннельные печи, вместо ручной росписи — совершенные печатные машины» В 1974 году Конаковский фаянсовый завод выпустил 112 миллионов штук изделий, то есть 12% всей фарфоро-фаянсовой посуды страны, в том числе 42% общесоюзного выпуска фаянса и 56% майолики.

Как бы подводя итог приведенным цифрам, А.Я. Лихотников говорит: «Сейчас мы не художественное производство, а массовое, выпускающее самую элементарную и дефицитную в нашей отрасли продукцию — столовую посуду». И действительно, в те годы в связи с колоссальным жилищным строительством и созданием разветвленной сети предприятий общественного питания у нас небывало возрос спрос на посуду, как сервизную, так и штучную. Именно поэтому все фарфоровые и фаянсовые заводы страны, в том числе и Конаковский, в производстве которого всегда большое место занимало изготовление тарелок, направили свои усилия на создание необходимого массового ассортимента. Из 112 миллионов изделий, вы­пущенных заводом в 1974 году, 90 миллионов составили тарелки.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Однако неправильно было бы думать, что выпуск сервизной и комплектной продукции на заводе имени М.И. Калинина был свернут. Дело в том, что по сравнению с предыдущими годами выпуск тарелок рос значительно более быстрыми темпами, чем выпуск комплектной и сервизной посуды, занявшей в общем производстве завода более скромное место. Понятно, что такое положение осложняло работу заводских художников, которые должны были продолжать свои творческие эксперименты и поиски, не рассчитывая на то, что все их предложения будут переданы в цех для массового производства.

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

Большое внимание художников было обращено на декорирование тарелок, которые в 1970-х годах выпускались с отводками, деколями и печатными рисунками. Над ними работала буквально вся художественная лаборатория. Украшение фаянса печатными рисунками, возникшее в России в первой четверти XIX века как прогрессивный, экономически оправданный и эстетически завершенный прием, претерпев ряд изменений в технологии и художественном облике, дошел до наших дней. Изделия, декорированные печатью, составили целую ветвь конаковского фаянса. Это прежде всего тарелки и многие сувенирные изделия. Печатание рисунков производится на полуавтоматах «Муррей», «Камман» и др., а также через шелковую сетку. Иногда тонкие графические изображения тактично раскрашиваются вручную или слегка декорируются глазурями. В технике печати работают многие конаковские художники. Изделия с таким декором пользуются большим успехом у покупателей. Удачны образцы для печати, созданные В. Беляковым, Г. Беляковым, В. Прокопенко, В. Семеновым, Н. Коковихиным, А. Хихеевой. Однако самым большим мастером в области тонкой графики является Евгений Беляков. Его сувенирные кружки, украшенные печатью с раскраской, пользуются большой популярностью. Красивы маленькие кружечки «Конаково», «Калинин», «Кижи», «Ленинград» и большие кружки «Конаково», «Селигер», «Аэрофлот».

Бубнова Е.А. Конаковский фаянс

В 1972 году Е. Беляков создал целую серию блюд с надписями, посвященную 50-летию образования СССР. Обращают на себя внимание тарелки с изображениями Москвы. В лучших произведениях художника тонкая графика как бы сплавлена с нежными прозрачными тонами раскраски. Очень важно, что эти массовые изделия Конаковского завода, расходящиеся по всей нашей стране и экспортируемые за рубеж, отличаются таким высоким вкусом и мастерством. Эффектен набор тарелок с кобальтовыми печатными рисунками Белякова, в которых отразились любимые им картины родной природы и сцены охоты.

Бубнова Е.А. Конаковски фаянс

За последние годы художественной лабораторией Конаковского завода создано множество прекрасных произведений, часть которых выпускалась и выпускается заводом. В конце 1975 года был организован участок уникальной, малосерийной продукции, взявший на себя изготовление наиболее трудоемких произведений,— красивых сервизов и наборов (например, в 1976 году этим участком стал изготовляться компотный набор Н. Коковихина). Ряд конаковских изделий получил государственный Знак качества. Среди них прибор для фруктов (форма О. Гагнидзе, роспись Н. Гаврилова), кофейный сервиз Н. Литвиненко, столовые сервизы «Расписной» (форма Н. Литвиненко, роспись В. Белякова), «Шиповник» В. Семенова и другие.

Хороши столовые сервизы первой половины 1970-х годов, украшенные ручной живописью. Великолепный мастер цветочных росписей А. Хихеева в 1972 году расписала столовый сервиз (форма В. Филянской) розами. В следующем году она создала декор столового сервиза «Сад», решенный в традициях старого русского фаянса: на светло-желтой ленте расположены бледно-пурпурные розы, чередующиеся с легкими графическими сеточками охристого тона. Художница сумела создать нарядный, гармоничный декор, не перегрузив им формы. Много столовых сервизов расписал своей энергичной рукой В. Беляков. Здесь и выпускаемый производством сервиз на форме художницы Н. Литвиненко «Декоративный» (в желто-коричневых тонах) и сервиз «Расписной», отличающийся тонкой собранностью в цвете и крепким рисунком. Здесь и изумительные по красоте, богатству колорита и общему национальному звучанию росписи столовых сервизов «Голубой» (1973), «Голубой гибрид» (1970) и крупные цветы столового сервиза № 19 (форма Н. Коковихина) 1971 года.

Васильев, увлекающийся широкой народной манерой росписи, идущей от «агашки», в 1974 году создал на столовом сервизе пышную с сиреневыми розами и многоцветной листвой живопись, которой он дал название «Лето».

Лирично, как бы в акварельной технике, выполнены росписи столовых сервизов Г. Белякова, навевающие воспоминания о чудесной среднерусской природе. То легким, то сочным мазком художник умеет передать ощущение щедрого летнего солнца, благоухающей зелени — сервиз «Солнечный», 1974. Для изготовления на участке уникальной продукции им подготовлен столовый сервиз «Розовые цветы», решенный в мягких теплых тонах (1973).

В настоящее время в производстве идут сервизы с росписями В. Семенова «Розовый» (1972) и «Шиповник» (1970). Однако наиболее интересная работа этого автора — декор столового сервиза «Утро» (1971): по плоскости распластан орнамент из синих петухов, свободно нанесенный широкой кистью. Идя от натуры, легко и метко передавая характерные позы красивых птиц, художник превращает эти мотивы в нарядное и веселое убранство посуды.

Плодотворно и увлеченно работает В. Шинкаренко. Очень красив расписанный ею в 1974 году столовый сервиз «Свежесть», по-фаянсовому свободный, широкий, сочный.

Над столовым ассортиментом трудятся и конаковские скульпторы, предлагая новые формы. Так, в 1971 году Н. Коковихин создал столовый сервиз «№ 19», в котором значительно изменил состав предметов, дополнив набор рядом новых форм. В 1974 году скульптор В. Сергеев выполнил столовый сервиз «Марфинька» (№ 20), отличающийся нарядностью, украшенный рельефным орнаментом и волнистыми фестончатыми краями.

Художественная лаборатория завода в 1970-х годах работала не только над столовыми сервизами, но и над различными ансамблями предметов и комплектами: наборами для блинов, фруктов, компота, для воды и молока, варенья, пива, кваса, окрошки и целым рядом других.

В большинстве этих произведений чувствуется стремление художников к декоративности, нарядной форме, свободной росписи, что характерно для нашего современного декоративного искусства в целом. Увлекаясь цветочными мотивами в живописи по фаянсу, конаковцы по-разному подходят к этому декору: одни расписывают изделия лишь по краю, другие почти закрывают фаянс яркими крупными растительными формами, третьи «разбавляют» цветочные орнаменты геометрическими элементами, полосками, плетенками. И все же при всей декоративности конаковского фаянса он никогда не теряет своей утилитарности, выявляя в форме, в каждой ее детали свое функциональное назначение. Декоративность, эмоционально-образное решение произведений сочетаются с четко выраженным бытовым назначением. Отсюда их особая привлекательность для покупателя.

Национальное своеобразие, понятое конаковскими художниками правильно, широко, не как мелочное, бездумное перенесение старых орнаментов или форм на современные изделия, а как создание современных произведений, в которых присутствует аромат народного творчества, строй, свойственный русскому национальному искусству, является одним из ее неотъемлемых качеств и увеличивает прелесть конаковской посуды.

Набор для компота «Медальоны» созданный художницей В. Шинкаренко в 1974 году и изготовляемый участком уникальных изделий, может служить иллюстрацией к только что сказанному. Он привлекателен, устойчив, прост, декоративен и лучше всего смотрится в цветочной росписи, хотя автор дал и вариант, решенный в поливах. Формы — удобные, наполненные — выявляют свойства самого фаянса. Необыкновенно украшает простую, идущую от горшочка форму компотницы навершие в виде цветка. Набор дополнен красивой, имеющей праздничный вид разливательной ложкой, которая декорирована ажурным рельефом и живописью.

В другом духе решен подарочный набор «Зять и теща» В. Шинкаренко (1970). В нем присутствуют какая-то карнавальность, веселье, шуточность. Набор состоит из четырех предметов: большого чайника-квасника, подносика и двух чашек. Главный предмет набора — чайник декоративен, наряден по форме, крупной, сложной, орнаментированной рельефными украшениями. На двух сторонах чайника подглазурной живописью с добавлением глазури изображены взятые из народных песен и частушек лубочные персонажи — зять и теща за чаепитием. В росписи преобладают желтые и бирюзовые легкие, прозрачные тона. Фигуры по-народному плоскостные, орнамент на одежде играет роль, равноценную силуэтам. Прямоугольный поднос и чашки украшены небольшими сиреневато-розовыми розами и серо-зелеными листочками. В этом нарядном, праздничном и очень национальном произведении легко угадывается авторский почерк Шинкаренко, решавшей в таком же духе свои квасники, штофы, декоративные плитки, кружки и многие другие работы.

Художник Г. Беляков, не сразу начавший работу над формами, в 1970-х годах сделал большие успехи в этом направлении. Ему удается создать своеобразные, простые, хорошо выявляющие все качества фаянса предметы, особенно выигрывающие от авторской росписи. Отметим приборы для воды «Сиреневый мак», для кваса «Лиловый» и особенно — для меда, с прекрасными формами и росписью. В рассматриваемое десятилетие талант А. Хихеевой, подкрепленный огромным опытом, расцвел с новой силой.

Необыкновенно гармоничны ее произведения, где форма и декор живут неразрывной, единой жизнью. Таковы наборы для блинов, для молока, столовый сервиз «Синие бутоны», наборы кухонной посуды (1973).

В 1970-х годах конаковские художники дали много интересных кофейных и чайных сервизов, детских наборов, ожидающих, чтобы их стали выпускать. Среди них прибор для чая «Румяный» Л. Солодкова, кофейный сервиз «Туесок» Н. Коковихина, чайный сервиз Г. Белякова (все- -1973 года); чайный сервиз «Золотистый» И. Васильева, прибор для кваса и окрошки В. Прокопенко (1972), детский набор (1972), кофейный сервиз (1973), подарочный набор для дачи (1974) Н. Литвиненко и многие другие. Все они выполнены опытными и даровитыми мастерами фаянса, которые до мелочей учли требования производства, создали произведения именно конаковские — радостные, декоративные, национальные.

Набор для дачи «Сиреневый» (1974) Литвиненко может считаться вершиной ее творчества, так он хорош по формам, росписи и своему звучанию. Несомненно, завод мог бы выпускать его хотя бы частично. Радуют майоликовые изделия О. Гагнидзе, например фруктовый набор с рельефным декором (1973), решенный в цветовом отношении в двух вариантах — сине-зеленом и желто-коричневом. Набор выпускается заводом и служит достойным украшением современного быта. Необыкновенно декоративны и красивы своей нешаблонной красотой приборы для крюшона О. Гагнидзе того же года. Художник сумел как бы «на единой ноте» выдержать весь ансамбль, нерасторжимый и по формам и по колориту. В нем — щедрость и широта кавказского хлебосольства.

В 1970-х годах скульптор В. Сергеев, к сожалению, мало занимался скульптурами малых форм. Лишь в начале десятилетия он создал три произведения: «Шалопай» (слоненок), «Оптимист» (бегемот) и «Модница» (свинья). В них художник продолжает линию уже известных читателю фигурок «Жирафенка», «Петуха», «Верблюда» и других персонифицированных зверей. Из трех последних работ В. Сергеева особенно удачен «Шалопай». В образе нескладного, смешного, с рыжей челкой, веснушками и круглыми голубыми удивленными глазами слоненка подмечены черты, свойственные некоторым маменькиным сынкам. Скульптура интересно решена пластически, декоративна в цвете и наполнена большим внутренним содержанием.

Итоги девятой пятилетки показали, что трудности, имевшие место в нашей фарфоро-фаянсовой промышленности в середине пятилетия, были ликвидированы. Дефицит в простой посуде (например, нехватка тарелок) удовлетворен. За девятую пятилетку выпуск фарфорово-фаянсовых изделий в Советском Союзе увеличился почти вдвое за счет строительства новых предприятий, улучшения технологии производства и ввода новых мощностей. Десятая пятилетка — пятилетка эффективности и качества — ставит перед нашими заводами задачу выпускать для массового потребителя не только необходимые простейшие изделия, но и красивые, разнообразные комплекты, сервизы, наборы, декоративные предметы и т.п.

На мировом рынке славятся замечательные советские изделия из фарфора и фаянса, являющиеся образцами высокого искусства, которым в настоящее время нигде нет аналогий.

В десятой пятилетке роль художника на производстве сильно возрастает. Промышленные художники должны направить все свои силы на подъем художественного уровня как малотиражных, так и массовых изделий.

Конаковский завод имени М.И. Калинина в десятой пятилетке резко увеличит выпуск продукции для населения. Количество комплектов, наборов и сервизов может быть удвоено благодаря тому, что изготовление посуды для предприятий общественного питания будет передано новым, недавно вошедшим в строй заводам.

Перед художниками-конаковцами открывается широчайшее поле деятельности: создание новых форм изделий, разработка различного декора в виде рельефа, живописи, механической и комбинированной техники.

Конаковский ордена Трудового Красного Знамени фаянсовый завод имени М. И. Калинина — один из старейших, имеющих замечательные традиции керамических предприятий России. Здесь создается подлинно национальный, неповторимо прекрасный современный фаянс, который любим нашим народом, широко вошел в его быт, является украшением отечественных и зарубежных выставок. Конаковский фаянс — это эталон высокого искусства, радостного, полнокровного, сияющего. Впитав в себя лучшие черты керамики XIX и XX веков, он создал стиль современного советского фаянса.

БИБЛИОГРАФИЯ

Андреева Л. В. Фарфоровая промышленность.— В кн.: «Русская художественная культура конца XIX—начала XX века (1895—1907)». М., 1969.

Андреева Л. Советский фарфор. 1920—1930 годы. М., 1975.

Арбат Ю. А. Конаковские умельцы. Калинин. 1957.

Арбат Ю. Свой почерк.— «Декоративное искусство СССР», 1959, № 8.

Аркин Д. Керамика Фрих-Хара. М., 1934.

Бибикова И. Вместо тарелочки с голубой каемочкой.-«Декоративное искусство СССР», 1960, № 5.

Бубнова Е. Заводу 150 лет.— «Декоративное искусство СССР», 1959, № 8.

Бубнова Е. А. Фаянсовая кружка с карикатурой на Наполеона в собрании музея.— Ежегодник Государственного Исторического музея, 1960. М., 1962.

Бубнова Е. А. Русский фаянс.— «Заводская жизнь», 1964, 8 августа.

Бубнова Е. А. Предметы фаянсового сервиза для Тверского дворца в собрании ГИМа.— Ежегодник Государственного Исторического музея, 1963—1964, М., 1965.

Бубнова Е. В. Филянская — художница Конаковского фаянсового завода.— Ежегодник Государственного Исторического музея. 1965—1966. М., 1970.

Бубнова Е. Старый русский фаянс. [Альбом]. М., 1973.

Бубнова Е. В. Г. Филянской — 75 лет.— «Декоративное искусство СССР»,1976, № 1.

Бубнова Е. Заводской художник Николай Коковихин.- «Декоративное искусство СССР», 1976, № 10.

Бубнова Е. Художница Валерия Шинкаренко.— «Декоративное искусство СССР», 1978, № 9.

Вебер Г. Промышленность до сих пор пассивна (Дискуссия «О красоте и пользе — еще раз»).— «Декоративное искусство СССР», 1968, № 5.

Ведомости о мануфактурах в России за 1812 г. СПб., 1814.

Ведомости о мануфактурах в России за 1813 г. СПб., 1816.

Ведомости о мануфактурах в России за 1814 г. СПб., 1816.

Воронов Н. Уникальное и промышленность.— «Декоративное искусство СССР», 1968, № 2.

Воронов Н. «Большая Волга» — юбилейная выставка на родине В. И. Ленина.— «Декоративное искусство СССР», 1970, № 4.

Воронов Н. Фрих-Хар. М., 1975.

«Всемирная иллюстрация», 1870, т. 3, 4.

Всемирная парижская выставка 1900 года в иллюстрациях и описаниях. Составил М. А. Орлов (иллюстрированное приложение к «Вестнику иностранной литературы»). СПб, 1900.

Всероссийская выставка в Москве 1882.

Всероссийская выставка художественной промышленности. М., 1923.

Всероссийская мануфактурная выставка. СПб., 1870.

Всероссийская промышленно-художественная выставка. М., 1882.

Всероссийская художественно-промышленная выставка 1896 года в Нижнем Новгороде. СПб, 1896.

Всесоюзная художественная выставка, посвященная 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1957.

Выставка произведений художников А. Н. Кардашова, В. А. Фаворского, И. Г. Фрех-Хара, Н. М. Чернышева. Каталог. М., 1956.

Географическо-статистический словарь Российской империи. Составил Н. Семенов, т. 2, СПб., 1865.

Гуревич Е. и др. Пусть не погаснет горн! — «Советская культура», 1971, 16 января.

Ефимов И. С. Выставка скульптуры и рисунка. 40 лет творческой деятельности. Вступительная статья И. Хвойника. М., 1946.

Ефимов И. С. и Симонович-Ефимова Н. Я. Выставка произведений. Каталог. М., 1959.

Ефимов И. С. Выставка произведений. Материал подобран А. Ефимовым. М., 1969.

Зубарева В. Художественный фарфор и фаянс за годы войны.— «Хроника советского изобразительного искусства», 1948, № 8.

Иллюстрированное описание Всероссийской мануфактурной выставки 1870 года. СПб., 1870.

Ильин М. О декоративности фарфора.— «Декоративное искусство СССР», 1961, № 2.

Искусство керамики. Сборник статей под ред. Н. Степанян. М., 1970.

Историко-статистический обзор промышленности России. СПб., 1883.

Историко-статистические сведения о производстве фарфоровых и фаянсовых изделий т-ва М. С. Кузнецова (собрано И. Токмаковым), М., 1893.

Кантор В. Фрих-Хар. М., 1959.

Капелян Г. О красоте и пользе—еще раз.— «Декоративное искусство СССР», 1968, № 6.

Каталог изделий «Т-ва производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова» (год и место издания не обозначены).

Каталог посмертной выставки произведений заслуженного деятеля искусств РСФСР. члена-корреспондента Академии художеств СССР Сарры Дмитриевны Лебедевой. М., 1967.

Каталог советского раздела Международной выставки керамики в Остенде. М.,1959.

Каширина О. Лев Солодков.— «Декоративное искусство СССР», 1974, № 7.

Келлер Б. Выставка произведений скульптора И. Майкова.— «Искусство», 1948, № 6.

Керамика М. П. Холодной. [Альбом]. Вступительная статья А. П. Павлинской, Л., 1965.

Книга о Владимире Фаворском. Вступительная статья М. Алпатова, М., 1967.

Кожин П. Что, как и для чего.— «Декоративное искусство СССР», 1968, № 12.

Крамаренко Л. Павел Михайлович Кожин. М., 1958.

Крамаренко Л. Конаково.—«Декоративное искусство СССР», 1967, № 9.

Крамаренко Л. Праздник вокруг тебя.— «Декоративное искусство СССР», № 1.

Крамаренко Л. Две школы фарфора.— «Декоративное искусство СССР», № 11.

Крупский А. К. Керамическое производство.— В сб.: «Фабрично-заводская промышленность и торговля России». СПб, 1893.

Крюкова И. А. Русская скульптура малых форм. М., 1969.

Кульбах 3. Тезисы по вопросу художественного конструирования на предприятиях фарфоро-фаянсовой промышленности СССР. Издано ВИАлегпромом на правах рукописи. М., 1973.

Лодыженский. История русского таможенного тарифа. СПб., 1886.

Лукьянов П. М. История химических промыслов и химической промышленности России, т. 4. М., 1951.

Макаров В. Фарфоро-фаянсовая промышленность России. Л., 1922.

Макаров К. Новые формы, новые жанры.— «Декоративное искусство СССР», 1969, № 1.

Макаров К. [Всесоюзная выставка декоративного искусства. Обсуждаем выставку «Декоративное искусство СССР», 1970, № 9.

Максимович А. Обозрение выставки российских мануфактурных изделий в С.-Петербурге в 1849 году. СПб., 1850.

Мин Г. Выставка мануфактурных изделий.- «Московские ведомости», 1853, № 73-121

Народно-прикладное искусство и декоративное искусство РСФСР. Каталог. М., 1958.

Нейман М. Две бригады скульпторов.- «Искусство», 1935, № 6

Нейман М. Ефимов И. С. М., 1951.

Овсянников Н. Н. О торговле на Нижегородской ярмарке. Н. Новгород, 1867.

Описание Первой публичной выставки русских мануфактур. СПб., 1829.

Отчет о Всероссийской художественной промышленной выставке 1882 года в Москве. СПб.. 1883.

Отчет о Всероссийской художественной промышленной выставке 1883 года в Москве. СПб., 1884.

Очерк истории мануфактур в России Вл-ра Б-шева. СПб., 1883.

Парамонов А. В. Исидор Григорьевич Фрих-Хар. М., 1959.

ПельчинскийВ. О состоянии промышленных сил России до 1832 г. СПб.,1833.

Первая всероссийская конференция по художественной промышленности. Август 1919 год. М., 1920.

Плетнева Г. Радости и тревоги Конакова.— «Художник», 1966, № 10.

Подрябинников Т. Мой опыт росписи фарфора и фаянса растворами солей. М., 1954.

Попов В. Два скульптора.— «Декоративное искусство СССР», 1967, № 9.

Попова О. Керамика и стекло.— «Искусство», 1952, май-июнь.

Попова О. С. Русская народная керамика. М., 1957.

Попова О. С. Русская художественная бытовая керамика. М., 1959.

Рогожин Н. Обзор промышленности по добыванию и обработке минералов.— «Наше хозяйство», 1923, кн. 2.

Ромм А. Московские скульпторы-керамисты.— «Искусство», 1940, № 4.

Роспись вещам, выставленным в 1-ю Публичную выставку российских изделий в С.-Петербурге в 1829 году. СПб., 1829.

Салтыков А. Б. Русская керамика XVIII—XIX вв. М., 1952.

Салтыков А. Б: О вкусе в прикладном искусстве.— В сб.: «Некоторые вопросы теории изобразительного искусства». М.. 1957.

Салтыков А. Б. Проблема образа в прикладном искусстве.— В сб.: «Некоторые вопросы теории изобразительного искусства». М., 1957.

Салтыков А. Массовость и уникальность.— «Декоративное искусство СССР», 1958, № 3.

Салтыков А. Пути развития советской керамики.— «Декоративное искусство СССР», 1959, № 7.

Самсонов Э. Мастер майолики Фрих-Хар.— «Хроника советского изобразительного искусства», 1945, № 8.

Сведения о торговой деятельности высочайше утвержденного Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова в Москве.-М., 1898.

Селезнев В. И. Производство и украшение глиняных изделий в настоящем и прошлом. СПб, 1894.

Селиванов А. В. Фарфор и фаянс Российской империи. Владимир, 1903.

Селиванов А. В. Первое прибавление к книге «Фарфор и фаянс Российской империи». Владимир, 1904.

Селиванов А. В. Второе прибавление к книге «Фарфор и фаянс Российской империи». Владимир, 1906.

Сейчас нам не до художника.— «Декоративное искусство СССР», 1973, № 10.

Скальковский К. А. Всероссийская мануфактурная выставка в промышленном отношении. СПб., 1870.

Соболевский Н. Творческий отчет бригады скульпторов.— «Творчество», 1935, № 1.

Соболевский Н. Стекло, фарфор, фаянс.— «Искусство», 1948, № 6.

Смирнов Б. Кризис? Чего? (заметки художника).— «Декоративное искусство СССР», 1969, № 12.

Список фабрик, заводов и других промышленных предприятий Тверской губернии (по данным Всероссийской промышленной и профсоюзной переписи 1918 г.). М.. 1920.

Список фабрикантам и заводчикам Российской империи, 1832, ч. 1, 2. СПб, 1833.

Стасов В. В. Двадцать пять лет русского искусства.— Собр. соч., т. 2, М.—Л., 1937.

Статистические ведомости о состоянии Российских мануфактур с 1815 по 1821 год. СПб., 1825.

Степанян Н. Энтузиасты из Конакова.— «Советская культура», 1962, 21 августа.

Степанян Н., Конаковский фаянс.— «Декоративное искусство СССР», 1965, № 1.

Степанян Н. Уникум — серия — тираж.— «Декоративное искусство СССР», 1969, № 1.

Степанян Н. Вчера и завтра декоративного искусства.-«Декоративное искусство СССР», 1971, №3.

Тагер Е. О керамической скульптуре малых форм.— «Искусство», 1954, № 3.

Таrep Е. Художник Иван Ефимов.— «Декоративное искусство СССР», 1959, № 4.

Терновец Б. Сарра Лебедева. М.—Л., 1940.

Толстой В. [Всесоюзная выставка декоративного искусства. Обсуждаем выставку]. «Декоративное искусство СССР», 1970, № 9.

Толстой Д. А. Иллюстрированное описание Всемирной промышленной выставки в Париже в 1867 году. СПб., 1869.

Указатель произведений отечественной промышленности, находящихся на Первой московской выставке 1831 г. М., 1831.

Указатель произведений отечественной промышленности, находящихся на выставке 1833 года в Санкт-Петербурге. СПб., 1833.

Указатель произведениям отечественной промышленности, находящимся на выставке 1835 года в г. Москве. М., 1835.

Указатель С.-Петербургской выставки русских мануфактурных произведений. СПб., 1861.

Указатель 3-й выставки российских мануфактурных изделий в Москве в 1843 году. М., 1843.

Указатель фабрик и заводов (сост. К. М. Платонова).- В сб.: «Рабочее движение в России в XIXв.», под редакцией Панкратовой, т. 3. М., 1952.

Фаворский В. А. Выставка произведений. Каталог. Статья Е. Левитина. М., 1964.

Федоров-Давыдов А.А. Русское искусство промышленного капитализма. М., 1929.

Федоров-Давыдов А. А. Архитектура Москвы после Отечественной войны 1812 года. М., 1953.

Федченко Г. Обзор различных отраслей мануфактурной промышленности России, ч. 1 (гончарное производство). СПб., 1862.

Фрих-Хар И. Г. Выставка произведений (буклет). М., 1963.

Хвойник И. Скульптор И. С. Ефимов. М., 1934.

Xиенинсон М. На выставке И. Фрих-Хара.— «Декоративное искусство СССР», 1963, № 9.

Xохлова Е. Н. Национальные черты в современном конаковском фаянсе В сборнике трудов НИИХП, № 4, М., 1967.

Художественное оформление массовой посуды. Сборник под редакцией А. В. Филиппова. М., 1932.

Художники об искусстве керамики. Советская художественная керамика 1954—1964. М., 1971.

Юрганов В. В. Справочник отдела химической промышленности ВСНХ Вып. 2. Керамическая промышленность России. Петроград, 1922.

Завод в ДомкинеЗавод в Домкине. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. История фаянсового завода, носящего ныне имя Михаила Ивановича Калинина насчитывает без малого полтора века.

Аптекарь Фридрих-Христиан Бриннер, приехавший в Россию из Богемии, сговорился в августе 1809 года с тверским помещиком бригадиром Федором Леонтьевичем Карабановым и за 7 тысяч рублей купил у него в Корчевском уезде Тверской губернии возле деревни Домкино 200 десятин леса.

Выговорил аптекарь себе право построить на купленном участке «заведения, какого они роду ни были». Это было только формулой. Бриннер прекрасно знал «род» заведения: из Вербилок, с Гарднеровского фарфорового завода он уже пригласил сведущего в керамике человека — мастера Рейнера. Да и в заключенном условии имелся особый пункт:

«...Песок, глину, камень и все до минералов - носящееся позволяю я, Карабанов. На дачах моих по сю сторону реки Волги брать безденежно».

Однако для фаянсового завода — а именно его надумал завести в Домкине богемский аптекарь — прежде всего требовался лес. Его на купленном участке имелось в достатке и должно было хватить на двадцать лет. В случае же необходимости Карабанов обещал добавить еще, правда, за особую плату.

Но в условии был и один неприятный для арендатора пункт, сыгравший потом немалую роль в судьбе завода. По истечении двадцатилетнего срока, когда весь лес будет вырублен, Бриннер должен возвратить землю Карабанову, а «всю ...движимую собственность вывести куда... заблагорассудит». К собственности Бриннера относились и «деревянные стоимости», т.е. фабричные постройки.

В Домкине началось строительство фаянсовой фабрики. По дошедшим до наших дней материалам известно, что бриннеровское заведение было в ту пору маленькое, кустарное. Пятнадцать мастеровых на обычных гончарных кругах вытачивали посуду и обжигали ее в земляных печах.

Строя фаянсовую фабрику, богемский аптекарь рассчитывал разбогатеть. Но дела у него сразу же пошли неважно. Средств явно не хватало, а фабрика требовала их все больше и больше. В результате, не прошло и года, как Бриннер «почувствовал себя неспособным к дальнейшему распространению» фабрики. 9 июня 1810 года незадачливый владелец за те же 7 тысяч рублей передал аптекарю и землевладельцу Андрею (Генриху) Яковлевичу Ауэрбаху и своему бывшему мастеру Ивану Рейнеру все права не только на двести десятин леса, но и на построенную им фабрику в Домкине.

Завод в ДомкинеРейнер числился компаньоном всего четыре месяца. Затем Ауэрбах стал единоличным владельцем фабрики.

У нового хозяина дела пошли не в пример лучше. В мае 1811 года А.Я - Ауэрбах писал о своей фабрике: „Я... владею оною токмо 8 месяцев и уже посредством познаний, трудолюбивых стараний и пожертвований достиг до такой совершенной выделки фаянса, каковой, по признанию всякого, никогда до сего времени в нашем отечестве не бывало".

И все же для развития дела Ауэрбах должен был вложить и значительную часть оставшегося состояния — 17 тысяч рублей, причем эти деньги пошли на опыты, которые владелец фабрики откровенно называл «неудачными испытаниями». Нужно было где-то раздобывать еще денег «для доведения сего предмета... деятельности до высочайшей степени совершенства».

Пользуясь своими добрыми отношениями с новгородским, тверским и ярославским губернатором — принцем Георгием Гольштинским-Ольденбургским, Ауэрбах решил попросить у правительства ссуду в 25 тысяч рублей. Это была хлопотная процедура, потребовавшая от владельца фабрики много энергии и растянувшаяся на несколько лет.

В своем заявлении Ауэрбах не только просил ссуду, но и ставил вопрос о других мерах помощи. Прежде всего, он предлагал запретить ввоз фаянсовой посуды из-за границы. Стараясь вызвать заинтересованность правительства, Ауэрбах, в подтверждение этого своего положения, писал: «От такого запрещения фабрика моя не токмо будет в состоянии распространиться, но и многие другие охотники заведутся в государстве делать сию необходимую посуду».

Ауэрбах считал нужным отметить, что все сырьевые материалы для производства фаянса ему «удалось изобресть... в самом отечестве». Однако он хотел, чтобы правительство помогло ему в дальнейших поисках сырья, и попросил о позволении «везде на казенных землях, где ...сысканы будут потребные материалы, как-то: глина, песок, фельдшпат и тому подобное, безостановочно пользоваться».

Рядом со столь серьезными просьбами наивно и курьезно выглядит беспокойство владельца об охране фабрики. Ауэрбах сетовал на отдаленность предприятия и просил губернатора, принца Ольденбургского, прислать двух солдат из Корчевской штатной команды для «содержания в фабрике... порядка», объясняя, что «таковых людей, кои более ночью караулить должны, за деньги достать нельзя, ибо солдат к должности своей привык и не дремлет, а нанятые засыпают неминуемо...»

Губернатор сообщил Ауэрбаху, что послать солдат на фабрику не может, так как они находятся в распоряжении военного ведомства. Отказали ему и в «пользовании материалами, которые можно будет найти», так как не желали посягать на права казны и других землевладельцев. Но самое главное ходатайство — о ссуде — губернатор поддержал. В своем отношении Министерству внутренних дел он сообщил, что проситель ему лично известен, и рекомендовал «обратить внимание на фабрику его для пользы казны и выгоды государства».

Министерство решило внести Ауэрбаха в список кандидатов, «ожидающих от казны вспомоществований» при условии предоставления залога или поручительства.

Ауэрбах начал оформлять залог для получения ссуды. В октябре 1811 года провели опись фабрики — стоимость ее была определена в 7.358 рублей. Но принять это имущество в качестве надежного залога тверской губернатор отказался, исходя из того, что «все показанное в описи, подвержено сгорению и тлению». Министерство предложило Ауэрбаху найти другой «благонадежнейший» залог или представить поручителей.

Поручителей у Ауэрбаха не было. Не оказалось у него и достаточного количества крестьян. Единственный выход, который он нашел, это предложить в качестве залога московский каменный дом, принадлежавший его брату аптекарю Ивану Яковлевичу Ауэрбаху и оцененный как раз в 25 тысяч рублей.

Считая, на основании обещаний губернатора и министерства, что ссуда будет вот-вот получена, Ауэрбах занял деньги у тверских соседей. Но шли месяцы, а распоряжения о выдаче денег все не поступало. Ауэрбах забеспокоился. Он и его поверенные в Москве писали в Петербург, что задержка с выдачей ссуды приведет к тому, что фабрикант «неминуемо должен будет остановить производство... и понесть невозвратимые убытки». Ауэрбах недвусмысленно предупреждал, что, если ссуда не будет получена, он откажется выполнить заказанный на его фабрике сервиз для великой княгини Екатерины Павловны.

Казалось, это подействовало. В июле 1812 года состоялось решение выдать Ауэрбаху 18 тысяч рублей в счет ссуды. Но не успели послать распоряжение Корчевскому казначейству о выплате денег, как Государственный совет приостановил в связи с войной против Наполеона выдачу ссуд частным лицам. Министр внутренних дел О. Козодавлев, покровительствовавший развитию отечественной промышленности, с сожалением сообщил об этом Ауэрбаху.

В конце августа 1812 года Государственный совет подтвердил свое решение,

А тут еще, зимой 1812 года, во время пожара Москвы, сгорел тот самый дом, который мог быть единственным залогом для получения ссуды домкинским фабрикантом.

Снова Ауэрбах писал прошения, снова жаловался, что без казенной помощи фабрика его «придет в упадок», и теперь уже просил выдать ссуду без залога.

Завод в Домкине

Заняв у соседей денег в предвидении двадцатипятитысячной ссуды, Ауэрбах продолжал развивать дело. Производство фабрики росло из года в год. В 1811 году было выработано фаянса примерно на 3.000 рублей, в 1812 году— на 16.728 рублей, в 1813 году — почти на 23 тысячи рублей, в 1814 году — на 32 тысячи рублей, а в 1815 году — более, чем на 81 тысячу рублей.

Осенью 1815 года фаянсовые фабрики Ауэрбаха были замечены в Петербурге, но вызвали довольно своеобразный отклик. Министру внутренних дел О. Козодавлеву не понравилось, что на посуде, вырабатываемой в Домкине, фамилия Ауэрбаха пишется латинскими буквами и не указывается, где эта фабрика находится. О. Козодавлев боролся против слепого подражания загранице и особенно не любил, когда изготовляемым на русских фабриках и заводах изделиям придавался вид иностранных. Вот почему министр выразил недовольство по адресу и Ауэрбаха и тверского губернатора и предложил предписать и Ауэрбаху и другим фабрикантам, «дабы они непременно полагали на своих изделиях клейма с означением российскими литерами имени фабриканта и места, в коем фабрика находится».

После такого нагоняя на изделиях домкинской фабрики ставилось клеймо: «Ауэрбах. Корчева».

К тому времени изделия этой фабрики достигли совершенства и стали пользоваться большой популярностью в России. Козодавлев внимательно следил за деятельностью домкинской фабрики. Он затребовал более подробные сведения о производстве, прося прислать несколько различных фаянсовых изделий. Министр не скрывал, что задумал сообщить об этой фабрике Александру I и «исходатайствовать Г. Ауэрбаху к поощрению его какое-либо вознаграждение».

В самом начале нового, 1816 года тверской вице-губернатор граф Андрей Толстой послал в Петербург ящик ауэрбаховской фаянсовой посуды и сообщил просимые сведения. Он писал со слов корчевского исправника, что «фабрика сия... находится в лучшем положении и еще б могла получить превосходство против нынешнего ее состояния, если б было достаточное число при ней рабочих».

В тех же сведениях приводилось число занятых на фабрике мастеровых и их заработок. Там было 2 «настоящих мастера», 26 их учеников, 14 живописцев, а на разных работах занято 56 мужчин - «черноработцев» и 18 женщин. Плата у них была неодинаковая: женщины получали втрое меньше мужчин. Всего, включая и приказчиков, на фабрике работало 119 человек, из них 45 числилось «в мастерстве».

Очевидно, обеспечение рабочей силой являлось наиболее трудной проблемой для владельца фабрики, так что корчевской исправник не ошибся, обращая на это свое внимание. Не раз Ауэрбах подымал волновавший его вопрос перед Министерством внутренних дел.

В начале 1816 года он просил «исходатайствовать... от казенных фарфоровых заводов трех мастеров, а именно лепщика или модельного мастера, фигурного живописца и мастера, который бы мог через огонь золотить посуду и обжигать». Он обязывался производить «тот же самый платеж, какой получают они от казны, и сверх того, сделать им и прибавку, смотря по успехам их мастерства».

Завод в ДомкинеАуэрбах попытался обеспечить фабрику и рабочими других профессий. Он писал властям: «В смежности моей фабрики находится экономическая волость Селихова Кувалдино тож с деревнями, в коей находится около 300 душ мужска пола. Многие из крестьян сей волости занимаются у меня фабричными работами и к оным сделались довольно привычны... Они подобно, как и те вольнонаемные люди, работают столько времени, сколько пожелают, и, обучившись мастерству, переходят на другие фабрики и таким образом производят большую остановку в работах, пока сыщется на их место другой охотник».

Чтобы фабрика имела постоянных рабочих, Ауэрбах просил власти приписать крестьян Селиховской волости к фаянсовой фабрике «на том точно положении, на каком приписаны крестьяне к Киевской фаянсовой фабрике».

Но из этой просьбы ничего не вышло, хотя министр внутренних дел О. Козодавлев и ходатайствовал за Ауэрбаха перед министром финансов. На письме по этому вопросу есть пометка: «Исполнение оставлено без действия».

Все эти годы Ауэрбах сильно опасался конкуренции со стороны английских фабрикантов и много раз ставил вопрос о том, чтобы ни с аукциона, ни через таможни, ни каким-либо другим путем не производилась торговля английским фарфором и фаянсом.

Завод в Домкине

В переписке с Петербургом Ауэрбах всегда напоминал о том, какой хороший фаянс производит его домкинская фабрика: «Изделия моей фабрики... публикою приняты с великим одобрением. Я не могу даже удовлетворить всем требованиям покупателей, несмотря на то, что в последнее время выработка моего фаянса простирается до весьма значащего количества. Сей кредит приобретен прочностью, добротою и хорошим видом оного».

И действительно, за пять лет производство изделий в Домкине выросло в 10 с половиной раз. В 1818 году Ауэрбах решил снова поднять вопрос о ссуде и написал прошении непосредственно Александру I.

Пользуясь подходящим случаем, Ауэрбах напомнил, что именно на его фабрике были изготовлены синие приборы, заказанные гофмаршалом Пашковым для императорского двора. Речь шла о декорировании фаянсовой посуды подглазурным кобальтом. Ауэрбах рассказал, что, «согласно с Желанием публики», он сделал «некоторое количество приборов с живописью и печатаньем по образцу английских чайных приборов». В числе рисунков для печати были и сцены из русской жизни (например, пляски и гарцующие на конях офицеры-кавалеристы).

Для такого рода украшения посуды Ауэрбах покупал в аптеках кобальт. Не находя его больше в России, Ауэрбах выписал из Швеции. Шкипер Ларс Лундвал привез на корабле «Дельфин» в Петербург ящик с заказанным материалом и несколько чашек, которые должны были служить образцом, но весь груз в столичном порту задержали.

Министр финансов Гурьев запросил министра внутренних дел О. Козодавлева, точно ли фабрика Ауэрбаха «приносит ту пользу, о которой содержатель оной провизор Ауэрбах изъясняет», и можно ли ему выдать ящик с кобальтом и английскими чашками, задержанный петербургской таможней.

О. Козодавлев высказался за выдачу кобальта, сославшись на мнение губернатора, что завод Ауэрбаха «добротою выделываемого на нем фаянса и устройством своим действительно заслуживает всяческое внимание».

Между тем прошение, направленное Ауэрбахом Александру I, сыграло свою роль, тем более, что хозяин фаянсового завода приложил к своим объяснениям две вазы и «фаянсовые синие печатные тарелки, в первый раз в России сделанные». Очевидно, помогло и упоминание Ауэрбаха о выполняемом заводом заказе для императорского двора и мнение О. Козодавлева о предприятии Ауэрбаха как лучшем в своем роде заведении в России.

Александр I велел выдать ссуду в 25 тысяч рублей из сумм двора под залог всего имущества Ауэрбаха.

Опись, сделанная в связи с оформлением залога, дает возможность составить представление о размерах и характере фаянсового завода в Домкине. Ауэрбах продолжал арендовать в 1818 году 200 десятин леса, на заводе у него было 4 горна, из них один двухэтажный, отстраивающийся, и «18 в новом доме комнат для краски посуды». В трех домах находились машины, в двух из них было по «10 пар камней диких с катками, окованными железными обручами, для молотия мази и глазури, и веретено железное», а в третьем доме—8 пар таких же жерновов. В сарае было установлено «большое колесо по обе стороны толчеи с 4 при каждой пестами».

Во флигеле, называемом «цыдильной для приуготовлення мази», стояли 2 печи «для сушки мази, составляемой к деланию посуды», 6 ящиков, «один чан и 10 деревянных лопаток для мешания составляемой мази».

В одном из 3 «точильных» корпусов располагалось 14 станков, «машина для делания ручек к посуде» и 3 машины «для обтачивания посуды». В том же здании шли хоры, 3.200 досок «для поклажи деланной посуды», 11 ящиков и 2 стола «для лепки посуды». В другом точильном здании находились 3 печи, 4 станка «со столами для точения посуды», посредине хоры и 240 досок для посуды.

В 3 комнатах живописного отделения, пли, как его тогда называли, «красильной», стояли 3 станка, 9 столов, 4 скамейки и 32 стула. Судя по этим цифрам, живописцев было около 40 человек.

Интересно в описании горнового хозяйства упоминание о 4 горнах, печах для «расплавки глазури», «растопления краски» и «обжигания лебастра в котлах», печах «для обжигания бронзовой посуды» и двух печах «для обжигания писаной посуды».

Всего, как указывается в другом документе, фабрика, построенная на земле Карабанова, состояла из 33 огромных деревянных корпусов «для разных мастерских с машинами, инструментами и прочим».

Только 23 апреля 1819 года; после девятилетних хлопот, прошений, доказательств и угроз закрыть фабрику, Ауэрбах получил, наконец, через Корчевское казначейство 25 тысяч рублей.

Чтобы закончить рассказ об этой злополучной ссуде, заметим, что выдана она была на 5 лет, а в 1824 году, когда срок истек, Ауэрбах попросил отсрочить возврат денег еще на 5 лет, что, при поддержке Министерства финансов, и было разрешено.

Как раз в эти годы — 1826 и последующие — у Ауэрбаха оказалось особенно много хлопот.

Дела у Ауэрбаха в ту пору шли хорошо: высокое качество изделий фабрики завоевало им и большую известность и немалый спрос.

Власти оказывали фабриканту внимание и поддержку. В 1826 году Ауэрбах преподнес Николаю I фаянсовый сервиз и за это был награжден бриллиантовым перстнем. Правда, о «высочайшей» награде фабрикант был извещен через полицию и сам ездил получать перстень в Тверь, но все же это был знак внимания.

Деревня Домкино перешла от помещика Карабанова к помещику Головачеву, и тот ни за что не хотел возобновлять условие на сдачу в аренду земли и леса. Надо было думать, куда переводить фабрику, — ведь арендный договор кончался через три года, в 1829 году. Ауэрбах купил у помещицы Киари сельцо Кузнецово на берегу реки Данховки и перевез туда и все фабричное имущество и мастеровых — крепостных и вольнонаемных, трудившихся до того в Домкине.

Фаянсовая фабрика вступила в новый период существования.

Летом 1956 года я бродил по местам, где некогда дымились трубы завода и где создавался фаянс самых редких, самых ценных теперь марок. То Домкино, где Бриннер основал завод, а Ауэрбах развивал фаянсовое производство, стало называться Старо-Домкино, рядом успело вырасти Ново-Домкино, а совсем недалеко от бывшего заводского двора лепились домики совсем новой деревеньки с неизменными в здешних краях резными балкончиками. Отыскал я в Домкине восьмидесятипятилетнего Ксенофонта Никитича Кузнецова, сумевшего на своем долгом веку, особенно после революции, исполнять десятки обязанностей: и в сельпо-то он работал, и землей мужиков наделял, и народным заседателем участвовал на процессах, и дезертиров ловил. Но все эти дела он помнил смутно и лишь в общих чертах. Зато память о далеком прошлом у старика светла, точна и неколебима.

Сидя на бревенчатой завалинке дома правления колхоза имени Калинина, в котором теперь председательствует Алексей Федорович Шигаев, бывший начальник туннельно-горнового цеха Конаковского фаянсового завода, Ксенофонт Никитич поведал о том, что было свыше полутора веков назад. Да, да, это не описка: свыше полутора веков назад.

- Деревню Мишенки пройдешь, село Никольское пройдешь — там и был первый завод Ербаха. Мне про него дедушка Павел рассказывал. Он барский был, дедушка-то. До скольких лет дожил? Ста пятнадцати умер. А было это поди-ка лет шестьдесят назад. Сам он Ербахов был, барину Ербаху, значит, принадлежал по крепостной зависимости. Вот такой час пришел, что барин на него рассердился и — тогда это очень даже просто было — велел отдать в солдаты. А шутка ли двадцать пять лет в солдатах служить? Дедушка-то Павел взял и сбежал в Калязин. Показаться на улице он не мог — живо бы донесли барину. Он там у знакомых пять лет в подполье прожил. Дедушка был умелый мастер, барин о нем стосковался и говорит деревенским: «Где это Пашка, я бы его простил. Пусть приходит». Дедушке передали, и он из Калязина явился. Потом ослеп он, и я его по деревне водил.

Мы отправились туда, где, по словам Ксенофонта Никитича, стоял первый завод Ауэрбаха. Предание, хранимое многими домкинскими старцами, подтвердило слова бывшего поводыря ауэрбаховского мастера.

Лежит это место сейчас — необычно ровное, будто меряное и отграниченное, в окружении леска. Недавно председатель домкинского колхоза Шигаев вызвал бульдозер и велел водителю сравнять бугры и засыпать ямы с одной стороны поля. Колхозники решили посеять тут лен. Заскрежетало что-то под стальным ножом бульдозера. Шигаев глянул: черепки. Он принес их в правление, разложил на подоконнике. Как свидетели начала прошлого века, лежали: часть старинной гипсовой формы какой-то замысловатой конфетницы и куски короба для заборки «крупнины» — блюд и супниц — с ровными треугольными отверстиями, куда вставлялись трехгранные «спички», предохранявшие изделия от слипания.

Окрестности завода заросли густым осинником, расцвеченным кое-где белыми созвездиями нарядной калины. Но если пробраться сквозь чащу и не побояться чавкающей под ногами черноболотной зыби, то можно отыскать холм, на котором по традиции помещичьих усадеб стояла беседка — ротонда с колоннами, именовавшаяся по той же традиции «Миловидой», а рядом с ней проточный пруд. Старики показали и другой пруд, связанный, как все здесь, в Домкине, с легендами. Есть легенда о барском доме, где теперь чайная, легенда о вековых березовых аллеях, легенды о названиях окрестных деревень. Рассказали старики и легенду о втором пруде, находившемся раньше возле завода. Имя у него необычное — «Бездонное окно», потому что никому не удавалось измерить его глубину. Старики от стариков переняли рассказ, что когда- то здесь стояли барские купальни и там же был рыбный садок: всегда, в любое время года, водилась здесь живая рыба — ее ловили для барского стола.

В некоторых местах сохранились следы существовавшего здесь шоссе, по которому посуду с ауэрбаховского завода возили в Москву.

... На ровном поле возле Мишенек колхозники посеяли лен. Когда я был там, ленок готовился зацвесть своим нежным лазоревым цветом.

Первая стачкаПервая стачка. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957.На Лиговке, одной из улиц фаянсового городка, стоит аккуратненький рубленый, обшитый тесом домик бывшего лепщика Николая Ивановича Маркова. Сейчас старому мастеру восемьдесят два года. Без малого семьдесят лет проработал он на фаянсовом заводе.

В передней половине домика — горница, окнами на улицу, а в горнице вроде музея старого кузнецовского фаянса — вещи, отлитые самолично Марковым в давние и недавние годы: белые медведи, вазы, пепельницы, статуэтка — девушка, расчесывающая волосы. В углу фаянсовый бюст старика — скульптурный автопортрет в натуральную величину. Он очень похож на оригинал. Сам Марков сидит рядом — высокий, лохматый, седобородый, с коричневым от загара лицом, изрезанным глубокими морщинами.

Отец старого лепщика, Иван Маркович, мял глину в точильной фаянсового завода. Мать жила в селе Федоровском, верстах в двенадцати от завода, и возилась с ребятами. Семилетнего Колю отдали к тетке, и он жил по соседству с родителями, в деревне Александровке, на мысу, у впадения реки Данховки в Волгу.

Врезалось в память мальчику, как осенью 1886 года впервые устроили стачку рабочие кузнецовского фаянсового завода. Дядя Иван, работавший живописцем, пришел домой и рассказал, что конторщики при расчете опять обманули рабочих. Весь заводской народ поднялся тогда. Дядя говорил, что харчевую лавку разгромили и что крепко попало ненавистному смотрителю Стручкову.

То, чего не помнил да и не мог знать Mapков, поведали сохранившиеся документы. Недовольство рабочих назревало давно.

С тех пор, как Андрей Яковлевич Ауэрбах вынужден был перенести фаянсовое производство из Домкина в Кузнецово, и до первой стачки прошло шестьдесят лет. Для предприятия это срок небольшой. Но многое на нем изменилось.

Имеются сведения о техническом оснащении фабрики в 1838 году. 2 водяные мельницы и 9 конных мололи различные материалы — глину, песок и кварц. В точильной стояло 40 станков, на которых вытачивалась посуда. Существовало 2 горна — один для основного обжига и другой для повторного. На фабрике насчитывалось 165 рабочих

В 40-х годах производство стало расширяться. Стоимость выпущенной за год продукции достигла 40 тысяч рублей. На фабрике действовало уже 8 горнов и 2 муфельных печи для обжига расписанной посуды; число станков в точильной выросло до 54, хотя количество рабочих увеличилось и незначительно—до 175 человек.

40-е годы являлись для владельцев фабрики временем скупки крепостных крестьян и приобретения земель. Сыновья Андрея Яковлевича Ауэрбаха усиленно собирали земельные участки вокруг фабрики. К землям, которые были куплены в 1826 году возле с. Кузнецова у А.Н. Киари и в 1828 году — у А.А.

Первая стачка

Бариновой и К.В. Демидовой, они прибавили новые: деревни Скрылево, Белавино, Спасское, Новенькая (Высоково), Юрятино, Орешково, пустоши Калистово и Конявкино и др.

Примерно в это же время, в мае 1845 года, управление фаянсовой фабрикой перешло к одному из сыновей Андрея Яковлевича Ауэрбаха — Генриху Андреевичу. Его мать, Анна Борисовна, братья Андрей, Александр, Иван и сестра Зельта уступили Генриху «в вечное и потомственное владение» права на фабрику вместе с землями возле с. Кузнецова.

К этому периоду расцвета предприятия Ауэрбахов и всяческого их благополучия относится и создание неподалеку, в с. Молдине, второго фаянсового завода.

В 1849 году заводом опять владели три брата: Герман, Генрих и Александр. Через 9 лет, в феврале 1858 года, владельцем фаянсовой фабрики снова стал Генрих Ауэрбах.

 

С этим временем связан интересный документ о положении крепостных крестьян, принадлежавших Ауэрбахам и работавших на фаянсовой фабрике. Определенного оброка с крестьян помещики-фабриканты не брали, но при расчетах платили им на одну треть меньше «против вольных мастеров». В этом же документе («Описание имения») отмечается, что «мальчики и девочки с раннего возраста могут зарабатывать деньги». Детский труд применялся тогда в довольно широких размерах.

Очевидно, все же производственные дела фаянсового завода шли уже неблестяще, так как новый владелец, под залог фабрики и земли, занял в Москве 18 тысяч рублей. Затем, в апреле 1858 года, перезаложил все имение в Московском опекунском совете за 11.340 рублей сроком на 33 года. Еще через 3 года после этого владелец завода в поисках средств вынужден был продать за 42 тысячи рублей полторы тысячи десятин земли, принадлежавшей ему во Владимирской губернии.

Однако и эти операции не спасли предприятие. После крестьянской реформы 1861 года дела на ауэрбаховской фабрике пошли совсем плохо. Хозяевами снова стали Генрих и Герман Ауэрбах. Они не сумели перестроить предприятие в связи с резко изменившейся экономической обстановкой и переходом от использования труда крепостных крестьян к вольному найму рабочих. Все уже становился и круг обычных покупателей ауэрбаховских изделий — помещиков, занятых продажей или приведением в порядок своих земель и имений. В 1861 году 130 рабочих выработало фаянса всего на 30 тысяч рублей.

Первая стачка

В 1868 году выработка упала до 21 тысячи рублей и число рабочих сократилось до 86 человек. И все же опытные мастера продолжали создавать изделия высоких художественных достоинств и отличного технического качества. В начале 1870 года Ауэрбахи послали фаянс на Всероссийскую промышленную выставку в Петербург, и там эти изделия были признаны лучшими после вещей вербилковской фабрики Гарднера. Владельцы получили награду «за хорошего качества по белизне массы и отличной крепости фаянсовую посуду».

Но судьба фабрики была уже решена. Радость от похвал по адресу ауэрбаховского фаянса была заглушена горечью от неизбежного финансового краха. В том же 1870 году фабрику купил М.С. Кузнецов — делец новой, капиталистической формации, мало-помалу собиравший в свои цепкие и ловкие руки почти все фарфоровые и фаянсовые предприятия России.

На фабрике, расположенной в селе, которое случайно носило имя нового владельца, стали устанавливаться порядки по испытанному уже в других местах образцу: организованная и жесткая эксплуатация рабочих, замена устаревшего оборудования новым, увеличение выпуска продукции, особенно дешевой, в соответствии с требованиями рынка, хотя бы и за счет полного пренебрежения к художественному вкусу.

В середине 70-х годов на фабрике были построены новые здания для котельной, сле­сарной, прессовой, установлены 3 паровых котла, а в 1880 году введено печатание рисунков на посуде по более совершенному методу. Кроме фаянса, фабрика стала выпускать и. фарфор.

Всегда, когда Кузнецов покупал новый завод, он перебрасывал на предприятие своих людей: приказчиков, приемщиков, конторщиков, знавших, что нравится хозяину, и слепо выполнявших его волю.

На фабрике стали выпускать статуэтки с такими названиями: «Дракон-птица», «Пьяный с лакеем», «Паж с собакой», «Пьяные целуются», «Собирается купаться», «Двое подсматривают», «Надевает чулок», «Дева у бассейна», «Дева плачет», «Дева с письмом», «Дева на пире», разные «амуры», «сатиры», «фараонки», «психеи» и прочие. Ассортимент, надо сказать, был огромный.

Одних пепельниц в прейскуранте насчитывалось свыше трехсот названий. Тут — подковы, веер, руки, салфетки, рыбы, лапти, слоновые головы, листы с улитками и подобные им «сюжеты». Кузнецов и его доверенные все время старались дать «новинки». Следуя духу времени, стали выпускать вещи на темы из народной жизни: появились статуэтки, изображающие бондарей, крестьянок, полощущих белье, солдата, играющего на балалайке, и т.д.

 

Первая стачка

Все больше и больше усиливается нажим на рабочих. Никогда раньше не было такого порядка, чтобы оплата живописцам проводилась не за расписанные ими сервизы, чашки или статуэтки, а только за то, что уцелеет после выхода посуды из последнего обжига. Если посуда билась или трескалась, отвечали рабочие, хотя они и не имели к обжигу никакого отношения. Уменьшался заработок рабочих, которые и без того получали гроши. Донимала и хозяйская «харчевая лавка», где товар был дрянной, а цены высокие. Кузнецов ввел систему штрафов, а смотрители и приемщики товара придирались к любой мелочи, чтобы сорвать хоть несколько копеек с рабочего. Одним словом, это была система, которая уже успела принести Кузнецову миллионы.

Поводом к возмущению, переросшему в стачку в ноябре 1886 года, на кузнецовском заводе послужили тоже штрафы.

Двоих рабочих-точильщиков — Багрова и Зимарева — призвали в армию, и 1 ноября они пришли за расчетом. Но стоило им взглянуть в свои расчетные книжки, которые в последнее время на руки не выдавались, а под всякими предлогами задерживались в конторе, как с губ у обоих сорвалось одно и то же слово:

- Обсчитали!

И Багров и Зимарев помнили, что приемщик товара Рачкин и смотритель Стручков за небольшое опоздание на работу оштрафовали каждого по 25 копеек, хотя работа была сдельная. Теперь же, заглянув в расчетные книжки, рабочие увидели: штраф 75 копеек. Казалось обидным, что на фабрике, где и без того на каждом шагу сталкиваешься с несправедливостью, так нагло обсчитывают.

Багров и Зимарев, не добившись толку в конторе у расчетного приказчика, отправились к помощнику управляющего фабрикой Шепелеву. Но тот и разговаривать не захотел.

- Разберитесь сами! — просил Зимарев.

Шепелев отмахнулся:

- Разберемся когда-нибудь.

- На царскою службу уходим. В солдаты. Когда же потом-то? — в сердцах крикнул Зимарев.

Но Шепелев повернулся и пошел домой.

Об обиде рекруты рассказали товарищам по точильному отделению. И каждый рабочий, который услышал это, подумал: «Наверное, и у меня то же». Точильщик Виктор Аникин побежал в контору.

- Сколько у меня штрафа? — спросил он.

Оказалось, что и его обсчитали.

- Раз такое дело, бросай, братцы, работу! — звонко крикнул он, вернувшись в точильное. Но подошел час окончания работы, и по гудку все разошлись.

На следующий день, в воскресенье, рабочие, собираясь на квартирах, взволнованно обсуждали событие. Сразу вспомнили прежние обсчеты, пришли на ум и другие обиды — маленькие расценки, грубость смотрителя Стручкова, вздутые цены в харчевой лавке.

Говорили, что Шепелев и бухгалтер Крутов будут, начиная с октября, со всех брать повышенные штрафы.

- И Ешкову такое приказание дали. Он сам говорил, — волнуясь рассказывал маленький, вечно голодный подросток Стрункин, работавший в точильной.

Ешков был на фабрике приказчиком, и уж если он так сказал, значит, хозяева действительно задумали новое притеснение. У Стрункина не раз были неприятности из-за штрафов. Пошел он как-то к Шепелеву выяснять, почему с него взяли большой штраф, а Шепелев зло плюнул ему в лицо и огрызнулся:

- Малы еще штрафы. Можно и больше сделать.

От таких рассказов недовольство росло, и когда в понедельник, 3 ноября, точильщики вышли на работу, разговоры продолжались, а к 8 часам — времени открытия конторы — 20 точильщиков, делегатов от рабочих, двинулись туда.

К рабочим вышли управляющий Чернышев и его помощник Шепелев. За их спинами, готовые выполнить любое приказание, встали бухгалтер Крутов и конторщик Зайцев.

Рабочие начали спокойно:

- Хромов принимает товар и все норовит обмануть.

- А Стручков штрафы записывает как вздумает. Разве это справедливо?

- Когда нанимались на работу, о штрафах не было речи.

Управляющий, увидев беспокойство рабочих, начал говорить миролюбиво:

- При записи двум рекрутам вышла ошибка. Вот и все.

- Почему расчетных книжек на руки не выдаете? — крикнул кто-то.

- Прячете? — раздался другой голос.

- Книжки дайте! — поддержал их третий.

Чернышев шепнул что-то конторщикам, и они принесли несколько расчетных книжек. Это, конечно, не было случайностью: «попались» как раз такие книжки, в которых штрафная графа оказалась чиста. Отходчив русский человек. Потоптались рабочие и... разошлись,

Но, когда они вернулась в точильную, разговоры возникли с новой силой. Может, и вправду увеличат штрафы, ведь Чернышев не сказал, что все останется по-прежнему, да и точильщики не сообразили об этом спросить. Многие рабочие считали, что надо совсем отменить штрафы, и управляющий должен это сделать. А смотрителя Стручкова давно пора выгнать, чтобы он не пакостил на заводе, не портил людям жизнь.

- Про харчевую лавку чего молчали? — кричали недовольные. — Приказчикам мясо продают, а нам одни кости и за ту же цену?! Разве это порядок, что по десяти копеек с заработанного рубля скидывают тем, кто не хочет брать товар в харчевой лавке?!

- В контору! — крикнул 27-летний точильщик Федор Никитич Рябов.

- В контору! — поддержал совсем молодой его сосед Василий Краснов.

Стали звать народ из других корпусов. Рябов вошел в печатное отделение и там тоже громко крикнул:

- Всех зовем к конторе!

Теперь к управляющему шла толпа человек в полтораста, настроенная куда более непримиримо и грозно, чем первые двадцать делегатов.

Хотя и дул северный ветер, Рябов шел впереди, в кумачовой рубахе, пламеневшей, как знамя. За ним шли и другие рабочие: Василий Краснов, Алексей Платонов, братья Королевы, братья Чарцевы, молодые точильщики Кульков и Стрункин и другие.

В конторе рабочие никого не нашли

Неожиданно прогудел полдневный обеденный гудок. Были бы у точильщиков часы, заметили бы рабочие, что рано нынче отпускают с фабрики. Но тогда часы были только у управляющего да кое у кого из приказчиков. А приказчики уже смекнули, в чем дело: разойдутся рабочие по домам и, может быть, забудут о недовольстве. Поэтому и гудок дали раньше.

Часть точильщиков действительно отправилась домой, а те, кто посмелей, у кого сердце особенно болело из-за несправедливостей на заводе, зашли в трактир Закомычкина: надо было сообща решить, что же теперь делать.

- Идти к управляющему и требовать, чтобы штрафов не брали и чтобы Стручкова — долой! — сказал Рябов.

- А товар принимали бы от нас в сыром виде, как и раньше. В горнах брак, а мы отвечай! — добавил Василий Краснов.

- Верно! Верно! — поддержали его другие точильщики.

- Пошли к Чернышеву домой! — сказал Рябов.

- Кто пойдет, тот клади сюда шубу!

И вмиг в углу трактира выросла гора шуб и пиджаков.

Пока проходило это своеобразное голосование и пока, закрепляя принятое решение, выпили «по маленькой», за окнами росла, собиралась толпа: все хотели знать, что там, в избе, надумают.

Первая стачка

Царские законники потом так определили цель собрания в трактире Закомычкина: «Об суждение условий забастовки и взаимное соглашение настаивать путем этой последней на отмене принятых на фабрике порядков». А рабочие кузнецовской фабрики тогда о стачке и не думали. Они просто решили настаивать на своих требованиях, которые считали и законными и справедливыми. Недовольных было уже не двадцать и не полтораста, а (судя по полицейскому донесению) свыше тысячи человек.

На фабрике рабочие неожиданно встретили смотрителя Стручкова, одного из самых ненавистных хозяйских холуев.

- А ну, геть отсюда! — закричали точильщики. Досталось ему тогда несколько подзатыльников, так что он поспешил унести ноги. Это увидели другой смотритель — Ремизов и приемщики Рачкин и Хромов и, не дожидаясь, когда очередь дойдет до них, кинулись бежать с фабрики.

Молодой рабочий Стрункин допытывался у помощника управляющего Шепелева:

- А на меня за что полтинник штрафу наложили? Сработал я много, а получать пришел — там копейки. Куда делся товар?

- Долой штрафы! — раздалось в толпе.

Шепелев ничего не мог ответить Стрункину, и это только подлило масла в огонь.

Чернышева отыскали дома. Испуганный, он стоял перед толпой. Человек, который считал себя в здешних местах владыкой, теперь лепетал что-то о хозяине, Матвее Сидоровиче Кузнецове, который-де только и может ответить на требования рабочих.

Рябов расстегнул ворот своей красной рубахи, нащупал нательный оловянный крест, рванул его, так что шнурок лопнул, и протянул крест управляющему.

- На! — крикнул он, и такая боль и мука почувствовались в его словах, что толпа сразу стихла.

- На! — повторил он с надрывом. — Бери последнее, что осталось!

Чернышев стоял бледный и молчал. Руки у него дрожали.

Так ничего и не добившись, рабочие ушли. Вмиг был сорван замок с харчевой лавки. Кули с мукой, бочки постного масла, чай, сахар, дешевый ситец — все, что лежало на полках и стояло на полу, все казалось доступным для рабочих. Не надо кланяться перед харчевым конторщиком, выписывавшим продукты и мануфактуру; не видно выжиги-приказчика. Бери, что хочешь. И, мстя хозяину за обсчеты в конторе и лавке, рабочие мгновенно очистили «харчевую». В окна конторы, квартир Стручкова, Рачкина, Хромова и в фабричные здания полетели поленья и камни.

Раздавались торжествующие крики:

- Ура!

-Наша взяла!

- Братцы, не робей!

Это кричали Рябов, Ерков, Чарцевы, Королевы и многие другие. Фабрика находилась во власти рабочих, а начальство сидело в поддевках и шубах у себя в домах тише воды и ниже травы и только поеживалось от холода, проникавшего сквозь разбитые окна.

Управляющий настрочил телеграмму исправнику Зыкову в Корчеву:

«На фабрике рабочие произвели бунт».

Он просил поскорей приехать с десятью полицейскими.

Но едва посланный с телеграммой отправился на станцию Завидово, где был телеграф, Чернышеву стало ясно, что десяток полицейских ничего не сможет сделать.

Однако у корчевского исправника под рукой не нашлось даже десятка «фараонов», да и обстановка ему была не ясна. Поэтому, получив телеграмму, он вместе с двумя городовыми поскакал на фабрику.

Тем временем в самой гуще событий неожиданно оказался другой представитель полицейской власти — урядник Кузнецов. Возвращаясь из деревни, он решил проехать через фабрику. Обычно издали были видны освещенные допоздна окна фабричных корпусов, а на этот раз — ни огонька.

Встречная женщина сказала:

- Бунтуют рабочие. Часа четыре ходят по поселку.

Урядник велел кучеру ехать дальше. Но почти сразу же путь ему преградила толпа. Было уже темно, и только по гулу голосов Кузнецов определил, что народу собралось человек полтораста, если не больше.

- Стой, кто едет? — раздался окрик.

Пристав сообразил, что выдавать себя небезопасно, и смиренно ответил:

- В Корчеву еду.

Тот же голос отозвался:

- В Корчеву езжай. А сюда, на фабрику, нельзя.

Лошади не могли сделать ни шагу: толпа не расступалась. Пришлось уряднику поворачивать обратно. Он добрался до Волги, возле пристани встретил лесного объездчика Пикина и взял у него одежду ямщика. Пешком урядник и объездчик отправились на фабрику. Но ни на дороге, ни возле корпусов рабочих уже не оказалось. Крадучись, пробирались по поселку приказчики. Раздалось несколько выстрелов.

- Что это? — назвав себя, спросил урядник у приказчика Стручкова.

-Шепелев народ пугает. Стреляет из охотничьего.

- И как?

Стручков только рукой махнул. Выстрелы никого не напугали.

Через полчаса урядник встретил корчевского исправника Зыкова. Кузнецов рассказал о своем маскараде, но сведения, которые он сообщил начальству из Корчевы, были весьма скудны.

- Сам все узнаю! — с угрозой в голосе сказал Зыков и в сопровождении двух городовых отправился к фабричному начальству. Он увидел выбитые стекла в квартирах управляющего, приказчиков и смотрителей. Как потом рассказывал исправник, он нашел Чернышева, Шепелева и Ешкова «крайне взволнованными и перепуганными». С фонарями обошел исправник фабричные корпуса и всюду увидел следы недавнего разгрома. На земле и в помещениях валялись жерди, поленья, камни, балясины от перил. Зияла пустыми проемами выбитых окон харчевая лавка. Двери с двух продуктовых амбаров были сорваны, а товары растащены.

- Арестовали кого-нибудь? — спросил Зыков.

Ответил Чернышев:

- Возле харчевой я увидел двух точильщиков — Дмитрия Королева и Чарцева. Задержали Чарцева, но он стал вырываться и ранил приказчика Турина. Ну все-таки его скрутили.

Управляющий не сказал, что оба рабочих, задержанные по подозрению в разгроме лавки, были зверски избиты приказчиками, но сообщил, что теперь они находятся в «клоповнике».

Вечером задержали еще троих рабочих.

В ночь с 3 на 4 ноября исправник Зыков трижды посылал телеграммы тверскому губернатору, и каждый раз все тревожнее. Он просил командировать хотя бы несколько урядников. Местный урядник Тверецкий, вызванный нарочным из дальней деревни, появился на фабрике только к утру 4 ноября, в самый разгар событий.

Это утро было особенно беспокойно. Еще на рассвете исправник отправил в Корчеву на разных подводах и по разным дорогам арестованных Чарцева и Королева. Он боялся, что рабочие могут освободить их, и послал арестованных под охраной фабричных приказчиков.

Едва справились с этим хлопотным делом, как прибежал запыхавшийся урядник Тверецкий.

- В слободе снова собираются мастеровые. Говорят, что пойдут громить фабрику.

Исправник приказал Тверецкому взять двух полицейских и идти к фабричным воротам.

-Уговорите разойтись. Скажите, что я специально приехал разобрать их жалобы.

Урядник вскочил на оседланного коня, стоявшего возле, и галопом помчался к фабрике.

Исправник схватился за перо.

«Тверь губернатору... — писал он на телеграфном бланке, — собираются артели рабочих толки идут шумные хорошо бы человек пятьдесят драгун».

- На телеграф! Немедленно! — приказал он сторожу, а сам вышел на улицу.

- Стойте! — кричал меж тем Тверецкий, увидев толпу рабочих человек в триста.

Он повторил слова исправника, но они не произвели ни малейшего впечатления. Раздались крики:

-Проезжай дальше!

- Мы твоего начальства не признаем. Заворачивай, а то из седла полетишь.

Кто-то схватил лошадь урядника под уздцы; кто-то повернул ее назад; кто-то дал ей пинка; и Тверецкий поскакал обратно.

Из ворот дома Чернышева навстречу вышел П. И. Ануфриев, доверенный «Товарищества Кузнецовых», только что приехавший из Москвы. Снова урядник вместе с доверенным вернулся к рабочим. Ануфриев стал уговаривать рабочих разойтись, но его тоже не слушали. Глухо шумевшая толпа медленно и грозно двигалась к дому управляющего. На улицу вышел исправник Зыков, высокий, здоровенный. Но и его появление не остановило рабочих.

Рябов, по-прежнему одетый в красную рубаху, резко спросил исправника:

- Где заперты наши товарищи?

- Слушайте меня, — подняв руку, громко сказал исправник. — Вы нарушаете закон, требуя освобождения арестованных.

Его прервали криками:

- Не хотим знать твоего закона.

Исправник пригрозил:

- Не разойдетесь — употреблю оружие.

Но и эта угроза не испугала рабочих. Они наступали, теснили исправника, и он пятился шаг за шагом.

Крикнул Рябов:

- Что с ним толковать?! Ломай «клоповник» и выпускай всех арестованных!

Исправник торопливо сообщил:

- Двоих я отправил в Корчеву, в больницу. Им нужна медицинская помощь.

- Избили, дьяволы!- зло крикнули из толпы и в упор задали вопрос: — А трое где?

Исправник не смел больше грозить рабочим. Он примирительно сказал:

- Я их допрошу и, так как они не совершили преступления, выпущу.

И ушел в контору сочинять новую телеграмму тверскому губернатору, которую через несколько минут с нарочным отправил на станцию Завидово: «Собрались до трехсот человек пошли прямо освобождать арестованных…Масса стоит у конторы сильно возмущены увещания не слушают. Подметили бессилие. Говорунов много, арестовать нельзя. Следует прислать солдат для успокоения».

Со всех сторон слышались негодующие крики. Все знали, что троих задержали только за то, что они поздно вечером шли по фабричному двору. Несколько рабочих отыскали сторожа Смолкина, у которого обычно хранились ключи от «клоповника», и внушительно потребовали:

-Выпускай!

Испуганный Смолкин не посмел перечить и выпустил арестованных. Исправник надеялся на помощь губернатора. Поэтому он старался хотя бы временно успокоить рабочих, уговаривая выбрать лиц, которые бы «объяснили общие неудовольствия». Ему, наконец, удалось добиться этого. Тут же рабочие выбрали своих уполномоченных, и все они по приглашению Ануфриева и Зыкова направились в контору. Идя впереди, исправник шепнул доверенному хозяина:

- Важно выиграть время, пока не съедутся хотя бы урядники. А пока на холоде и азарт остынет,

В конторе pазделили выбранных по профессиям. Исправник слушал представителей каждой профессии, обстоятельно расспрашивал и записывал претензии. Иногда он взглядывал на часы. Около одиннадцати ему доложили, что прибыли урядники из Ильинского и других сел. Зыков послал телеграмму губернатору, что теперь он чувствует себя увереннее.

Часам к трем дня была составлена бумага, озаглавленная «Претензии рабочих». Все рабочие требовали сократить рабочий день и отменить штрафы, а за прошлое время снять их и «отстранить насильное втирание харчу или товара». Смотрителей Стручкова и Ремизова и приемщика Куприянова настаивали убрать с фабрики. Отныне расценки должны вывешиваться в корпусах, всем рабочим следовало выдать расчетные книжки, записывать в них работу не позже чем через месяц, а выплату производить без опозданий каждые 6 недель. Точильщики считали справедливым, чтобы, как и прежде, посуду от них принимали в сыром виде, а не после обжига. Подавальщики дополнили требования тем, чтобы за прогул по вине хозяина рабочим платили.

Были еще и некоторые другие частные замечания по условиям труда и быта рабочих.

Доверенный хозяина Ануфриев, заявил, что все претензии, кроме сокращения рабочего дня и отмены штрафов, будут удовлетворены. Рабочие расходились из конторы довольные.

Исправник снова отправил телеграмму с Тверь, сообщая, что требования рабочих администрация вынуждена принять, Зыков тянул время и думал о том, как скоро губернатор прибудет с войсками.

А тверской губернатор А. Н. Сомов, потревоженный ночью телеграммами с фабрики и из Корчевы, утром вызвал к себе прокурора Тверского окружного суда и начальника губернского жандармского управления. Было решено добиться отправки войск для усмирения рабочих фаянсового завода и вслед за тем незамедлительно ехать в Кузнецово всем троим, прихватив еще и следователя по особо важным делам.

С военным командованием договорились быстро. Генерал Томановский сообщил, что в тот же день в 7 часов вечера специальным поездом на фабрику Кузнецова посылается батальон 8-го гренадерского Московского полка в составе 13 офицеров и 300 солдат.

Губернатор вместе с жандармским полковником, прокурором и следователем был уже на станции Завидово, ожидая, когда ему доставят сообщение об отправке войск из Твери. Ехать к рабочим без такой охраны губернские власти боялись.

Вечером на фабрике снова стали собираться рабочие: до них дошел слух, что завтра в поселок приедет губернатор, а с ним — войска.

— Надо держаться, — убеждали рабочих точильщики Федор Рябов и Иван Долбилин.— На нашей стороне правда.

Известие о войсках, обеспокоившее рабочих, приободрило фабричную администрацию и полицейских чинов. Управляющий Чернышев уже заготовил десять троек, чтобы чуть свет до­ставить усмирителей на фабрику. Исправник обдумал, как принять солдат, и в одном из донесений губернатору поведал об этом:

«Размещу по два в каждый шумевший дом слободы и Александрово — до двухсот пятидесяти человек, остальных—на фабрике».

Первая стачка

Утром 5 ноября со станции Завидово стали прибывать солдаты. Их размещали так, как предложил исправник. - Когда фабрика, поселок Кузнецове и соседнее село Александрово были забиты солдатами, подкатил и губернатор Сомов со своим окружением. Он сразу же захотел показать свою решительность. Вызвав командира батальона, распорядился направить на фабрику военные патрули:

- Не допускать никаких сборищ!

Поговорив затем с доверенным Ануфриевым, губернатор предложил вызвать из Москвы Кузнецова, хозяина фабрики.

- С мастеровыми потолкую сам! — сообщил он.— Собрать их по отделам производства. А корпуса окружить войсками.

Под охраной штыков губернатор и Ануфриев стали вести себя смелее. Они уже не уговаривали, а чаще грозили и приказывали.

Точильщиков собралось в корпусе свыше двухсот человек. Губернатор сказал:

- Чем вы недовольны? Выкладывайте! Я велю все это записать. Вы же немедленно приступите к работе и выдайте зачинщиков.

Рабочие ответили, что они накануне уже изложили все претензии и у исправника все записано. Но, чтобы губернатору было ясно, они повторили и о штрафах, и о других беззакониях смотрителей и управляющего, о непорядках в харчевой лавке и многом другом. Про зачинщиков ответили, что их нет, а работу решили прекратить все и до тех пор, пока справедливые требования не будут выполнены.

Губернатор заявил, что те, кто не хочет слушать хозяина и его служащих, — смутьяны и стачечники и их надо судить и наказывать. Он призывал к повиновению, а относительно предъявленных рабочими требований ничего определенного не обещал. Точильщики, сначала слушавшие губернатора спокойно, стали кричать о своих обидах. Многие увидели, что губернатор гнет линию хозяина.

- Братцы, не поддавайся! — крикнул Трифон Королев, брат Дмитрия Королева, которого арестовали за два дня до того, избили и отправили в Корчевскую больницу. — Забыли, как с Дмитрием рассчитались?

Мы за справедливость! — крикнул губернатору Василий Краснов. — А ты, ваше превосходительство, за что?!

Местный житель, точильщик Алексей Платонов, обратился к рабочим:

— Все за одного, один за всех! Стоять на своем!

Губернатор слышал эти крики и видел, как возбужден народ. Он решил любой ценой сломить сопротивление и велел арестовать «наиболее беспокойных». Городовые, урядники и солдаты окружили Трифона Королева, Краснова и Платонова и взяли их под стражу. В тот же день губернатор написал письмо министру внутренних дел Дурново об этом случае и указал, что арест трех рабочих — это мера «для сих лиц по мнению моему признавалась бы недостаточною ввиду их буйного поведения вообще и подстрекательства рабочих к неповиновению, но я ограничился ею в силу необходимости, так как трое этих рабочих как главные обвиняемые нужны для расспросов судебными властями. В сущности, их следовало бы выслать административным порядком в отдаленные губернии — первого на два года, а второго и третьего — хотя бы на один год».

Министр разрешил держать этих рабочих в тюрьме до суда, что оказалось наказанием немалым, так как суд состоялся не скоро.

Едва кончилось бурное собрание точильщиков, как созвали рабочих других отделов. Пришло 150 подавальщиков, 60 живописцев, 25 печатников, а всего набралось свыше 400 человек. Они тоже жаловались на разные несправедливости.

И перед ними выступил губернатор, но говорил он уже мягче, чем с точильщиками:

- Вы должны были пожаловаться хозяину Матвею Сидоровичу Кузнецову или его доверенному господину Ануфриеву. Самовольно вам не изменить порядка, установленного на фабрике. Сейчас вы должны прекратить стачку, выдать зачинщиков и подговорщиков и немедленно выйти на работу. Если же посмеете упорствовать в своем заблуждении, будете наказаны, в особенности зачинщики.

Надежды рабочих рушились. Ведь Ануфриев обещал принять предъявленные требования и хоть немного улучшить положение. Что же теперь? На попятный идут? Значит, снова просить хозяина, как будто ему десятки раз не говорили об этом? И снова грозят!

Из задних рядов собравшихся рабочих раздались недовольные голоса. Там вместе с живописцами и подавальщиками стояли и точильщики.

- Не смеете наказывать! За что? За то, что несправедливости не терпим?

- Кровопийцы!

- Звери! Не люди вы!

Губернатор, услышав это, побагровел и шепнул наклонившемуся к нему исправнику Зыкову:

- Узнать, кто кричал.

Через несколько минут доложили:

- Замечены Иван Долбилин и бывший солдат Егор Гуразов.

- Арестовать! — крикнул губернатор, взбешенный тем, что рабочие упорно не хотят на­зывать «зачинщиков».

Долбилина и Гуразова схватили и заперли в «клоповник».

Вечером 5 ноября на фабрику приехал вызванный губернатором из Москвы Матвей Сидорович Кузнецов, миллионер, владелец нескольких фарфоровых и фаянсовых предприятий в России, в том числе и той, где происходила стачка. В разговоре с губернатором этот хитрый, скупой и изворотливый делец принял вид простодушного человека:

— Скажи, пожалуйста! — удивлялся он. — Ведь я только первого числа отсюда уехал. Все шло чинно, благородно. Претензий никаких не заявляли!

Этому не поверил даже губернатор.

- Так-таки никто? — усмехнулся он.

Кузнецов тоже заулыбался:

- Отдельные просьбы и ходатайства, разумеется, были, Шепелеву докладывали, что вместо мяса продают мастеровым кости и еще обижались, что из штрафных денег я даю смотрителям наградные. Но это все зряшные жалоба. И приемку сырого товара я тоже ввести не могу.

Первая стачка

- Надо ли ваши слова понимать так, что претензии мастеровых, удовлетворенные вашим доверенным, вы отказываетесь признать? — спросил губернатор,

- Решительно отказываюсь! — сверкнул своими рачьими глазами Кузнецов.

Губернатор нахмурился, предвидя новые, осложнения на фабрике, которая, казалось, успокоилась. Кузнецов заметил это изменение настроения и добавил тем миролюбивым, «оте­ческим» тоном, которым он иногда вводил в заблуждение некоторых доверчивых рабочих на своих фабриках:

- Глупые они! Пришли бы ко мне, попросили по-хорошему, я бы изменил условия. И расценки повысил и выплату производил бы чаще.

Кузнецов склонился к губернатору и самодовольно добавил:

- В деньгах ведь у меня задержки не бывает.

Губернатору не хотелось торчать на фабрике, и он с возможной внушительностью дал несколько советов «как начальник губернии»:

- В видах предупреждения поводов к неудовольствиям между рабочими я просил бы вас, почтенный Матвей Сидорович, хотя бы проверить налагаемые смотрителями штрафы, а коль скоро в деньгах у вас задержки нет — производить расчет ежемесячно. И еще просьба — моя лично, — дабы не осложнять обстановки, замените вы смотрителей Стручкова, Ремизова и Куприянова.

Кузнецов понимал, что ссориться с губернатором ему невыгодно. Нехотя обещал он выполнить просьбы. Но сделать это не спешил, и 10 ноября губернатор написал фабрикнту из Твери письмо с напоминанием, отметив «не правильные, пристрастные действия» трех смотрителей, на которых рабочие «неоднократно вынуждены были жаловаться», но Шепелев) «не обращал внимания на их жалобы».

Только после этого Кузнецов перевел Стручкова на другую фабрику, а Ремизову и Куприянову дал иную работу.

Но все это произошло через несколько дней после окончания волнений на фабрике. А пока...

Пока в избах мастеров стояли солдаты, а гренадерские патрули разъезжали по фабричному двору и поселку.

7 ноября на работу вышли 794 мастеровых. Из 260 точильщиков к станкам встали только 80. Остальные были недовольны обстановкой на фабрике. Часть их разошлась по окрестным деревням, 109 человек, не захотевших возобновлять работы, остались на фабричном дворе. Их сразу же после гудка, когда выяснилось, что это — непокорные, оцепили войсками.

Явился губернатор. Он сказал:

- Или немедленно становитесь на работу или получайте расчет. Тогда в течение недели освобождайте дома, в которых живете.

Все знали, что эти слова подсказал губернатору Кузнецов. Он ведь очень хитро подстроил дело. Вся земля возле фабрики принадлежала Кузнецову. Он сдавал участки в аренду рабочим, и те строили избы. Но в соглашении, заключенном между хозяином и рабочим, был пункт о том, что, если рабочий захочет уйти с фабрики или его рассчитают, оп должен освободить земельный участок, а дом продать Кузнецову или кому-либо из работающих на фабрике. Условия были явно кабальные, но у рабочих не оставалось другой выхода, как принять их. И вот теперь губернатор напомнил об этой ловушке.

Стоя перед двумя шеренгами солдат, губернатор говорил рабочим:

- Категорически заявляю: либо на работу, либо убирайтесь отсюда. Кто остается работать — отходи направо.

Потупясь, не глядя на товарищей, с трудом передвигая непослушные ноги, стали отходить многосемейные. В полицейском донесении так сообщалось об этом: «73 человека пожелали стать на работу, заявив, что им есть надо и у них семьи».

Свыше 30 человек отказались подчиниться произволу и заявили:

- Давайте расчет!

8 ноября губернатор счел, что на фабрике «восстановлен порядок». Он велел привести арестованных — Долбилина и Гуразова, отчитал их, припугнул и велел выпустить. Сделав это «доброе дело», губернатор вместе с жандармским полковником уехал. Одновременно он вернул в Тверь две роты солдат, оставив на фабрике одну. Прокурор и следователь продолжали допросы. Едва после «беседы» с губернатором Долбилин вышел на улицу, как его снова арестовали. Губернаторская «доброта» оказалась комедией.

10 ноября рассчитали 30 непокорных точильщиков. Некоторые из них — Федор Рябов, Владимир и Андрей Чарцевы и другие были тут же арестованы, а остальных отдали под надзор полиции, отобрав для верности паспорта. Арестованных отправили в Корчевский тюремный замок, где им пришлось пробыть в заключении несколько месяцев, так как суд состоялся только весной следующего года.

Последняя рота солдат оставалась на фабрике до 15 ноября. У ворот дежурили патрули. Поставлены они были, как пишет исправник, «для наблюдения за тем, что не станет ли кто останавливать рабочих и уговаривать не ходить на работы».

Стачка на кузнецовской фабрике серьезно обеспокоила и даже напугала власти. Это было явным продолжением событий на Морозовской мануфактуре в Орехово-Зуеве. Тверской губернатор Сомов сообщал в Министерство внутренних дел:

«Большинство шумевших рабочих принадлежат по-видимому к крестьянам Московской и Владимирской губерний из местности, называемой Гжель, вблизи которой находится большая фарфоровая фабрика того же владельца Кузнецова, почему с большой вероятностью склонен предположить, что стачка была устроена под руководством таких рабочих, которые или видали или принимали участие в стачках на других фабриках, и принять безотлагательно серьезные меры для прекращения беспорядков было необходимо ввиду того, что у фабриканта Кузнецова еще три такие же фабрики в других местах и рабочие часто переходят с одной на другую, вследствие чего вынужденные условия на одной могли быть предъявлены и на остальных».

Следствие вели долго, кропотливо, особенно нажимая на рабочих, заключенных в тюрьму. Но как ни старались прокурор окружного суда и следователь по особо важным делам добиться признания, что фабричных кто-то «мутил», «подговаривал» и т.д., как ни искали «зачинщиков», так ничего и не добились. В довершение всего 16 января 1877 года Московская судебная палата прекратила дело о разгроме харчевой лавки, так как конкретных виновных не нашли и судить пришлось бы всех рабочих фабрики, то есть свыше тысячи человек. Еще один козырь выпал из рук обвинения.

29 марта освободили из тюрьмы Рябова, Чарцевых, Королевых, Долбилипа. Выпустили бы и остальных, но уже назначен был день суда — 26 марта.

Из Твери в Корчеву прибыл особый состав окружного суда. Внимание к процессу было огромное, так как впервые в судебной практике применялся новый фабричный закон. Многие московские газеты командировали в маленький уездный городок Тверской губернии своих специальных корреспондентов, которые не только рассказали об обвинениях, выдвинутых против рабочих, но и ежедневно давали большие отчеты, причем относились к стачечникам с нескрываемой симпатией.

Суд происходил на Торговой площади, возле собора, в желтом здании казенных учреждений. «Небольшой зал заседаний, — сообщалось в одной из газет, — был совершенно переполнен подсудимыми и свидетелями, так что посторонней публики, несмотря на массу желающих послушать процесс, пришлось впустить немного, так как не хватало мест. Обвиняемые разместились на 9 скамейках, причем впереди сели трое арестантов — Трифон Королев, Василий Краснов и Алексей Платонов, охраняемые двумя солдатами-часовыми».

Никто из обвиняемых не признал себя виновным, кроме двух подростков, Стрункина и Кулькова, но и секрет их «признания» скоро на суде же был разоблачен, к большому конфузу следственных работников. Оказалось, когда следователь допрашивал в конторе, пареньков кормили и требовали только одного: соглашаться с тем, что твердил следователь. Стрункин и Кульков и соглашались.

Вот что писал о Стрункине и его товарищах корреспондент одной из газет, присутствовавший на суде:

«Большинство подсудимых люди женатые и имеющие детей. Общий тип их — истощенный физическим трудом фабричный рабочий. Большей частью они принадлежат к среднему возрасту, но есть между ними и степенные старики, есть и совсем молодые ребята... Стрункину 17 лет, но выглядывает он 12-летним ребенком. Малорослый, истощенный физически... на нем фабричная жизнь наложила глубокий отпечаток, несмотря на то, что он в течение уже 10 лет служит на фабрике Кузнецова, результатом его работы явился нищенски ободранный кафтанишка, в котором он явился в суд».

Разбирая дело, суд задал 169 вопросов.

Газеты, помещая телеграфный отчет о втором дне судебного заседания, отмечали: «выяснилось: новый фабричный закон кузнецовской фабрикой игнорировался; волнения рабочих начались вследствие произвольного возвышения штрафов; установлено алиби 18 подсудимых». Даже прокурор не стал поддерживать обвинения против всех привлеченных к суду. Присутствовавшие на процессе с неприязнью отнеслись к наглым показаниям хозяйничавшего на фабрике исправника Зыкова, который заявил, что требования рабочих понять трудно: «Они действовали как стадо баранов и вели себя как сумасшедшие».

Речь защитника Шубинского, продолжавшуюся час, газеты справедливо оценили как сильную. В тех условиях, в восьмидесятых годах прошлого столетия, трудно было называть вещи своими именами. Но, облекая суровую и горькую правду жизни в привычные для суда выражения, Шубинский все же сумел сказать многое. Он говорил о том, что нельзя карать рабочих за нарушение сделки, заключенной с хозяином.Стороны не равны. «В рабочей среде голод и неотвратимая нужда — в огромном большинстве ближайшие мотивы заключаемых сделок. Все сводится к одному — необходимости для рабочего соглашаться на всякие условия, предложенные фабрикантом, лишь бы получить труд и возможность таким образом жить. Потребности желудка не ждут. Во все времена бедняк, предоставленный своим силам, попадал в кабалу к богатому, губительные следы которой хорошо ведомы каждому из нас!».

Особенно сильное впечатление произвела заключительная часть речи защитника: «Произвол и несправедливость, как и всегда, сослужили свою грустную службу для тех, кто так много лет извлекал выгоду из применения их к чужой жизни и чужому труду. Они объединили в волнующуюся толпу людей, чья жизнь была посвящена труду, а мысли забо­там о своих семьях и стремлениям улучшить их быт. В этом деле, милостивые государи, нет поджигателей, о которых говорит г. прокурор. Поджигателями были факты жизни, создавшие гнет, а не те или другие из расположенных против вас подсудимых... Вас просят поразить всех подсудимых одним обвинительным приговором. Но они не лес на сруб, ложащийся рядами без соображения с отдельным существованием каждого дерева в нем. Это отдельные человеческие жизни, имеющие свою судьбу, свой круг близких, дорогих людей свою долю печалей и утех. Я прошу вас выяснить отчетливо: преступники ли они с точки зрения закона или люди, необходимостью вынужденные ступить на горячую почву борьбы против нарушителей его. Верьте одному: кому хорошо живется, тот не начнет волнений... Движется тот, у кого настоящее горестно, а будущее обещает удвоить тяготу его. Я уверен, вы различите крик о помощи от крика, нарушающего тишину».

Обвинения были столь шатки, а непосредственная вина участников стачки казалась столь сомнительной, что Тверской окружной суд оправдал 27 рабочих и только 14, на основании показаний исправника, управляющего и смотрителей, признал виновными. Их «пpeступление» было описано так:

«...Состоя рабочими на фабрике Кузнецова с целью принуждения фабриканта на изменение некоторых условий найма до истечения его срока, по взаимному между собою и с другими рабочими соглашению, приняли участие в стачке, прекратили работу и не приступили к ней по первому требованию полицейской власти...».

Некоторые рабочие, кроме того, были признаны виновными в том, что били стекла, а Рябов еще и в том, что призывал других бросать работу.

Окружной суд приговорил Рябова к тюремному заключению на 8 месяцев, Трифона Королева и Долбилина — на 6, Аникина, В. Чарцева и Д. Королева — на 4, Краснова, Платонова, Шведова, Пичугова, В. Королева и Ерхова — на 3, а несовершеннолетних Стрункина и Кулькова — на 2 месяца.

Этот приговор был обжалован защитником и опротестован прокурором, и когда через год после событий на фабрике, 12 ноября 1887 года, дело разобрала Московская судебная палата, то она не только не оправдала и не смягчила наказания приговоренным, но из 27 оправданных приговорила к трехмесячному тюремному заключению 11 человек: И. и Т. Королевых, А. Синицына, С. Мусакова, К. Шорина, Д. и А. Чарцевых, Г. Дубровина, П. Кононова и М. Ключина. Вина их заключалась в том, что, по словам смотрителя, эти рабочие находились в «толпе» бастующих.

Директор департамента полиции Дурново в своей «Еженедельной записке» доложил Александру III о стачке кузнецовских рабочих, заявив, что «беспорядки произошли вследствие неудовольствия рабочих против администрации фабрики по поводу неправильных будто бы денежных расчетов».

Как услужливо полиция оправдывала миллионера-фабриканта! Весьма любопытно, что в секретной записке начальника Московского губернского жандармского управления генерала Н. Середы, составленной в связи со стачкой, говорится далеко не то. Совсем по-другому звучит здесь и «будто бы»:

«...Тверских рабочих фабрикант штрафует за все и про все и берет штраф, какой ему вздумается... Тверчанам платит контора когда и сколько сама захочет... Беспорядки эти были вызваны будто бы какой-то конторской ошибкой, вследствие чего несколько рабочих получили меньшую плату. Не отрицая того, что факт этот непосредственно предшествовал началу беспорядков, можно с полной уверенностью сказать, что обстоятельство это в сущности было только последней каплей, переполнившей чашу. Давно уже слышались жалобы на непомерно высокие штрафы и вообще на произвол кузнецовской администрации».

Попытка кузнецовских рабочих улучшить свое подлинно каторжное положение и выступить против беззаконий была сломлена. Тринадцатичасовой рабочий день остался по-прежнему. Не пошел Кузнецов ни на повышение расценок и ни на прием от точильщиков товара в сыром виде. Но кое-чего рабочие все же добились. Убрали с завода ненавистного смотрителя Стручкова, стали выдавать расчетные книжки, а в корпусах вывесили расценки Главное же было в том, что стачка показала рабочим силу сплочения и единства в борьбе за общее дело.

Богачев и Богачевы. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. В первый день нового 1905 года у рабочего кузнецовского фаянсового завода Николая Федотовича Богачева произошло несчастье: его выгнали с завода, даже не сказав доброго слова, хотя он и проработал там 18 лет. Столько смен простоял обжигальщик возле заводского пекла, лазал в раскаленный горн, а теперь смотритель отделался от него простой и безжалостной фразой:

- Не сможешь ты, Богачев, по своему здоровью продолжать работу. Получай расчет.

Здоровье у Богачева, действительно, ослабело. Работа горновых и обжигальщиков нелегкая, а пятьдесят лет назад на заводах фарфорового монополиста миллионера Кузнецова считалась настоящей каторгой.

Богачев дождался приезда сына хозяина и обратился к нему:

- Я всю жизнь отдал заводу. Пришел сюда здоровехонек, а теперь, в 33 года, еле ноги волочу. По справедливости следовало бы мне от вас получать хоть маленькую пенсию на пропитание. Иначе мне конец.

Но Кузнецов-младший ответил, что, по его мнению, платить Богачеву не за что.

Пробовал Богачев найти защиту у фабричного инспектора. На последние гроши Николай Федотович отправился в губернский город Тверь, но и там ничего не добился. Тогда он решил подать иск в окружной суд в городе Кашине. Сердобольный адвокат Бородулин помог бывшему обжигальщику: составил прошение и посоветовал приложить заключение о состоянии здоровья. Корчевский уездный врач Лохтеев подтвердил, что Богачев «страдает хроническим катаром легких и дыхательных ветвей, общим малокровием, истощением организма. А потому к труду неспособен. Причина болезни — 18-летнее пребывание и работа на фабрике».

Заводчики Кузнецовы забеспокоились, узнав, что выгнанный рабочий подал на них в суд. Они тряслись из-за каждой копейки, взыскивали полтинники долга даже с семей умерших, а тут рабочий требует с них двести рублей в год.

Слушание дела Кузнецовы попытались перенести в Москву, где у них в судах были свои люди. По формальным причинам этого добиться не удалось, и тогда они стали искать «руку» в Кашине. Им обещал помочь торговец Носов, пользовавшийся здесь влиянием.

Прежде всего надо было как-то опорочить заключение земского врача. Это вызвался сделать заводской врач Комаров. Под диктовку управляющего заводом Севастьянова он написал такое «свидетельство»:

«Дано сие бывшему, обжигальщику кр. дер. Квашниново Селиховской волости Корчевского уезда Николаю Федотовичу Богачеву 33 лет от роду в том, что он страдает болью под ложечкой по всей вероятности от курения табака и неподходящей пищи».

Безграмотная бумажка, подписанная заводским врачом, оказалась подходящей зацепкой для кашинских крючкотворов. Восемь месяцев тянулось дело в суде, и, наконец, Кузнецовы победили. В иске Богачеву отказали на том основании, что никакого особого несчастного случая не произошло, а подлинная причина болезни спорна. На рабочего возложили судебные издержки — двести рублей. Это была сумма, которой ему хватило бы на год жизни. Конечно, у Богачева не оказалось за душой ни копейки, и вскоре он умер в полнейшей нищете.

Так печально закончилась попытка рабочего найти справедливость, отстоять свои, казалось бы, бесспорные человеческие права.

Николай Богачев был одним из многих рабочих, которым жилось и работалось на фабрике предельно тяжело. Недовольство кузнецовскими порядками накапливалось, зрело, готовое вылиться в форму открытого протеста.

Молодые рабочие часто собирались на берегу Волги возле постовой будки бакенщика Никиты Родионовича Багрова. Иной раз сюда приходило до сорока человек. Ловили рыбу, готовили уху и, пока она варилась, рассказывали разные истории, обсуждали заводские дела. Кто-нибудь запевал, и тогда над волжскими просторами далеко разносилась мелодия «Варшавянки» и слова, полные мужества и воли, звавшие к борьбе:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут...

Брожение среди рабочих возникло в начале года, после того, как в Кузнецове дошли вести о расстреле мирных людей в Петербурге на Дворцовой площади. Уже тогда шел разговор о том, что надо бастовать, добиваться лучших условий жизни.

Листовки появлялись на заводе и раньше. В феврале 1904 года около мастерских была разбросана напечатанная на гектографе «Рабочая песня». Начиналась она словами:

Кто кормит всех и поит?

Кто обречен труду?

Кто плугом землю роет?

Кто достает руду?

Кто одевает всех господ,

А сам и наг и бос живет?

Все мы же, брат рабочий!

Дальше песня призывала очнуться и свергнуть гнет царя.

Внизу и сбоку на этой листовке были сделаны приписки:

«Помещенное здесь стихотворение рисует бесправное и тяжелое положение и указывает на выход из последнего».

«Речь идет о социал-демократической партии, в которую объединяются рабочие».

«Прочтите и передайте вашему товарищу!».

Когда эти листовки были доставлены в полицию, а оттуда попали в Тверское губернское жандармское управление, то и.о. начальника этого управления в письме Департаменту полиции писал, что листовки эти «по-видимому, местного изготовления».

Арбат Ю. Богачев и богачевы

В феврале 1905 года все чаще в среде рабочих стали раздаваться требования: во-первых, принимать посуду не в обожженном, а в сыром виде: ведь и точильщик и живописец свою работу выполнили и потому не виноваты, если посуда разобьется во время обжига. Во-вторых, слишком уж малы расценки на многие работы. В-третьих, надоел «порядок» в харчевой лавке, где продукты выдавали только в определенные дни, а не ежедневно, а цены назначали, какие вздумается.

16 февраля рабочие забастовали, и в Москву к хозяину М.С. Кузнецову и к тверскому губернатору князю Урусову полетели от управляющего Севастьянова тревожные телеграммы о беспорядках.

21 февраля Севастьянов сообщил, что фабричный инспектор выясняет требования рабочих и что необходим приезд если не самого М.С. Кузнецова, то кого-либо из дирекции Товарищества. Но у правления было и без того много хлопот: забастовки начались и на других фарфоровых и фаянсовых фабриках. Поэтому управляющему Севастьянову ответили, что «никто из хозяев сейчас не приедет», предлагали получить через фабричного инспектора письменные требования рабочих, давали совет попросить у губернатора охрану, а в заключение указали: «Ежедневно телеграфируйте положение дела».

Но вслед за этим правление направило в село Кузнецово одного из своих видных работников — П.И. Ануфриева «для ведения переговоров с мастеровыми и рабочими».

Прошло еще два дня. Ануфриев вынужден был согласиться на многие требования рабочих. 25 февраля 1905 года на заводе было вывешено объявление старшего фабричного инспектора Тверской губернии Котельникова, в котором он сообщал, что сам М.С. Кузнецов приехать не может, «а продолжать переговоры без хозяев не представляется возможным». Пока же удовлетворялись многие требования. Расценки должны быть пересмотрены «совместно с представителями рабочих каждого отделения». Товар будет приниматься в сыром виде. Дано согласие на открытие потребительской лавки. В хозяйской харчевой лавке продукты отныне будут выдаваться ежедневно и вообще там будет наведен порядок: на обвес и обмер рабочие могут жаловаться управляющему, предпочтения служащим перед рабочими больше не будет и т.д. Женщины по субботам смогут уходить с работы раньше для выполнения своих домашних дел. К врачу и фельдшеру теперь могут обращаться не только сами рабочие, но и члены семьи. Кроме того, Ануфриев обещал выполнить и другие требования рабочих. В объявлении перечислялось 16 пунктов, по которым представитель правления обещал удовлетворить требования рабочих.

Но это было еще далеко не все, чего добивались рабочие, и забастовка продолжалась.

Чуть ли не каждый день из Москвы приходили сведения о новых уступках хозяев — ведь в правление ежедневно сообщали о положении дел.

Рабочим было обещано «в самом непродолжительном времени» рассмотреть все их «просьбы».

1 марта фабричный инспектор объявил о том, что продолжительность рабочего дня сокращается с 11 ½ часов до 10, уменьшается плата за баню, наводится порядок в оплате сдельщины, улучшаются условия труда, повышается оплата клеймильщиц и т.д.

Живописцы торжествовали,- когда прочли параграф, касающийся ненавистного им Бабкина, смотрителя живописного и граверного отделений. Неуч и самодур, он изображал барина, к рабочим относился презрительно и грубо, и его упрямства нельзя было перебороть ничем. Своего положения Бабкин достиг только тем, что выслуживался перед хозяевами.

- Выгнать Бабкина! — это было единодушное требование всех рабочих.

И вот теперь в объявлении старшего фабричного инспектора, вывешенном 1 марта, можно было прочесть:

«Мастер Бабкин будет немедленно устранен от заведывания живописной, печатной и другими мастерскими, за исключением граверной, которой будет заведывать только до пасхи 1905 года».

Но граверы запротестовали:

- Вон Бабкина из граверной!

2 марта к концу дня было вывешено новое объявление, что Кузнецов согласился «совершенно отстранить мастера Бабкина».

2 марта было особенно бурным днем. На заводе уже находился тверской губернатор князь Урусов. Он появился в с. Кузнецове вместе с полусотней солдат. Рабочие наперебой рассказывали губернатору о своей тяжелой жизни, о безвыходном положении, в которое поставил их хозяин. Многие говорили:

Арбат Ю. Богачев и Богачевы- Пойдемте, посмотрите, как мы живем. Они тянули губернатора за собой, и он вынужден был посмотреть «грунты» — рабочие казармы, где ютились в неимоверной тесноте и грязи точильщики, живописцы, обжигальщики. Князь Урусов нагибал голову, входя в низкие семи, и зажимал нос от зловония. Да и как избавиться от всех этих ароматов, когда в маленькой, темной клетушке обитало по десять — пятнадцать человек, и рабочим после работы не во что было даже переодеться.

Выступая потом в Государственной думе, Урусов вспомнил о своих походах по домам кузнецовских рабочих. Но это было потом. А теперь перед ним стояла задача — любыми средствами сломить забастовку, заставить рабочих встать к машинам, станкам и горнам. От имени губернатора было объявлено: «Предлагается сегодня, в среду 2 марта, в 2 часа дня приступить к работе на фабрике при условиях, указанных в вывешенных объявлениях. Свисток на фабрике будет дан без четверти два часа (13/4 ч.)».

Тут же указывалось, что те, кто не приступит к работе, будут рассчитаны.

Но не помог ни приказ губернатора, ни угроза увольнения. Вот после этого-то от Кузнецова и пришло согласие на то, чтобы Бабкина совсем убрать с завода.

Но хозяин тоже добавил угрозу: если завтра, 3 марта, утром, в половине седьмого, рабочие не начнут работать, он всем даст расчет.

Рабочие по-прежнему стояли на своем — сколько требований еще не было удовлетворено! Тогда губернатор обозлился и 3 марта объявил, что все рабочие «считаются уволенными и должны получить расчет». Те, кто не явится за паспортами, получат их — местные в волостных правлениях, а дальние — в Корчевском полицейском управлении.

Работа на фабрике возобновилась только 11 марта, причем губернатор настоял, чтобы прием рабочих производился по новым расчетным книжкам, на которых стоял оттиск срочно заказанного штампа: «После перерыва в работе фабрики по случаю забастовки рабочих 10 марта 1905 года вновь нанят сроком по 14 апреля 1905 года на условиях, помещенных в сей книжке с изменениями, перечисленными в вывешенных объявлениях».

Казалось, все снова вошло в обычную колею. Уехал не только губернатор, но покинули фабрику и фабричный инспектор, и исправник, и пристав, и солдаты.

Однако забастовка не прошла бесследно. В Твери губернатор устроил совещание, задачу которого приглашенный туда М.С. Кузнецов изложил так: «... для определения местных мер, которые бы г.г. владельцы фабрик согласились принять для успокоения рабочих в смысле улучшения их быта».

Кузнецов сам в Тверь поехать не мог из-за беспорядков и волнений на других фабриках и послал управляющего Севастьянова, одновременно сообщив губернатору, что группа фабрикантов центрального района сообщила правительству свое мнение о необходимых мерах.

Признался Кузнецов, что в результате забастовки на его фабрике произошли изменения: сократилась продолжительность рабочего дня, увеличились сдельные расценки, разрешено открытие потребительской лавки, уволен мастер, увеличен срок найма рабочих и т.д.

Но едва только хозяину удалось ценой уступок и обещаний прекратить забастовку, как он попытался все начать сначала.

Так, 8 апреля Кузнецов сообщил тверскому губернатору: «Сделано рабочим все то, что по справедливости я находил возможным в пользу им сделать». В частности он указал, что установил, как они просили, более долгий — трехмесячный — срок найма. Но через пять дней, 13 апреля, он же, Кузнецов, дал Севастьянову на фабрику телеграмму: «Наем сделать 32 дня», И предлагал, если в новых расчетных книжках упоминается о трехмесячном сроке — немедленно изменить.

То же самое произошло и с приемом товара в сыром виде, на чем особенно настаивали рабочие. Севастьянов в одном из писем губернатору сообщил: «Во время забастовки в феврале месяце текущего года, по настоянию рабочих и в виде опыта, временно был отменен порядок приемки товара в противность тридцатилетней практики не до обжига, а после него, как практикуется это на других пяти фабриках...».

Законное право, завоеванное рабочими в результате забастовки, уже через месяц было сочтено «временным», введенным «в виде опыта» и отменено.

Даже относительно смотрителя Бабкина и хозяин и управляющий не сдержали слова. Как будто бы этого самодура убрали. Даже сам Бабкин принял это всерьез и, стараясь задобрить рабочих, стал угощать тех, кто любил выпить. Но это была фальшивая игра. Сразу же после февральско-мартовской забастовки из Москвы было передано распоряжение М.С. Кузнецова: «...После пасхи он будет опять поставлен на прежнее место, до пасхи же Бабкина оставить приемщиком живописного товара в амбаре в помощь Овечкину и, кроме того, дать ему в амбаре еще какое-нибудь занятие. В живописную же смотрителем поставить на время до пасхи кого-нибудь из старших живописцев-мастеров».

Арбат Ю.  Богачев и Богачевы

Фабрикант и его доверенный и не думали выполнять своих обещаний потому, что знали о тяжелом положении рабочих. Севастьянов не без торжества сообщал Кузнецову: «...Многие уже настолько потеряли от этого праздника, что ушли по деревням собирать, так как дома и подавать некому и стыдно просить...».

А Кузнецов упоминал о том же в своем письме министру финансов: «Рабочие от первой стачки обеднели».

Ведь и в обычное время рабочие жили исключительно тяжело. Вот что писали на фабрику из деревень. Юрятинский сельский староста просил о крестьянине М. Комкове: «...Вычит оброку с него по случаю их бедного положения помесячно по 2 руб. в месяц не более». То же самое писал мыслятинский староста в отношении работавших на фабрике крестьян Ф. Софронова и А. Белякова. Его просьба мотивировалась опять-таки бедностью и тем, что «годы были голодные, неурожайные», и крестьяне не имеют «домашнего хлеба». В одном из сообщений о результатах забастовок Кузнецов, сознательно преуменьшая и размах рабочих волнений и их экономические результаты, все же вынужден был признать, что на Тверской фаянсовой фабрике производство по этой причине сократилось почти на 60 тысяч рублей и что заработок рабочих увеличился на 16 процентов, а продолжительность рабочего дня сократилась на полтора часа.

Тяжело пришлось рабочим во время забастовки, но все же они многого добились.

На фабрике помнили трагическую историю Николая Богачева. Как защититься от подобной судьбы? Как противопоставить злой воле хозяина, управляющего и смотрителей единую волю рабочих? Ведь не один Богачев умер в нищете. И от Конакова, и через революционные листовки и брошюры прослышали рабочие о том, что создаваемые кое- где профессиональные союзы помогают защищать интересы рабочих. Кузнецовские рабочие тоже решили создать профсоюз. Заправилами здесь были рабочие Широков и Абрамов.

Иван Широков жил в фабричном поселке с матерью и бабушкой. Отец у него умер от туберкулеза. Ваня был способным пареньком и приходскую школу окончил первым. За это, по тогдашним обычаям, полагалась ему награда — золотой пятирублевик. Взяли Ваню в контору учить «делу». Кузнецов назначал таких ребят сначала «мальчиками» при конторе, потом «пропускал» через все мастерские и выходили у него смотрители и приказчики, знающие все производство. Из Ивана Широкова тоже собирались вырастить верного хозяйского слугу. Но у Вани душа не лежала к такой жизни. Успел он наглядеться, как смотрители прижимают рабочих, и в свои юные годы уже знал, чего хочет. Идти в контору он отказался и стал паковать посуду в амбаре.

Вместе с другими молодыми рабочими Широков часто бывал на Волге у бакенщика Никиты Родионовича Багрова. После забастовки 1905 года задумал он устроить «подпольную социал-демократическую типографию». Конечно, это была наивная затея, но Широков остроумно решил поставленную задачу. Однажды он прочитал в журнале рекламное объявление и выписал из Одессы набор каучуковых букв. Широков стал сам составлять и набирать небольшие листовки, а друзья его распространяли их по поселку. Так, в частности, кузнецовские рабочие узнали правду о разгоне первой Государственной думы.

Вот этот-то Иван Семенович Широков, вместе со своим другом, таким же молодым рабочим Михаилом Степановичем Абрамовым, и решил создать на заводе профессиональное общество. Рабочие считали, что теперь, когда царским манифестом дарованы свободы, такое общество может существовать легально.

Они сами составили проект устава, указав, что задачей общества является защита правовых и экономических интересов членов общества, «содействие умственному, профессиональному и моральному развитию» и оказание материальной помощи. Указывалось на право общества «выдавать денежные пособия во время безработицы, стачки, болезни и т. д.».

22 октября 1906 года этот устав вместе с прошением учредителей Широкова, Абрамова, Монахова, Фатеева и других был отослан тверскому губернатору. Тот передал все старшему фабричному инспектору Котельникову, и сразу же начались трудности с использованием широко разрекламированных «свобод».

Дело в том, что Департамент полиции еще в июле того же года разослал секретный циркуляр, предлагавший властям «обратить самое пристальное внимание на личный состав и деятельность профессиональных союзов, допускать их легализацию... лишь при наличности несомненных данных об отсутствии их связи с революционными группами».

В свою очередь, тверской губернатор сообщил уездным исправникам: «В последнее время при «Центральном комитете»... социал-демократической партии образована особая профессиональная комиссия для объединения и согласования работы социал-демократов в профессиональных союзах и вышеупомянутый «Центральный комитет» рассылает в крупные провинциальные города специальных пропагандистов для организации профессиональных союзов... Вследствие особо напряженной деятельности социал-демократов профессиональные союзы принимают уже вполне определённый облик социал-демократических организаций и потому являются весьма опасными для государственного строя».

Фабричный инспектор изъял из устава все «подозрительные» пункты, в том числе и 7-й параграф, который гласил: «Членами-соревнователями могут быть лица, оказавшие О-ву услуги личным трудом (врачи, юристы, литераторы и проч.) и вообще способствующие осуществлению его задач».

Выбросив этот параграф, власти изолировали рабочих завода от местной революцион­но или даже просто прогрессивно настроенной интеллигенции.

Организаторы общества думали открывать отделения «в разных местностях Тверского промышленного района», но и против подобного намерения выступил фабричный инспектор. Пришлось и этот пункт изъять из устава.

15 ноября 1906 г. прошение и устав, урезанные и подчищенные, снова направили в Тверь. Широкова и Абрамова в числе членов-учредителей уже не значилось. К этому времени их не было и на фабрике.

4 ноября в с. Кузнецове был устроен большой митинг, который жандармы потом назвали «антиправительственным». Жандармский полковник Шлихтинг доносил, что организаторами митинга являлись Широков и Абрамов и они же «содействовали укрывательству приезжавшего для этой цели неизвестного агитатора, который останавливался в квартире Широкова».

В другом документе, исходившем от Департамента полиции, указывалось, что эти рабочие «по-видимому, были предуведомлены о предстоящем прибытии агитатора, которому они способствовали в устройстве митинга и в представлении возможности беспрепятственно скрыться».

Но после того, как столь широковещательно объявили о «свободах», неудобно было арестовывать желающих воспользоваться одной из этих свобод — «свободой союзов и собраний». Жандармы решили схитрить. Взяв Широкова и Абрамова под негласный надзор, они добились того, чтобы обоих организаторов социал-демократов убрать из с. Кузнецова. Вот как об этом сообщал особый отдел Департамента полиции в секретном письме начальнику Московского губернского жандармского управления: «По донесению начальника Тверского губернского жандармского управления, служащие фабрики товарищества Кузнецовых в Корчевском уезде Иван Семенов, Широков и Михаил Абрамов, как замеченные в преступной агитации среди рабочих, 8 минувшего ноября в видах пресечения на данной фабрике группировки рабочих в противозаконные кружки, фабричной администрацией переведены на службу на другую фабрику того же товарищества, находящуюся в Дмитровском уезде Московской губернии».

Лишенные работы, Широков и Абрамов не могли оставаться в поселке. Но и подчиняться произволу фабричной администрации они не хотели. В Вербилки на Дмитровскую фабрику они явились, даже стали работать, но через месяц взяли расчет и уехали неизвестно куда, что не на шутку обеспокоило жандармерию. Начальник Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенант Черкасов немедленно секретным донесением сообщил об этом в особый отдел Департамента полиции, прибавив: «...Названные Широков и Абрамов, по требованию адъютанта Тверского жандармского управления... подлежали допросу; но остались недопрошенными за их выбытием неизвестно куда».

Начались розыски исчезнувших. Полетели запросы по месту прописки Широкова — в деревню Кузяеву Богородского уезда Московской губернии. Департамент полиции предлагал московской жандармерии в случае обнаружения там Широкова «установить наблюдение за его деятельностью».

Такое же отношение направили и в Рязанскую губернию, родом из которой был Абрамов. Однако скоро пришли неутешительные для жандармов вести: Широкова и Абрамова нигде не оказалось.

Совсем недавно люди, хорошо знавшие и Широкова и Абрамова, рассказали мне, что оба они из Вербилок уехали в Ригу, где и стали работать на местном фарфоровом заводе.

А какая же судьба постигла профессиональное общество после того, как организаторы его вынуждены были уехать из села Кузнецова?

13 февраля 1907 года в Кузнецово приехал фабричный инспектор для «содействия» организации профессионального общества. Объявили, что собрание состоится возле дома малолетних рабочих, куда и собралось свыше 350 живописцев, точильщиков, ставильшиков, горновщиков, чернорабочих. Фабричный инспектор прочитал устав общества и объявил, что желающие могут записываться.

За короткое время записалось 250 человек. На завтра было назначено общее собрание членов общества для выборов правления.

Но не дремала и вражья сила. Организация, ставившая своей задачей защиту интере­сов рабочих, сразу же вызвала ненависть и хозяина и его слуг. Едва только 14 февраля началось собрание, как раздался крик:

- Пожар!

В поселке пылал подожженный кем-то дом. Поднялась суматоха, народ разбежался, и собрание было сорвано.

Не так-то легко оказалось запугать рабочих. Через день собрание все же состоялось. Выбрали правление общества, затем решили организационные вопросы. Установили, что, кроме вступительного взноса в 50 копеек, будут ежемесячно отчислять по одному проценту с заработка. Половина собираемых средств пойдет в запасной капитал, а вторая половина — на удовлетворение нужд общества. Тогда же решили создать библиотеку и для начала выделили на это дело 40 рублей. Заболевшим членам общества постановлено было выдавать по 3 рубля в месяц, а на похороны и свадьбу по 5 рублей. Ввели и пособия семьям уволенных с завода. Так как основной причиной расчета было участие в революционном движении, в протоколе правления общества отметили, что пособия выдавать «без различия причин увольнения». Число членов общества превысило 560 человек. Преобладали живописцы — их было 235, затем 120 точильщиков и более 40 человек подавальщиков в горнах, слесарей, «машинных» и т.д.

Но чем дальше, тем яростнее наступала реакция на завоевания рабочих, добытые в первую революцию. Управляющий находил причины для увольнения с завода не только тех, кто руководил профсоюзным обществом, но придирался даже и к тем, кто в нем только состоял. Число членов редело, и, наконец, дело дошло до того, что 12 августа 1908 года на очередное собрание пришло только 43 рабочих.

- Продолжать ли нам действия общества или прекратить?

Такой вопрос трижды ставился на голосование, и 27 августа 1908 года большинство высказалось за ликвидацию. Оставшиеся средства и книги из библиотеки разделили между собой, и общество, помогавшее рабочим в течение года, перестало существовать.

Так в Кузнецове была задушена первая попытка создания профессионального союза.

...Мы стояли возле широкого окна. С третьего этажа главного заводского корпуса видно далеко: открывалась панорама и на реку Данховку и на противоположный берег, где раскинулся город. Да, именно город. Прежний заводской поселок Кузнецово сильно разросся. Моему собеседнику, Константину Алексеевичу Мореву, — 70 лет. На груди у него орден Ленина и значок «Отличник здравоохранения».

Почти полвека фельдшер Морев трудится на фаянсовом заводе. Мы разговорились о прошлом, о революции 1905 года, о первом профсоюзе, о том, что одним из требований во время забастовки рабочие выдвигали право членов семьи приходить на прием к заводскому врачу.

- Видите вон там маленький домик? — спросил Константин Алексеевич. — В трех комнатах размешалась больница на 15 коек. Там же была и аптека и приемный покой. Через реку — другой домик: родильный покой на 3 койки. Вот и все наше хозяйство.

- А какие условия труда у рабочих на заводе были? — продолжал Морев. — Формовщиков раньше точильщиками звали, — ведь они точили посуду, как говорится, «по сухому». Это губило здоровье, но давало выгоду хозяевам. Сейчас идешь по формовочному цеху — из конца в конец его видно. А тогда пыль, как туман, глаза застилала: шагу не ступишь. Люди совсем молодыми умирали от туберкулеза.

Я напомнил Константину Алексеевичу о печальной судьбе обжигальщика Богачева. Условия работы в горнах были не лучше, чем в точильной.

- Да, да, — закивал Морев. — Рабочие бросались в горны, как в адово пекло. Сейчас в горновом цеху искусственное охлаждение, тяжелые процессы механизированы. Захочешь освежиться — иди в душ. Раньше, бывало, в жару рабочий пьет, как утка, и все не может утолить жажду. А сейчас для него подсоленная газированная вода приготовлена: сразу создается нормальный питьевой режим.

Старые люди любят поговорить. И Константин Алексеевич рассказывал и о прошлом, и о создании здравпункта на заводе, и о том, как в советское время стали заботиться о здоровье рабочих.

Главную свою обязанность старый фельдшер видит отнюдь не в том, чтобы оказывать первую помощь рабочим, которых здесь, кстати сказать, насчитывается не одна тысяча. Основным и заводской врач Кузнецов и фельдшер Морев считают обстоятельное медицинское обследование рабочих, учет больных, как бы незначительно на первый взгляд ни было заболевание. В картотеке здравпункта учтены и гипертоники, и сердечники, и туберкулезные больные, и язвенники, и ревматики. Такой учет нужен прежде всего для того, чтобы вовремя распознать болезнь и вылечить человека.

Два года назад во время очередного обследования у работницы живописного цеха Татьяны Галактионовой обнаружили эхинококк легкого. Когда ей предложили лечь на операцию, она даже руками замахала:

- Зачем? Ведь ничего не болит.

Но через несколько дней ее привезли в больницу. Температура у Галактионовой была под сорок, ее мучали кашель и боль в груди. Положение оказалось серьезным.

Хирург С. Смирнов сделал операцию. Теперь Галактионова жива и здорова и по-прежнему работает в цехе. А заслуженный врач РСФСР С. Смирнов, имея немалый опыт, с полным правом мог написать в журнале «Новый хирургический архив»: «Еще совсем недавно хирургическое вмешательство в грудную полость считалось недосягаемой вершиной хирургического мастерства, в настоящее же время мы делаем эти хирургические операции в районной больнице».

Смирнов проводит в Конаковской больнице очень сложные операции. У одного больного еще во время Великой Отечественной войны пуля застряла под ключицей, в сердечной сумке. Девять лет она не давала о себе знать, но вдруг появилась страшная боль. Смирнов сделал операцию и спас человека.

В другом случае хирург вынул осколок, сидевший в сердце столь же долго.

Смирнов — один из 14 врачей, работающих в Конаковской больнице.

В течение года около тысячи рабочих завода получили в здравпункте физиотерапевтические процедуры — облучение кварцем и соллюксом. В заводском профилактории побывало за год 250 человек. Кроме того, завком выдал 226 путевок в санатории и дома отдыха.

Слыханное ли раньше дело — молодые рабочие и работницы приходят в завком и говорят:

- Хотим отправиться в туристские походы.

И завком доставал им путевки. Так, в 1955 году шлифовальщица Н. Сухова побывала в Бородино, под Москвой, формовщица А. Афанасьева отправилась на озеро Селигер, работница живописного цеха А. Вершинина бродила пешком по Крыму, хронометражистка А. Сухова заинтересовалась севером нашей страны и поехала в Карелию, к водопаду Иматра, а сортировщицу Н. Лазареву, наоборот, привлек юг, и она была на Кавказе, в Сухуми.

Многое из того, что я сейчас рассказал, мне стало известно от Екатерины Ивановны Дмитриевой, председателя заводского комитета. Она тоже привела несколько цифр. С гордостью говорила Дмитриева и о миллионном бюджете профсоюзной организации, и о том, что на содержание заводского профилактория тратится ежегодно более 150 тысяч рублей, а на такие дела (тоже связанные го здоровьем рабочих), как спорт, отпускается 90 тысяч рублей. Есть и другие не менее интересные статьи и столь же красноречивые цифры. Сотни тысяч рублей выплачиваются рабочим-пенсионерам, миллион рублей — по бюллетеням.

Немалы шести- и семизначные цифры затрат на сохранение и улучшение здоровья рабочих, особенно, если сравнить их с трагической цифрой — 200 рублей, которые хотел получить, но так и не получил погибший от непосильного труда обжигальщик Николай Богачев.

Но в завкоме недовольны:

- Разве можно на этом успокоиться? Заводскому врачу Кузнецову нужен помощник,— один врач не справляется с приемом. Трудно и Мореву на здравпункте. А почему нет гинеколога и зубного врача? Как хотите, а завком правильно сделал, поставив все эти вопросы. У нас на заводе должно быть четыре врача, и мы этого добьемся.

Сейчас на Конаковском фаянсовом заводе работает 17 Богачевых. Среди них горновщики и формовщики, сортировщики и живописцы. Не буду особо отмечать, кто из них находится в родстве и в какой степени с тем Николаем Богачевым, который трагически погиб в 1906 году, замученный невыносимыми условиями заводского труда. Но вот кое-какие факты стоит привести. Татьяна Ивановна Богачева окончила ФЗУ и работает в живописном цехе. Дважды ее посылали отдыхать на курорт — в Подсолнечное под Москвой и на Рижское взморье. Обжигальщик Михаил Дмитриевич Богачев недавно отдыхал в доме отдыха Карачарово, на берегу Волги. Сортировщицу Клавдию Андреевну Богачеву (по мужу Филиппову) — инициатора нового метода сортировки на заводе — направили для лечения ревматизма в грязелечебницу в г. Кашин. До этого Клавдия Андреевна побывала на прибалтийском курорте Друскеники.

Много интересного можно было бы рассказать и о других Богачевых — как они работают, как отдыхают. Но ведь, наверное, все уже ясно: другие настали времена, другое появилось и в отношении к людям.

Цепочка. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. Еще не переодевшись после работы, покрытые белой фаянсовой пылью, с рукавами, засученными по локоть, вошли в кабинет начальника цеха три съемщицы — Нина Артемьева, Лида Чекушенкова и Дуся Богоявленская.

Клавдия Ивановна Третьякова, начальник формовочного цеха Конаковского фаянсового завода, женщина полная, средних лет, медленно подняла голову от бумаг и только, было, хотела спросить, зачем девушки пришли, как увидела слезы на лице Нины Артемьевой. Они катились по щекам этой обычно веселой и бойкой девушки обильно и капали на халат, оставляя на нем следы.

- Ты что, Нина?

Слезы у Нины закапали еще быстрее. Она заговорила сразу. Видимо, уже все продумала и не раз про себя повторяла эти слова:

Почему мы меньше всех получаем? Разве это справедливо, Клавдия Ивановна?

Еще не совсем понимая, в чем дело, Третьякова постаралась ответить спокойно:

- Вашу выработку записывали. И рассчитались с вами по третьему разряду, как и положено съемщицам.

- Мы не о том, — вмещалась Лида Чекушенкова, худенькая, большеглазая и всегда такая рассудительная и серьезная девушка. Она была лучшей съемщицей в цехе, и некоторым ее приемам даже учили в школе повышения производительности труда.

- Нам обидно: формовщицы делают брак, а мы за них расплачиваемся.

- Садитесь, девушки, — сказала Третьякова, — а ты, Лида, расскажи все по порядку. Как это так вы расплачиваетесь за формовщиц?

Лида начала с вопроса:

- Наша обязанность какая, Клавдия Ивановна? На люльках сушила к нам на третий этаж подымается подсохший товар от формовщиц. Мы снимаем его и расставляем по меткам: сюда изделия одной формовщицы, туда — другой, третьей. Увидим бой или явный брак — в сторону. И хотя мы каждую тарелку берем в руки, зарплату нам начисляют только за хороший, годный товар. Если формовщицы работали честно и брака у них почти нет, то и мы получаем больше, а если много товара идет в брак, получаем меньше. Но разве в этом виноваты мы?

Дорожки слез на щеках Нины еще не просохли. Как она рассчитывала на эту получку! В магазине, который все в Конакове называли «Под речкой», Нина уже давно присмотрела крепдешиновое платье — зеленое с белыми цветами — и рассчитала, что сегодня сможет его купить. А когда кассир пришел в цех и выдал заработок, оказалось, что все расчеты пошли прахом: формовщицы опять подвели, и на этот раз даже больше, чем обычно.

Лиду Чекушенкову возмущала несправедливость: почему за бракоделов должна отвечать она?! Разве в августе она хуже работала, чем в июле?

Дуся Богоявленская не очень верила, что из похода к начальнику получится толк, но решила все же поддержать подруг — за компанию.

Так три девушки, три работницы, появились в кабинете у Третьяковой. Дочь формовщика этого же фаянсового завода Клавдия Ивановна Третьякова сама работала в модельной, когда-то руководила комсомольской организацией зарода и долгое время пробыла на профсоюзной и партийной работе. Спокойная, вдумчивая, учитывающая при обсуждении любого вопроса все «за» и «против» и не любящая поспешных решений, она уловила в словах съемщиц дельные мысли.

Арбат Ю.  Цепочка

- Посмотрим, девушки, что можно сделать. Обещаю вам разобраться в этом. Девушки ушли, а Клавдия Ивановна достала из стола тарифный справочник Главфарфора и нашла пункт о съемщицах:

«70. Съемщица изделий с форм. Третий разряд. Снимает изделия с форм у конвейерного сушила; снятые изделия устанавливает стопками и подает оправщику, при этом выявляет и отставляет негодные изделия (с трещинами, задетые, бой) и ведет их учет».

Третьякова сразу же почувствовала здесь какое-то противоречие. Казалось бы, чем больше съемщица заметит и отставит боя и брака, тем правильнее она поступит: ведь работникам завода после этого не нужно будет зря тратить труд и обрабатывать изделия, которые рано или поздно все равно пойдут в брак. Но в то же время, если съемщица станет добросовестно браковать, она сделает это на свою же голову, заработает меньше: ведь расчет ведут, исходя только из годной продукции. Это первое противоречие.

Есть и второе. Допустим, съемщица будет делать простую работу и лишь снимать изделия с сушила, а отставлять и учитывать брак не станет. Тогда она не выполнит одну из своих обязанностей, указанную в тарифном справочнике. Если же будет браковать внимательно, она тем самым выполнит работу контролера, и тогда, по совести говоря, ее труд следует оплачивать выше, чем по третьему разряду.

Здесь было над чем задуматься. Клавдия Ивановна хорошо понимала, что авторы справочника чего-то не учли. Но чего?

Несколько дней она об этом думала и, наконец, пришла к выводу, что борьба за качество выдвинула перед рабочими новые, более высокие требования и к себе и к соседям, а авторы инструкции исходили из старой обстановки и навечно закрепляли старые взаимоотношения между рабочими различных профессий.

Разве все благополучно с контролерами ОТК? Что они делают? Когда весь товар снят с люлек конвейерных сушил, контролеры приходят и берут из 1500—1800 тарелок наугад одну сотню. Если там окажется пять бракованных изделий, вся партия мажется черной краской, брак. Придется эти изделия перебирать поштучно, отбрасывая негодные.

На этом путаница не кончается. В одной сотне проверенных изделий случайно может быть меньше пяти бракованных, а в нескольких сотнях непроверенных — большой брак который при выборочной браковке невидим и неизвестен контролеру. Этот брак будут обрабатывать дальше, чтобы когда-нибудь, чаще всего уж в сортировочной, все же выбросить. Сколько лишнего труда затратят рабочие! Сколько места займет брак в горнах, где ценится каждый сантиметр площади! В немалую копеечку обойдется это заводу.

Но так было заведено исстари, так делали и сейчас.

Казалось бы, здравый смысл подсказывал: формовщиц надо предупреждать о браке сразу же, как только его заметят при съеме с сушила. Но этого не делали. Ведь бракует не съемщица, она лишь отставляет совершенно негодное. Бракует контролер. А он ждет, когда будет готова вся партия, да и не его обязанность вмешиваться в работу формовщицы.

Получался какой-то заколдованный круг, путаная цепочка, где один недостаток порождался другим и в свою очередь приводил к новому пороку, а виновники очень редко чувствовали свою вину.

«Пожалуй, и удобнее и выгоднее браковать при съемке, — подумала Клавдия Ивановна,— Тогда формовщиц предупреждали бы о браке и через контроль прошла бы не пятнадцатая или восемнадцатая часть изделий, а все до единой: ведь каждая тарелка хоть на несколько секунд, но обязательно побывает в руках съемщицы. Съемщицам тогда на законном основании повысят разряд».

«Надо попробовать передать браковку съемщицам», — решила Третьякова.

Хотя просьба трех девушек и вызвала у начальника цеха беспокойные мысли о запутанной системе организации труда, все же пока Третьякова думала не о перестройке работы в цехе, а только о том, чтобы как-то улучшить положение съемщиц.

Клавдия Ивановна подошла к восьмому сушилу, где Нина Артемьева сдавала смену Лиде Чекушенковой.

- А вы не могли бы, снимая изделия, оценивать их и сортировать: годное отдельно, то, что можно исправить, — в другую сторону, а неисправимый брак и бой — в третью? И все делить по мастерам?

- Почему нет, можно, — довольно равнодушно ответила Нина.

- Если увидите брак, сразу извещайте формовщиц.

- А они не обидятся? Скажут: что это ты нам указываешь, или мы хуже тебя в своем деле разбираемся? Скандал будет на весь цех.

- Пусть их самолюбие тебя не трогает. Как-нибудь справимся с ним. Все-таки попробуйте так делать, — предложила Третьякова. — Вы будете с пользой каждую тарелку перебирать. Оплата пойдет не только за годные изделия, а за все. Уж на этом я настою.

Арбат Ю. Цепочка

Девушек Третьякова убедила работать по-новому, а сама все же опасалась: не промахнулась ли в чем-нибудь?

Пошла она в отдел труда завода, в партийный комитет, к главному инженеру. Всюду Клавдию Ивановну поддерживали, и это ее окрылило. Вместе с цеховым нормировщиком А.А. Воробьевой она составила перечень новых обязанностей съемщицы и написала письмо в отдел труда Главфарфора. В письме указала, что при новых условиях должно быть значительно меньше брака, и поэтому съемщицы фаянсового завода имеют полное право на пятый разряд — тот, который присвоен контролерам на участке.

У Лиды Чекушенковой и Нины Артемьевой обязанностей сразу прибавилось, а заработок пока остался прежним.

- Подождем разрешения главка, — сказала Третьякова.

«Но придет ли это разрешение?» — беспокойно думали девушки. Они знали, как трудно изменить то, что закреплено временем. Правда, еще недавно и Лида и Нина были подсобницами: подносили формы, «затирали пласты» и уносили изделия от формовщиц. Теперь они получили более самостоятельную работу, и это, конечно, движение вперед. Но вся их жизнь — в школе, в пионерском отряде, в комсомоле— воспитала у девушек чувство справедливости, и сейчас именно это чувство заставляло их возмущаться устаревшим и несправедливым для съемщиц порядком. Им хотелось, чтобы на заводе, с которым они сроднились, в цехе, где бок о бок с ними трудятся подруги и товарищи, был полный порядок: от этого лучше станет всем. Однако порядка не было, и это вызывало досаду.

Прошла неделя, другая. Нина и Лида стали подозревать, что Третьякова неспроста последнее время не касается вопроса о разряде. Наверное, придет она и скажет:

- Ничего не вышло, девушки, главк возражает.

Но главк не возражал. Третьякова не говорила со съемщицами на эту тему по другой причине. Ответ был такой, что она не сразу его и поняла.

Работники отдела труда Главфарфора ничего не имели против присвоения пятого разряда съемщицам, коль скоро те стали выполнять контрольные функции. В принципе они поддержали новаторское предложение Третьяковой и только просили разъяснить, какую разницу оно даст в фонде зарплаты. Интересовало их также: освобождаются ли от работы оба контролера ОТК, существующие сейчас на участке формовки, или уходит только один.

Первым чувством у Третьяковой было недоумение:

- Позвольте, при чем тут контролеры? Ведь речь шла только о повышении разряда съемщицам.

Но Третьякова раздумывала дальше:

«Почему все-таки в главке спрашивают о контролерах? И что произойдет, если контролеров действительно не будет?»

Третьякова даже растерялась: а ведь ничего не произойдет, никто и не почувствует их ухода. Если съемщицы станут полностью проверять и браковать изделия, контролерам ничего не останется делать. Неужели опять наудачу будут они проверять десятую или пятнадцатую часть?

Третьякова вдруг поняла, что повышение разряда съемщицам — это только повод, только начало большого дела. И можно и нужно перестроить всю систему контроля в цехе, исправить недостатки, сути которых до сих пор не понимали и с которыми долго, годами, мирились в силу привычки. Теперь она вспомнила, что метод взаимного контроля и предупреждения дальнейшей обработки брака уже применялся под разными названиями в резиновой и текстильной промышленности. Третьякова читала об этом в газетах. Правда, на других производствах свои условия, свои особенности, и механически не перенесешь начинание текстильщиц или резинщиц на фаянсовый завод. Но стоит подумать о применении его у себя.

- Попробуем, попробуем. Ох, и здорово это будет, — шептала Клавдия Ивановна, счастливо улыбаясь оттого, что ей пришла такая светлая мысль. — Нужно действовать основательно. Для начала попрошу девушек учесть качество работы каждой формовщицы.

Раньше работа мастериц-формовщиц учитывалась по числу годных изделий. У одной таких изделий оказывалось больше, у другой — немного меньше. В зависимости от количества исчислялся и заработок. Теперь съемщицы стали записывать не только количество годных изделий, но и бой и брак, в том числе и такой, который можно исправить.

Результаты явились открытием и для руководства цеха и для мастериц.

Вот, к примеру, в один из дней октября Анна Сергеевна Голубева, всегда слывшая отличной мастерицей, отформовала 1 272 глубоких тарелки. Боя и брака у нее оказалось всего 6 штук, то есть полпроцента. Статистика в этом случае подтвердила установившуюся репутацию. Небольшой брак дали Волкова и Новикова — около полутора процентов. И здесь все было в порядке вещей. У Цыгановой же с первого сушила за смену пошло в брак 160 изделий. А ведь раньше Цыганова считалась хорошей работницей.

Третьякова поняла, что это был уже не прежний контроль—по существу формальный и в лучшем случае только позволявший отделываться от непоправимого брака. Нет, теперь это был принципиально новый контроль, помогающий делать выводы и обобщения. Появилась возможность обращать внимание на слабые места в цехе, на слабых работников.

Для формовщиц, допускающих много брака, создали две новые школы повышения производительности труда. Там выяснили, какой именно прием каждой работнице не удается, научили их этим приемам, и количество брака сразу резко уменьшилось.

Третьякова, вспоминая о том, как было поставлено раньше дело в цехе, думала:

«А ведь выходит, что во многом мы действовали вслепую».

И она была права: только теперь стало известно, что делается каждый час на каждом участке, за каждой машинкой у каждой работницы.

Клавдия Ивановна любила незаметно наблюдать за работой Лиды Чекушенковой. Недаром при отборе самых производительных приемов многое взяли у Лиды и стали учить этому новеньких в школе повышения производительности труда. Лида брала тарелку, легко проводила по ней ладонями, снимая «засорку» — попавшие во время сушки фаянсовые крошки, — потом безымянным пальцем поддевала край. На дне каждой тарелки была метка мастерицы — едва заметные полоски по всему кругу дна.

Лида раскладывала тарелки по мастерицам и в сторону отставляла брак. Она выработала определенную систему и не изменяла ей. Раньше Лида сердилась: только зря теряешь время из-за девчонок, которые работают, мало думая о качестве. Но когда контролеров с участка сняли, а съемщицам поручили контроль, Лида почувствовала себя на настоящем месте. Она стала строго следить за качеством работы.

Арбат Ю.  ЦепочкаЗаместитель начальника цеха инженер Петр Николаевич Швачинский составил положение о премиально-прогрессивной оплате, и лучшие формовщицы, выполняющие количественную норму и не превышающие нормы брака, стали получать «прогрессивку». С теми, кто работал спустя рукава, бригадиры теперь говорили начистоту:

- Либо дело делай, либо уходи из бригады.

Прасковья Григорьевна Трофимова остановила прошедшего мимо нее Швачинского и попросила:

- Петр Николаевич, возьмите от нас Клаву Карушину. Съемщица из-за нее постоянно пишет синим карандашом.

Швачинский сделал Клаве предупреждение и перевел ее в другую бригаду, а потом пришел к Третьяковой и рассказал ей об этом случае:

- Действует «синий карандаш».

«Метод цветных карандашей» был предложен плановиком цеха И.Т. Шмаевой: если бригада справляется с количественными и качественными нормативами, ее показатели на листе, вывешенном в цехе, пишутся красным карандашом, а если не справляется, — синим. Надо было видеть, как это помогло социалистическому соревнованию между бригадами и отдельными работницами!

Раньше съемщицы не были на виду. Да и что с них спрашивать: третий разряд, простая работа. Но мало-помалу задавать тон в бригаде стали именно съемщицы. Их требовательность помогала выявлять лучших и худших, бороться с недостатками и в конечном счете вела к повышению качества работы.

Сначала некоторые бригадиры, даже хорошие, но не уразумевшие, что же сейчас происходит, пробовали уговаривать съемщиц:

- Ты уж не очень придирайся. Ведь честь бригады страдает.

Но съемщицы поняли свою роль. Лида Чекушенкова ответила Марусе Вахрушевой, изделия которой она снимала после утренней смены:

- Поменьше брака давай — поменьше и запишу. Сама понимаешь: пропущу тарелку со «жмотинами» или «лизуном» — их чистильщицы забракуют и мне в укор запишут. Зачем же мне за чужие грехи отвечать?

Теперь работа на любой операции проверялась соседями. Возле каждой съемщицы всегда лежала негодная тарелка, на которой — так уж повелось — девушка записывала «грехи» формовщиц. Тем не хотелось терять ни авторитета, ни денег по «прогрессивке», и они приходили проверять свой брак: не прибавила ли, часом, съемщица. Звено, с другой стороны, — чистильщицы — тоже смотрело, нет ли брака в поступивших к ним изделиях. Если заметят, пишут на съемщиц: зачем пропустили негодное.

- У вас неровный черепок: то толстый, то. тонкий, — говорили съемщицы формовщицам.

- Будем писать брак на ваш счет.

- Неровный черепок из-за того, что неровные формы, — в свою очередь говорили формовщицы литейщикам. — Будем писать брак на ваш счет.

Начальник гипсолитейного участка формовочного цеха Е.Г. Шевелев в ответ на упреки формовщиц сказал на собрании:

- Конечно, надо было бы проверять формы на литейном участке, а не тогда, когда начинают формовать,

- Почему же не проверяете? — спросили формовщицы,

- Проверочной машинки нет.

Через несколько дней машинка уже стояла на участке.

- А формовщицы разве без греха? — спрашивал старший шаблонщик Т.М. Пузин. — В начале смены устанавливают шаблон на толщину черепка. Опытная мастерица за три-четыре минуты справится, а неопытная четверть часа провозится — и все равно фальшь будет.

- Что вы предлагаете, Трофим Михайлович? — спросила Третьякова.

- Предлагаю стандартную накидку. Она позволит быстро подгонять шаблон.

Сделали образцы и дали на отлив. Формы стали поступать в цех ровные, и формовщицы подтянулись. Брак из-за неровного черепка почти совсем прекратился.

Съемщицам Третьякова сказала: «Замечайте все недостатки, говорите о них». Девушки рады стараться. И вот новое требование: Нина Артемьева обратила внимание на то, что две нижние сырые тарелки в стопках при переноске бьются чаще других. Почему это? Оказалось, что не очень удачна форма фаянсовой подставки, на которую ставятся тарелки. И с тех пор, как только Нина увидит инженера Швачинского, — сразу же к нему:

- Петр Николаевич, а как с подставками?

Швачинский попробовал сделать дно подставки шире, но края при обжиге по-прежнему деформировались и давили на нижние тарелки. Швачинский стал укреплять конструкцию подставки, рассчитывая, что теперь деформация прекратится. Но и это не помогло. «Уп­рямство» подставки задело инженера за живое. Да и Артемьевой в глаза совестно смотреть. Долго он размышлял и, наконец, придумал: отогнул края подставки. Теперь деформация не могла портить тарелки. После испытания новых форм Швачинский подошел к Артемьевой:

- Ну, Нина, теперь ты удовлетворена?

Но он и сам был рад: снова снизилось количество брака, хотя его и так свели к ничтожному проценту.

Звено со звеном налаживало связь, звено звену предъявляло свои требования, звено звену помогало исправлять недостатки. Установилась единая цепочка ответственности, всеобщая забота о повышении качества изделий. Раньше каждая работница думала о том, чтобы делать только свою работу. Теперь у каждой работницы было беспокойство за общее дело, и все помогали друг другу, требовательно относясь и к соседу на предыдущей операции и к соседу на операции последующей. Всюду был взаимный контроль.

И вот вместо трех процентов неисправимого брака бригада Маши Вахрушевой, где съемщицей Нина Артемьева, дала пятнадцать сотых процента — девять изделий вместо допустимых шестидесяти четырех. Таких показателей не только не знали — о них даже и не мечтали. Производительность труда повысилась на пятнадцать процентов, и Вахрушева с подругами завоевала первое место в соревновании молодежных бригад завода.

Вслед за тем на первое место в цехе вышел участок формовки, а немного времени спустя весь формовочный цех прочно занял первое место по заводу. Месяц за месяцем не отдает он знамени Конаковского райкома КПСС. Отходы в формовочном цехе составили шесть с небольшим процентов: это самая низкая цифра за все время существования завода.

Третьякова уже поняла, что взаимный контроль принесет пользу не только в формовочном цехе. Можно ввести его на всех операциях, где работницы держат в руках каждое изделие: у охлыстовщиц, сдувающих пыль с сухой посуды, у глазуровщиц, заборщиц политых изделий в капсели, раскрасчиков, отводчиков и у многих других профессий.

Клавдия Ивановна и радовалась и удивлялась: что-то уж очень хорошо получается. Ведь можно будет выявить бракоделов и резко сократить брак, установить лучшие методы хороших работников, отыскать такие резервы повышения производительности труда, о которых раньше и не загадывали.

Проходя однажды в зал заводского клуба на вечер художественной самодеятельности, Клавдия Ивановна встретила Лиду Чекушенкову. Случайно девушка встала возле заводской Доски почета. Золотыми буквами была написана на доске ее фамилия. Углубленная в свои мысли, девушка и не заметила этого соседства, но Третьякова невольно улыбнулась.

- Тоже на концерт? — спросила она.

Лида кивнула головой и обстоятельно ответила:

- Тоже. Только ведь еще рано. Я в библиотеку собираюсь зайти. Надо сдать книгу да новую взять.

- Что читала?

- «От всего сердца».

- Понравилось?

- Груня понравилась. Принципиальная. Настойчивая. Люблю таких людей.

Клавдия Ивановна поинтересовалась:

- А Нина здесь?

- Артемьева? Не видела. Но должна быть: она сегодня поет.

Нина в это время в общежитии старательно разглаживала складки на крепдешиновом платье, том самом, о котором мечтала, — зеленом с белым. На концерте ей хотелось быть нарядной.

Верная своей привычке обобщать, Третьякова подумала:

«Передовая техника, сознательная дисциплина, товарищеское сотрудничество. Подходящий пример к теме: «Труд при социализме». Когда в кружке будем это проходить, обязательно надо припомнить нашу «цепочку».

Мысли Клавдии Ивановны были прерваны мелодией песни. Третьякова взглянула на сцену: разрумянившись от волнения, Нина пела «Школьный вальс».

Вечное движение. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. Начальник цеха Шигаев проходил мимо пятого горна, который только что начали загружать, и глянул, как Барулина ставит отформованные и подсушенные тарелки. Он машинально сделал еще несколько шагов и вдруг, точно его толкнул кто, остановился. Большой короб из огнеупорной глины был не заполнен, а Барулина уже отставила его и взяла новый.

Шигаев сосчитал: в капселе стояло всего девятнадцать тарелок.

- Почему неплотно забираете? — спросил он.

Барулина удивилась:

- Как всегда, Алексей Федорович.

- Вот то-то и плохо, что как всегда: тут же еще двадцатая тарелка войдет.

Барулина только пожала плечами. Признаться, она об этом не думала. Ее бабка и ее мать забирали по девятнадцать. Когда-то и ее научили забирать столько же, и уже много лет она ставила эти девятнадцать. И вдруг Барулина вспомнила, что всего несколько дней назад Шигаев вот так же подошел к ней и предложил ставить двадцатую тарелку. Она сказала тогда: «хорошо», но часто забывала о словах начальника цеха: привычка брала свое.

- Безобразие! — раздраженно сказал Шигаев. — Забирайте по двадцать. А после смены потолкуем.

Но Шигаев и сам удивлялся: три года работал он начальником туннельно-горнового цеха на Конаковском фаянсовом заводе, а не придавал значения тому, как забирают тарелки. На фарфоровых заводах совсем иное дело: тарелки помещают в капсели плотно, экономно. В фаянсе технология другая, но уж не настолько она отличалась, чтобы оставлять в капселях пустое место. Это была какая-то нелепая традиция, старинная и непонятная привычка. А таких привычек что-то слишком уж много на участке горнов.

Конечно, известное объяснение этому можно найти. Ведь обжиг — эта «святая святых» керамического производства — всегда состоял из тайн, которые передавались от деда к отцу и от отца к сыну.

Двое суток дежурит горновщик. В топки подбрасывают торф и там пылает огонь, в горне идет обжиг, а горновщик изредка выходит во двор и поглядывает на дым, подымающийся из трубы. Что он там мог увидеть? А опытный глаз замечал все. Вот из трубы на сажень выскочило пламя. Значит, огонь большой и температура достигла нужного уровня. Заглядывали горновщики в смотровые окошечки — небольшие отверстия с четырех сторон горна — и тоже примечали, до какой степени раскален горн: он бывал и красным, и оранжевым, и желтым, и белым. А вот пламя, вырывающееся из трубы, становилось меньше, оно светлело — верный знак, что обжиг кончался.

Конечно, все это не так уж просто, как тут сказано. Ведь горновщик различал и у дыма и у огня десятки оттенков и, в зависимости от того, ровный или неровный цвет накала в горне, и раньше или позже посветлел огонь, и когда дым стал гуще, — знал, что происходило в горне.

Но после революции, когда кузнецовские заводы перешли к государству, стали отмирать эти таинства. Горновщики перестали быть жрецами, колдовавшими возле горнов. Так же, как и другие рабочие, они стали использовать технику. Опыт и верный глаз еще помогали им, но появились и другие, более надежные помощники. Взять хотя бы пироскопы.

Арбат Ю. Конаковские умельцы

Представьте себе маленькие, с мизинец, трехгранные конусы, отлитые из такой фаянсовой массы, которая плавится при строго определенной температуре. Конусы устанавливают по три или четыре штуки возле каждого из четырех смотровых отверстий горна и размещают на капселях, в трех местах — все глубже и глубже к центру. Сначала начинают таять и клониться на сторону конусы, стоящие во втором кругу, потом в четвертом и, наконец, в шестом, в центре горна. Это значит, что температура всюду достигла нужного уровня.

Время — вот что здесь командует.

Несколько тысяч изделий обжигается одновременно в горне. Их надо быстро и плотно «забрать» в капсели, а капсели поставить в горн и сделать это как можно плотнее, чтобы полезная горновая площадь зря не пустовала, и возможно быстрее.

Раньше, при Кузнецове, работа ставильшиков или выборщиков считалась каторжной. Хозяину невыгодно было ждать, когда горн остынет. Накинув на себя старую солдатскую шинель, рабочие бросались в камеру, где горячий воздух обжигал лицо и руки. Теперь горны охлаждаются искусственно, и люди работают в обычных условиях. Но скорость выборки и ставки так же, как и плотность укладки изделий, ценятся по-прежнему. Можно поэтому понять, почему начальника цеха Шигаева возмутило расточительство: в капселе остается место, удалось бы поставить еще одну тарелку, а работница действует по старинке.

После смены у пятого горна собралось около сорока человек. Все смотрели на начальника цеха и ждали, что он скажет. А Шигаев стоял, опершись на «столб» из поставленных друг на друга круглых капселей, — нахмуренный, сердитый, и от того, что этот грузный, седой и всегда спокойный человек сейчас так явно недоволен, всем становилось как-то не по себе. Его знали, уважали и не хотели причинять ему неприятностей.

Отец и мать Шигаева были фарфористами, а деды и прадеды вышли из Гжели, исконного места русских гончаров, С одиннадцати лет Алексей помогал отцу — точильщику, потом сам стал формовщиком, В дни Октябрьской революции он дрался с юнкерами в Москве на Остоженке и у Москворецкого моста, а потом этот семнадцатилетний красногвардеец пошел конным разведчиком на юго-восточный фронт. Побывал он и на фронтах Отечественной войны, воевал против гитлеровцев. Старый член партии, прошедший большую школу жизни, хорошо разбиравшийся в фарфоровом и фаянсовом производстве, Шигаев трудился на многих заводах, начав ставильщиком в горнах, а кончив начальником цеха. В последнее время Шигаев постоянно думал о том, что надо, наконец, отходить от приемов старых, привычных, задерживавших движение вперед.

Вот почему он заговорил с собравшимися рабочими, прежде всего о производственной дисциплине, о сознательном отношении к труду. Надо каждому задуматься над тем, что он делает в цехе и как эту же работу выполнять лучше, производительнее. Если трудиться спустя рукава, все красивые слова о производительности окажутся болтовней и приведут только к ухудшению качества продукции. Рассказал Шигаев и о переходе на новый метод ставки горна. Возник этот вопрос уже давно. Испокон веков капсели укладывали вкруговую — сначала один круг, потом — другой, третий и так далее, Институт керамики предложил делить горн капселями пополам по диаметру, а затем параллельно диаметру укладывать остальные ряды. Институт считал этот способ самым экономичным.

Но когда Шигаев спросил, кто хочет высказаться относительно нового метода кладки, поднялся бригадир ставильщиков Василий Гаврилович Казаков — худощавый, подтянутый, сдержанный — и без обиняков заявил:

- Я против.

В предельном изумлении Шигаев уставился на Казакова. Если бы начальника цеха спросили, допускает ли он, чтобы среди рабочих нашлись противники нового, то уж чью-чью, а фамилию Казакова он никогда бы не назвал. Человек сообразительный, со сложной биографией, Казаков не принадлежал к числу потомственных фарфористов. Уроженец Дальнего Востока, сын рабочего-партизана, расстрелянного колчаковцами, он перед Отечественной войной окончил военное училище, на фронт пошел командиром минометной роты, в звании гвардии майора стал заместителем командира полка. Довелось ему побывать во многих европейских странах — Чехословакии, Венгрии, Румынии, Австрии. Из армии его демобилизовали. До родных мест далеко. Подумал-подумал Василий Гаврилович и поселился в Конакове. Работал ставильщиком в горну, быстро выдвинулся, а как бригадир заслужил добрую славу и бригаде и себе. Шигаев ценил в Казакове то, что этот человек умел смотреть «в корень», доискиваться до причин явлений. Замечания о недостатках в работе у него всегда были продуманные и дельные. И вдруг Казаков выступает против нового метода. Невероятно!

- Я вот почему против, — продолжал Казаков. — Давайте говорить не вообще, а конкретно, с точки зрения экономической целесообразности. Действительно: поменьше красивых слов. У нас на заводе выпускаются различные изделия, другими словами, широкий ассортимент. Соответственно этому и капсели разные. Чтобы их хватило на целый горн при рядовой ставке, нужен большой запас. А у нас возле горнов свободной площади нет. Куда же вы эти разные капсели поставите?

Шигаев с интересом прислушивался к словам Казакова: в них было много справедливого.

- Ну и что же делать, по-вашему? — спросил начальник цеха.

Казаков передернул плечами:

- Пока сам еще не знаю. Тут надо подумать.

Он отправился в технический отдел к инженеру Гаврилову, взял у него разрез горна и схемы ставки и долго сидел дома и чертил. Важно было так распределить капсели разной формы, чтобы повысить коэффициент использования горнового объема. Тогда, в 1953 году, считалось, что предел, которого можно достигнуть на практике, это — 0,67 процента, т.е. из каждого квадратного метра горнового объема с пользой удается загрузить только две трети его.

Для бывшего майора Казакова это была тактическая задача, над которой стоило поломать голову. Каждая лишняя доля процента полезного использования горновой площади это — дополнительная продукция, выпускаемая заводом, это — перевыполнение производственного плана, это — удешевление стоимости изделий.

Когда снова собрались в горновом цехе для делового разговора, Казаков уже рассуждал вполне определенно:

- Я рассчитал: можно так ставить капсели, что будет экономичнее, выгоднее, чем при рядовой ставке. Площадь горна мы разделим пополам по диаметру. А затем на каждой половине сделаем как бы несколько кустов. Ближе к «рубашке», т.е. стенке горна, поставим ряд «девяток» — девятидюймовых капселей, затем несколько больших «бандур» и, окружая их, будем перемежать «девятки» с «семерками». Одним словом, не надо шаблона. Давайте составлять эти кусты так, чтобы капсель к капселю прилегал ближе. Где можно, поставим крупные, где нельзя, — мелкие.

1 сентября 1953 года Казаков и его бригада впервые поставили горн по-новому. А когда прошел обжиг, в цехе появилась «молния»: «Смена Сотниковой по инициативе бригадира Василия Гавриловича Казакова применила новый — кустовой — метод - ставки. Коэффициент использования горнового объема повышен против плана на 2 сотых — вместо 0,67—0,69.

Привет новаторам производства!»

Другая смена — мастера Андреева — применила метод Казакова и тоже поставила капселей больше обычного. Так и шло — то смена Сотниковой впереди, то смена Андреева. Медленно, но неизменно повышался коэффициент и в декабре дошел до 0,76.

- И тут точно плотину прорвало. Хлынула такая волна всяких дельных предложений, что только успевай записывать да применять.

Бригадир ставильщиков Иван Иванович Панков предложил закладывать кирпич между стенкой горна и капселями не во всю его длину, а ставить его поперек, на ребро. Казалось бы, пустяк, но по всему горну на этой простой придумке выгадали почти 2 кубических метра полезного объема.

Вслед за тем другой бригадир ставильщиков — круглолицый и большеглазый Александр Михайлович Седов — высказал такое мнение:

- Ведь в столбы можно прибавить еще по одному капселю.

И это приняли.

В конце сентября ставильщик Степан Фокич Мартынов, бывший донбасский шахтер-навалоотбойщик, посоветовал изменить установку пироскопов. Его предложение одобрили, и оно пошло в общий котел достижений. Важно было, что все большее число рабочих принимало участие в улучшении работы цеха.

А в октябре того же года движение за экономию места перекинулось из горнов на участок туннельных печей, где фаянс уже не впервые идет в огонь, а обжигаются изделия, политые глазурью.

Одним словом, началось в туннельно-горновом цехе такое движение, которое дало заводу без всякого преувеличения ежегодную пользу в несколько сот тысяч рублей.

И все же это оказалось только частью большого дела.

Ставильщик Михаил Степанович Ермолаев, из бригады Казакова, работал на Конаковском заводе уже четвертый десяток лет. Когда он оставил село Рождественное, расположенное возле затопленного ныне водами Московского моря города Корчевы, и пришел на завод, рассказали ему старики историю из недавнего, по тем временам, прошлого.

Приписан был к горнам Чалый, один из тех коней, что по жиденьким рельсам узкоколейки всю свою жизнь возил капсели и товар для загрузки горнов, а после обжига белый фаянс в сортировочную. Под старость тяжелая и однообразная работа в жаре привела к тому, что Чалый ослеп. Работал он и после этого, но, наконец, конюх решил дать заслуженному коню отдых. Ставилыщик Ермолаев поведал об этом так:

- Так как положил он законную силу на производство, кормили Чалого, а работы с него не требовали. Но едва утром раздавался заводской гудок, слепой конь вставал и ждал, что его поведут на работу. Так и не дождавшись этого, он дремал стоя, а на следующее утро снова вставал по гудку.

Медленно брели кони, гремя железными тележками на стыках узких рельсов. Медленно загружались горны и тогда, когда лошадей заменили тележками подвесной железной дороги. Все это была техника прошлого века.

После того, как к заводу подвели высоковольтную линию, удалось механизировать многие трудоемкие процессы. Уже действовали два люлечных конвейера — один соединял формовочный цех с горнами, другой — участок туннельных печей с сортировочным цехом. Пора было механизировать процессы загрузки и выгрузки горнов: пусть ставильщики только укладывают капсели в горне, а выборщики переносят капсели на три шага из горнов до проходящей мимо ленты конвейера.

Расчеты начальника цеха Шигаева показывали, что третья линия конвейера должна освободить от тяжелой работы многих рабочих, облегчить труд оставшимся и дать, по крайней мере, триста тысяч рублей экономии в год.

Ранним мартовским утром 1955 года новый конвейер хотели торжественно пустить. Но торжества не получилось. Вышел скандал.

Шигаев и его заместитель Жукова, одновременно являвшаяся секретарем цеховой пар­тийной организации, пришли в цех еще затемно, в шесть утра. Как раз в это время две бригады на участке Андреева начинали выборку пятого горна.

Сразу же, как только стали выносить из горна капсели, выяснилось: места не хватает. Выборщики не знали, куда девать капсели. Люльки конвейера мешали ходить подносчикам торфа, работавшим возле соседнего, четвертого, горна. Толкотня спутала все расчеты, привела к неразберихе, шуму, перебранке.

- Что будем делать? — спросила Жукова.

- Снимать! — недовольно ответил Шигаев, Он уже видел, что дело не в плохой организации труда, а в недостатках нового конвейера.

Люльки сняли и вынесли на заводской двор, чтобы они не мешали.

Но пролежали они там недолго.

Поближе к осени на завод назначили нового директора — Василия Прохоровича Сажко. Собственно, новым его можно было назвать с большой натяжкой. Скорее это было возвращение после долгого отсутствия на завод, который уж давно стал родным.

Двадцать с лишним лет назад молодой паренек, только что окончивший Глинский керамический техникум, Вася Сажко, получил назначение в Конаково и зимой, в лютый сорокаградусный мороз, вышел из поезда на станции Завидово. В ту пору железнодорожной ветки до завода еще не проложили, и верных 30 километров предстояло ехать на лошадях. Старик-возница глянул на юношу в драповом пальтишке и ботиночках, подъехал к своей избе, дал в руки Сажко вожжи и сказал:

- Повремени малость.

Он вышел с тулупом, валенками, меховым малахаем и отечески, заботливо сказал:

- Ну-ка, влезай во все это. А то кому ты там на заводе замороженный-то будешь нужен.

Так встретили Сажко в этих местах. И места приглянулись ему. Родившийся и выросший среди вишневых садов и подсолнухов Украины, он полюбил и широкие плесы Волги и конаковский сосновый бор, а главное завод, где стал сменным мастером, а потом и начальником туннельно-горнового цеха.

Отсюда Сажко ушел на войну.

После тяжелого ранения под Звенигородом он потерял ногу. Вернулся Сажко на завод и стал заведовать производством. Некоторое время он работал главным инженером на «Красном фарфористе», побывал на фарфоровых заводах Германской Демократической Республики, а в июле 1955 года снова оказался в знакомом Конакове — на этот раз уже директором.

Теперь он раздумывал о том, как хорошо, что здесь механизируют заборку и выборку горнов, чего не было ни на одном нашем керамическом заводе. Он понимал, что новое не рождается безболезненно: отбрасывать приходится то, что еще живуче, что сопротивляется. Разве так уж легко принимали то, что он сам когда-то предлагал на этом же заводе?

В 30-х годах, помнится, низка была производительность на глазуровке и заборке в капсели политых изделий. Работница окунала вещь в глазурь и держала ее на весу, пока глазурь не стекала.

Сажко встал на место поливщицы, много раз проделал эту операцию и потом невольно задал себе вопрос:

- А разве глазурь не может стекать тогда, когда работница берет следующую тарелку? Зачем ждать?

Он предложил установить «вилки» или «решетки». К тому времени, когда работница ставила на вилку пятую тарелку, первая уже высыхала.

Легко сейчас, через двадцать лет, вспоминать об этом. А разве легко было внедрить предложение, которое автору казалось безусловно полезным? Доказала практика, убедили итоги. Производительность на глазуровке увеличивалась постепенно, и, наконец, работницы стали поливать не одну тысячу тарелок, как прежде, а 5 тысяч. Тогда уже никто не стал возражать.

Не сразу вошли в обычай и «гребенки» — зазубренные пластинки, на которых тарелки держались в капселях. Их Сажко заимствовал с Будянского фаянсового завода. А теперь кажется, что эти гребенки существовали всегда.

Что же сейчас мешает внедрению конвейера в горнах?

Ответа на это директор не находил.

Пожалел Сажко, что не было Шигаева: ведь это он был «душой» конвейера, он его задумывал, а внедрить не пришлось. В дни, когда решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС всколыхнули всю страну, перед старым членом партии райком поставил вопрос: чем можешь ты помочь общенародной борьбе за подъем сельского хозяйства? Шигаев решил ехать в колхоз, и Конаковский райком КПСС рекомендовал бывшего красногвардейца и хорошего организатора-производственника председателем колхоза имени М.И. Калинина. Этот колхоз находился в селе Домкине, — том самом, где свыше полутора столетий назад был основан и существовал в продолжение пятнадцати лет фаянсовый завод, пока его Ауэрбах не перевел к устью реки Данховки.

Да, теперь Шигаева в Конакове не было. У него другое дело. Проблему конвейера надо было решать тем, кому Шигаев вручил производственную эстафету, — новому начальнику цеха Петру Александровичу Кузьмину и Анастасии Ивановне Жуковой, которая была заместительницей и при Шигаеве.

Их и вызвал директор.

- Что с конвейером? — спросил Сажко у Кузьмина.

Тот не отличался многословием:

- Груда металла.

- Что же делать?

- Либо пускать, либо ломать.

Ответ показался Сажко слишком дипломатичным. У Кузьмина не заметно было особого желания возиться с такой беспокойной вещью, как конвейер. Директор пристально глянул на начальника цеха, точно стараясь разгадать, что это за человек, и более жестко, чем обычно, сказал:

- Так вот: надо пускать.

Это звучало как приказ.

Но одно дело сказать «пускать!», а другое дело пустить. Главный инженер Петров тоже говорил Кузьмину: «пускать!», а когда начальник участка Ясинская, сомневаясь в пользе конвейера, выразилась так, что эта махина только мешает, Петров не сумел технически доказать преимущества механизации заборки и выборки горнов. Главный инженер раздраженно заявил:

- Кому мешает, тот может уходить.

Об этом Ясинская рассказала на общезаводском партийном собрании и в доказательство напомнила о недостатках в работе. Заборщицы до пуска конвейера обрабатывали по 15 тысяч тарелок, а сейчас не больше 7. Уже нельзя отличить худших от лучших, потому что учет обезличен. То же самое и с работой бригад на ставке.

Доля истины во всем этом была, но после своего выступления Ясинская прослыла кон­серватором, противником нового. И не зря. Слишком уж часто начальник участка круглых горнов повторяла:

- Я говорю о том, чем недовольны рабочие.

Но ведь недовольство недовольству рознь. И у первых двух конвейеров находились про­тивники: требовалось время, чтобы приспособиться к новому ритму, к новым условиям работы. Командиру производства, руководящему таким ответственным участком, как горны, надо смотреть шире, перспективнее.

Жукова могла бы об этом рассказать. У нее в памяти сохранились любопытные факты.

Взять хотя бы второй конвейер. Что сначала не все будет в порядке, Жукова знала заранее: надо еще привыкнуть к новым условиям. Но вот цеховой плановик Клавдия Петровна Кузнецова стала каждое утро докладывать, что производительность падает, и к концу недели подсчитала, что это падение достигло 20 процентов. Жукова не на шутку забеспокоилась. Не выдержала она, пошла к Шигаеву. Рассказала о беде, а Шигаев посмотрел своим обычным усталым взглядом исподлобья и спокойно ответил:

- Сама виновата.

- Я? — удивилась Жукова,

- Ты.

- В чем же это, интересно?

- Говорил я тебе, что надо подпилить ножки на столах? Давно говорил. Ты думаешь, пустяк? В подобных случаях пустяков нет. Раньше, пока конвейера не было и товар носили вручную, ставь как хочешь, А теперь снимаешь товар с конвейера, значит к конвейеру и приспосабливайся. Сделаешь столы пониже — удобнее будет снимать товар, легче станет работницам, лучше пойдет работа. Ты присмотрись, найдешь и еще кое-что, требующее переделки.

За ночь подпилили ножки на всех 14 столах. Удобнее стало снимать товар, но не всем. Подошла Жукова к глазуровщицам, а навстречу ей Филиппова и Глазунова.

- Что же это, Анастасия Ивановна? Высоким-то хорошо, а нам, невеличкам, страдать?

И тут Жуковой пришла на ум простая мысль: ведь на каждом участке, на каждой операции лучше всех замечают недостатки рабочие, занятые именно на этой операции. Никто не может точнее их указать, какие требуются исправления.

- Предложения есть? — в упор спросила она Зою Глазунову.

- Та немного растерялась, Жукова улыбнулась и растолковала;

- Что надо сделать, чтобы вам невеличкам, работать стало удобнее?

- Нам бы на что-нибудь встать, чтобы мы повыше были, — сразу заявила Глазунова.

- Стойки деревянные подойдут?

- Конечно.

Тут же плотник сделал стойки, и скоро «невелички» работали не хуже других.

Жукова решила до конца использовать пришедшую ей мысль. Она попросила начальника участка глазуровки Любовь Александровну Башилову в обеденный перерыв созвать рабочих.

- Что вам сейчас мешает и как можно сделать лучше? — задала она единственный вопрос.

Оказалось, что многие уже думали на эту тему.

Александра Михайловна Ешкова сразу пожаловалась:

- Столы расставили неудобно. Стоишь спиной к ленте конвейера — и люльки, извините, бьют по заду. Отглазуруешь изделие, а ставить его заборщице несподручно — нет места.

- Что предлагаешь? — спросила Жукова.

- Поставить столы поперек хода конвейера.

- А стол подрезать хотя бы на полметра. Он теперь длинный не нужен, — добавила старший мастер М. Малышева.

С этими предложениями работницы участка согласились без споров, и Жукова постаралась, чтоб все это было сделано немедленно. Уже на следующий день производительность вошла в норму, а через несколько дней поднялась на 10 процентов против того времени, когда конвейера не было.

На участке разборки работала бригада, которую все звали «бригада У». Этот возглас восхищения означал признание того, что собрался здесь самый боевой народ, Так оно было и на самом деле. Бригадир Мария Николаевна Суворова замечала, что дело спорится, и еще больше подбадривала своих девушек. А то говорила подошедшей Жуковой:

- Анастасия Ивановна, давайте нас на «молнию».

Другими словами: посмотрите, чтобы товар не задерживался, шел бесперебойно, а мы будем работать особо отлично, чтобы о нас «молнию» выпустили — привет, мол, передовикам производства.

Суворова слыла и неплохой общественницей. Как член бытовой комиссии цехового комитета, она обследовала квартиры рабочих, помогала получать путевки на курорт.

А вот когда конвейер пошел из горнов мимо туннелей в сортировочную, Суворовой показалось, что ломается хорошо налаженный ею порядок.

- Тележки лучше! — раздраженно говорила она. — Когда хотим, тогда везем, никто нам не мешает, никто не подгоняет.

Работницы ее бригады молчали. Некоторые, как, например, Нюра Синицына и Надя Шигаева, прислушивались к голосу бригадира и верили ей: может, и верно, что конвейер только мешает. Другим же как-то неудобно было высказывать промелькнувшую мысль, что Суворова отмечает товар, а сама не возит тележек и поэтому не чувствует тяжести этого труда.

Но как только привыкли к конвейеру, сразу почувствовали облегчение. Работа перестала быть физически трудной. Правда, теперь приходилось соображать, но если соображаешь, легко используешь конвейер.

Участок отвозки товара стал перевыполнять план. Тогда в преимуществах конвейера убедилась и Суворова. Бригадир второй бригады Катя Алексеева, уже давно одобрившая новинку, пошутила:

- Чуть-чуть было тебя, Маша, не зачислили из передовых в отсталые.

И обе они рассмеялись. Суворова не обиделась на правду. С конвейером она в чем-то действительно просчиталась.

И вот теперь в кабинете у Сажко сидели главный инженер Петров, начальник технического отдела Гаврилов, главный механик Лубов, заведующая производством Березовская, Козлов, Жукова и другие.

- Что же сделать для пуска конвейера у горнов? — снова спросил директор.

Все говорили, что конвейер требует доделок, но согласились: пускать его надо обязательно.

- А вы пустите еще несколько раз, — посоветовал Сажко — попросите рабочих, которые соприкасаются с конвейером, техников цеха, ставильщиков, выборщиков и других последить за работой механизма, потом соберите производственное совещание, спросите мнение людей, обсудите коллективно все предложения и замечания — и те, что есть, и те, что будут, — и дайте собранные материалы на технический совет завода. Не может быть, чтобы совместными усилиями мы не пустили конвейер.

Арбат Ю. Конаковские умельцы

Конвейер пустили августовским утром в смену Андреева, который, не в пример Ясинской, думал не только о недостатках, но и о том, как замеченные недостатки побороть.

Это был широкий общественный экзамен. Внимательно, строго, даже придирчиво следили за работой конвейера сотни глаз. Упреки сыпались щедро не только в этот день, но и всю неделю, пока работал конвейер.

На бурном производственном совещании, которое провел начальник цеха, выступали многие рабочие. И тут окончательно наметили, что именно придется переделывать: надо обвести линию вокруг первого горна, приблизить ее к третьему, снизить между пятым и шестым и поднять возле пятого и четвертого, чтобы подносчики торфа могли свободно проходить.

Начальник участка горнов Андреев сказал:

- Посуду-то мы в капселях доставляем, а как доставить пустые капсели заборщицам? Полка на люльке одна. Сделайте вторую, тогда используете ее для подачи пустых капселей от любого горна.

Сделали люльки двухярусными. Вместимость их сразу повысилась вдвое. Раньше работало четыре подносчика капселей, а теперь остался один и отлично справлялся с делом.

Исправлял конвейер цеховой механик Дмитрий Степанович Цивинчук. Но он и не мог и не хотел быть простым исполнителем. Севастопольский матрос, старшина второй статьи, он любил технику и не мыслил дела без творчества. Цивинчук видел, что линия третьего конвейера, огибая второй горн, проходит далеко от третьего. Даже тогда, когда горн загружали вручную, и то носить было ближе. А ведь можно направить конвейер мимо самой выборной двери третьего горна. Он предложил сделать это.

Когда выполнили все, что насоветовали в цехе, конвейер пошел.

Недовольные еще остались. Та же Ясинская ворчала:

- Ну, опять завертелась карусель.

А рабочие стали все больше и больше ценить конвейер.

В перерыв сядут горновщики, подойдет к ним Андреев и нарочно заведет разговор на эту тему. Рассуждал он не вообще, а брал, как теперь часто говорят, «конкретную экономику».

Василий Егорович Кругов, вторя словам Ясинской, однажды заикнулся о карусели, которая-де крутится только для развлечения.

- Сколько ты раньше брал капселей? — хитро прищурив глаз, спросил Андреев.

- Четыре.

- А теперь?

- Теперь? Две.

- Значит, вдвое легче стало? Так?

Крутов не спешил с ответом. Он подумал: нет ли тут подвоха. Что-то уж очень просто получается.

- Так, может, я теперь двенадцать часов на загрузке работать буду, — пробурчал он.

Заметили по часам, сколько времени загружали горн: оказалось, что не дольше прежнего.

Андреев подошел к Крутову:

- Ну, что теперь скажешь?

Крутов молчал. Больше он о карусели уже и не заикался.

Если почему-либо теперь выключали ток и ставильщикам приходилось несколько минут загружать по старинке, они в один голос кричали:

- Давай конвейер! Без конвейера — нож острый!

А борьба за новое в цехе не затихает. Надо еще наладить ленточные транспортеры, от них тоже немалая польза. Все знают, что скоро завод будет переходить на газовое топливо. Тогда не придется ни подвозить, ни подносить торф, — еще одной тяжелой работой будет меньше. На заводском дворе построены новые корпуса — придет время и вступят в строй мощные туннельные печи. После этого круглые горны, как отжившие свой век, разберут.

Новые технические задачи встают перед рабочими, техниками, инженерами. Это движение — вечное. Оно, конечно, продолжится и в новых условиях, при самой передовой технике. Всегда и везде пригодятся и рабочая смекалка и инженерная эрудиция.

Ангоб. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. В бору возле Волги еще лежал ноздреватый снег, в городе на вязах еще висели бронзово-коричневые прошлогодние листья, но уже по всему было видно, что наступила весна. На берегу Данховки дотаивали льдины — следы недавнего ледохода. Синее и выше стало небо, на бугорках рядом с сухими и черными метелками лебеды появилась свежая зелень пырея, а в конце колхозного поля затарахтел трактор и следом за ним стали деловито вышагивать грачи, подбирая червяков.

- Мать, а мать, — сказал Иван Иванович жене, хлопотавшей на кухне, — достань-ка жабровки да вентиля.

Иван Иванович Панкратов стоял у окна, высокий и со спины совсем еще не старый. Хотя и шел ему седьмой десяток, время не согнуло его. И седины не так уж много появилось в волосах, по-прежнему по-цыгански черных. А жена бы сказала, что и характер не изменился: был Панкратов настойчивый и упорный и теперь такой же. Может быть, только в глазах, много повидавших в жизни, иногда мелькала усталость, и поэтому взгляд становился грустным. Но и это могла заметить только жена, Прасковья Афанасьевна.

Она заворчала:

- Опять ты за свое, рыбак. Годы-то не те. Грести еле можешь...

- А я мотор куплю...

- Купишь.

- Получу премию и куплю.

- Еще вилами на воде написано, справишься или нет. Знаю я, чем ты себе голову забиваешь. Угомониться пора.

- Ладно, ладно, ты, мать, не ворчи. Сказано — достать снасть, ты и доставай, коли хозяйство в твоем ведении, — усмехнулся Иван Иванович. Потом неторопливо продолжал: — Небось, рыбы принесу — спасибо скажешь. Смотри, как на Данховке вода поднялась.

-Ну, и что? — отозвалась Прасковья Афанасьевна.

- Как что? Я уже тебе толковал: в Данховку из Московского моря вода потечет, щука пойдет. Тут ее и бери.

Прасковья Афанасьевна достала снасти, но Иван Иванович, осмотрев их, сокрушенно покачал головой.

- Прохудились. Придется подплетать.

И, возвратившись с завода, он взял деревянный челнок и сел за сети.

- Чую, не ладится у тебя в цеху, — сказала Прасковья Афанасьевна. В голосе ее была забота.

- Не ладится, твоя правда. Течет краска. Ты разыщи-ка отцовы книги. Посмотрю — может, что там найду.

Арбат Ю. Ангоб

Иван Иванович Панкратов был красочным мастером фаянсового завода. Работником он по справедливости считался знающим, но когда возникало у него затруднение, брался за записи, по наследству оставленные ему отцом. И не потому, что там действительно хранились невесть какие секреты, а по старой привычке. С юности видел он в потрепанных от долгого употребления книгах большую силу, не забывал и того, что однажды в трудную минуту они спасли семью,

У Панкратовых все в роду были красочники. Но после смерти отца мать, Гликерия Трофимовна, вынуждена была пойти в живописный цех. Туда же пристроила и старшего из четверых детей, двенадцатилетнего Ваню.

Шесть лет расписывал он чашки, и быть бы ему живописцем, да получилось по-другому. Заболел дядя, Григорий Дмитриевич, заводской химик по краскам. Поехал он в Москву лечиться, а на свое место поставил племянника. Секретов от родного не утаил, все записные книжки перёд ним выложил, а самое важное — новые составы — велел со слов записать в книжку.

Через несколько дней пришло известие, что дядя в одночасье умер.

Ваня подумал: «Что же теперь будет?». Он засел за книжки — отцово и дядино наследство — и наизусть выучил все рецепты. А тут как раз и вызвали его к управляющему Александру Васильевичу Севастьянову. Маленький, черный, как жук, управляющий смотрел исподлобья, только иногда вскидывал на собеседника глаза, точно желая застать его врасплох.

- Как ты светло-зеленую краску приготовишь? — спросил он.

Ваня, не моргнув, ответил.

Севастьянов задал еще несколько вопросов, потом подал черепок и сказал:

- Вот заказ поступил, изразцы узорные будем делать, такой цвет подбери.

Через несколько дней Ваня подобрал краску, отнес управляющему. Тот, довольный, улыбнулся.

- Останешься химиком по краскам, на дядином месте. Жалованье поначалу скромное положу, а там — что заслужишь. Но смотри, чтоб тебя твои восемнадцать лет не подвели.

И «жук» погрозил пальцем.

Семья вздохнула свободней. Но Ваня знал, что судьба его висит на волоске: не справится — без всякой жалости его выгонят, и неизвестно, дадут ли еще после этого место в живописной.

Новая работа увлекала тем, что в ней многое казалось непонятым, неизведанным и открывался простор для химических опытов. А у Вани ум был пытливый: трудился молодой Панкратов старательно, и число рецептов у него росло. Не только каждую новую удачу заносил Ваня в книжечку, но и о промахах делал отметку, чтобы, как сам себе говорил, второй раз на том же месте шишку не набить.

Шаровых мельниц, на которых теперь в мельчайший порошок растирают песок, черепок и краску, тогда и в помине не было. Стояла у молодого заводского химика в лаборатории так называемая «волокуша» — полутора аршинный деревянный чан, «кругляшок», на дне — камень, на нем—другой.

Приводилась эта «механика» в движение «ухватом» — палкой, соединенной с трансмиссией и конусной шестерней. Используя эту нехитрую механику, двое рабочих терли краски. Рядом Иван Иванович — так теперь стали звать Ваню, несмотря на его восемнадцать лет, — тоже вручную готовил краску для пробы.

На печатном участке смотрителем был еще один родственник Ивана Ивановича — дядя по матери Иван Трофимович Кислов. Он часто приходил, показывал либо черепок, либо лоскуток материи, говорил:

- Вот, химик, сообрази-ка что-нибудь созвучное этому.

Однажды он такую задачу задал, что Иван Иванович долго мудрил и все не мог осилить цвет: будто и сиреневый, а с розовым отблеском, и нежный-нежный. Перепробовал десятки составов — все не то. И вот причудился рецепт ночью. Не поленился Иван Иванович, встал, записал, а утром в лаборатории попробовал, И ведь вышло точь-в-точь, как надо было.

Дядя сиял:

- Есть в тебе, племяш, нотка колориста.

Дядя любил музыку, был регентом хора, играл на скрипке и даже выступал на любительских концертах. Весной 1908 года он зазвал молодого Панкратова на спектакль. Артисты, приехавшие из соседнего городка Корчевы, давали спектакль «Без вины виноватые». Ивану Ивановичу игра очень понравилась, и когда любители с фаянсового завода создали кружок и сыграли водевиль «Хоть умри, а найди жениха», Панкратов пошел посмотреть эту веселую безделицу.

За первым водевилем кружковцы поставили еще несколько. Чем больше втягивался народ в работу кружка, тем серьезнее становилось отношение к постановкам, особенно после того, как появился среди любителей местный учитель М.И. Чернышев. Решено было поставить «Бедность не порок» Островского. Тут не выдержал и Иван Иванович. Явился к Чернышеву и сказал:

- Хочу попробовать свои силы.

Панкратову дали маленькую роль: ряженого «козла», из тех, что пришли в дом Торцовых. Иван Иванович сыграл так просто и смешно, что ему предложили участвовать и в следующих постановках: готовили «Недоросля» Фонвизина и «Назара Стодолю» Шевченко.

Теперь Панкратов делил и время и любовь между красочным делом, в котором приобретал все больший опыт, и приглянувшимся ему театральным искусством.

Но на беду управляющий заводом Севастьянов сразу же невзлюбил любителей искусства и рабочий театр. То прикажет не давать ключей от помещения, где репетировали, то еще какую-нибудь пакость устроит. Подослал к любителям табельщика Ваньку Калашникова:

- Поди, вроде ты тоже любитель, а сам доноси мне, о чем они говорят и что осуждают.

По доносу Калашникова управляющий вызвал однажды Панкратова:

- Солидная у тебя должность, Иван. Тебе бы верой и правдой хозяину служить, в ножки кланяться, что тебя, молокососа, на такое место поставили, а ты с простыми рабочими якшаешься. Знаю, о чем они после репетиций говорят.

Знал это и Иван Иванович: шептались о том, что Севастьянов донимает штрафами и что обирают рабочих в хозяйской лавке, где велят покупать харчи.

Арбат Ю. Ангоб- Ты это дело брось! — с угрозой сказал Севастьянов.

Но Иван Иванович не бросил. Работа в кружке захватывала его все больше. А так как заменить Панкратова на заводе оказалось некем, то Севастьянов мог только «прижимать» его. Когда к рождеству и пасхе давали наградные, Ивану Ивановичу либо совсем не доставалось, либо получал он меньше всех.

О недоброй памяти старого времени Панкратов вспомнил тогда, когда на завод приехала группа кинематографистов для натурных съемок первого цветного фильма «Груня Корнакова» («Соловей-Соловушко»). Сценарист и режиссер использовали подлинные события из истории завода и факты, связанные с семьей живописца Конакова, расстрелянного за участие в Кронштадтском восстании 1906 года. Главных героев играли московские актеры, а рабочих изображали заводские драмкружковцы. Они «тушили» пылающее здание мастерской, подожженное хозяином, решившим получить страховую премию, прыгали в Данховку, «спасаясь» от жандармских плетей. А ведь именно так все и происходило когда-то.

Не забыли рабочие погибшего товарища. Кузнецовский поселок возле завода, преобразованный в город, по ходатайству заводского коллектива получил название Конаково.

В 20-х годах кружок любителей театрального искусства на Конаковском заводе переживал полосу расцвета. Панкратов ставил спектакли и играл сам.

Готовили «Детей Ванюшина». Иван Иванович распределял роли. Он обратил внимание на суфлера — молодую застенчивую девушку Пашу. Обычно Панкратов искал в исполнителе не внешнего сходства, а понимания образа, внутреннего соответствия роли, Иван Иванович предложил Паше сыграть Инну. Девушка только мечтала о том, чтобы ей когда-нибудь дали самую крохотную роль, а тут такая честь. Паша покраснела от удовольствия, но... в первые же дни раскаялась, что согласилась играть. На репетициях то и дело раздавались возгласы Ивана Ивановича:

- Не так!

Начинали сначала.

И опять режиссер недоволен:

- Назад! Не то!

Все же Панкратов добился своего: Паша отлично сыграла роль Инны, поверила в свои силы и тридцать лет, потом была одной из самых способных артисток заводского драматического кружка.

После одной из репетиций Иван Иванович проводил Пашу домой. У них нашлись общие темы для разговора: оба выросли на заводе, оба беззаветно любили искусство. Они начали встречаться, полюбили друг друга, и скоро стала Прасковья Афанасьевна женой и верной подругой Панкратова на всю жизнь.

Пошли у них дети. Потом молодое поколение подросло. Сын Николай стал офицером Советской Армии и, когда началась Великая Отечественная война, ушел на фронт. Дочь Нина поступила в Калининский педагогический институт. Приехала она как-то на каникулы и услыхала, что мать над отцом подтрунивает:

- На рыбалку собрался. Ну, значит, опять с ангобом не ладно.

- А что это за ангоб?

Отец плел сети. Он отложил челнок и вентиль, улыбнулся и сказал:

- Был я поменьше тебя, годов двенадцати, жил на Украине: отец в Миргородской художественно-промышленной школе мастером работал. Видел я там глиняные куманцы. Вроде как бы фляга, но потешная такая, колесом или кольцом, а в середине пусто. Наливают во флягу квас, а в кольцо кладут завернутый в тряпку кусок льда, чтобы квас был холодным. Куманцы всегда цветасто и затейливо украшали. Полюбопытствовал я, как же их украшают. Знал, что глина не выдерживает обжига при высокой температуре, а обычные краски — те, которыми расписывают фаянс или фарфор, требуют именно высокой температуры. Оказалось, что украинские мастерицы применяли старинный способ: украшали куманцы да глечики такой же глиной, только жидкой и подкрашенной. Эта подкрашенная глина и называется ангобом. Отсюда и способ раскраски подцвеченным раствором глины получил такое же название.

Нина удивилась:

- Что же ты, папа, думаешь об ангобе, если этот способ давно существует?

- Ах, дочка, — сокрушенно покачал головой Иван Иванович. — Хочу я ангобом украшать не глину, а фаянс, а это, брат, такая задача...

Он снял с печки небольшую темную вазу с ярким зеленым узором и сказал:

- У прежнего хозяина, Кузнецова, кое-что в этом смысле делали. Но что ему искусство? Его выгода манила.

Иван Иванович показал на зеленый узор.

- Вот эти цветки живописец рисовал на необожженном фаянсе говяжьим салом.

- Чем, чем? удивилась Нина.

- Говяжьим салом. Чтобы краска к этим местам не приставала. Окунут вазу в темный ангоб — она вся окрасится, а рисунок останется белым. Потом сало в обжиге сгорит, и вазу окунут в светло-зеленый или желтый ангоб. Так и получался узор в два цвета. Быстро и дешево. До того это оказалось выгодным, что Кузнецов велел посадить на новый участок двадцать мастеров. Они из майолики — грубой, не годной для фаянса глиняной массы — и делали такие вазы. А на фаянсе и фарфоре пробовали делать и в Конакове и в Вербилках, да ничего не получалось.

- А у тебя получится, папа?

- Вот уж не знаю. Но если получится, люди спасибо скажут.

В ту пору Иван Иванович работал старшим лаборантом живописного цеха по краскам. Зашел он однажды в цех посмотреть, как ложатся приготовленные им краски. Раньше, по старому методу, ленту на борту тарелок выполняли «крытьем». Работница наносила краску кистью, а потом брала тампон из тряпки и как бы примачивала краску, «сбивала» ее. Поверхность получалась ровная, и мазок не был заметен для глаза.

Но такой метод устарел: «крытельщицы» работали медленно. Сейчас на редком заводе можно увидеть двух-трех доживающих свой век представительниц этой профессии. Вместо «крытья» на советских заводах применяют отводку: сидя возле вертящегося круглого столика — турнетки, отводчицы широкой кистью наносят краску на тарелку. А в последнее время по предложению новаторов Ленинградского фарфорового завода имени Ломоносова этот процесс механизировали.

- Как дела? — придя в цех, спросил Иван Иванович контролера.

Тот махнул рукой.

- Снизили сорт на всей партии тарелок.

- Краска? — забеспокоился Панкратов.

- Краска вроде обычная, — развел руками контролер, — а тон сухой.

Опять та же история! Крытельщицы «сбивают» краску, она ложится сочно, но работа идет медленно. Отводка—метод быстрый и дает возможность экономить краску, а тон получается неприятный, сухой. Что же делать?

Иван Иванович снова подумал об ангобе. Если бы взять шликер — жидкую фаянсовую массу, подкрасить ее и этим ангобом нанести полосу по необожженной тарелке. Он составил шликер, сделал у себя в лаборатории голубой ангоб из новой краски и отнес его отводчицам Ворониной и Грибковой.

- Вот это тебе, Тоня, а это тебе, Маша. Пробуйте.

Состав густой — не то, что обычная краска. Непривычно было расписывать и сухие тарелки. Работа шла медленно, и девушки нервничали: пожалуй, еще нормы не выполнишь. Они спешили, как могли.

К концу дня Иван Иванович опять зашел к отводчицам.

- Ну, как успехи?

- Плохо.

- Что так?

- Неровно ангоб ложится.

Посмотрел Иван Иванович: действительно, на тарелках потеки.

- Может, пересушен товар. Не пробовали посырее брать?

- Куда тут пробовать, с этим еще не справились.

- Посмотрим, что обжиг покажет, — задумчиво сказал Иван Иванович. Ему было неприятно, что новая краска дает прежний порок: не ложится ровно. Может, прибавить что-нибудь в ангоб? Но что именно?

Когда тарелки принесли из обжига, Панкратов расстроился еще больше. Краска пропитала сухие борта насквозь. Все тарелки пошли в брак.

«Надо все-таки попробовать расписывать сырые тарелки или промывать их», — подумал Иван Иванович. Но в это время из конторы принесли приказ «прекратить нелепую порчу материала». Делать нечего, пришлось подчиниться.

И снова на годы замолк разговор об ангобе. Только нет-нет да и скажет Прасковья Афанасьевна мужу:

- Как, Ваня, все не клеится с ангобом?

Она знала, что Иван Иванович опытов своих не бросил и мысли об ангобе не оставил.

Как-то весной 1949 года Иван Иванович вернулся с завода домой. Прасковья Афанасьевна почувствовала в его приходе что-то необычное: и дверь муж открыл не тихо, а рывком, и каблуки сапог стучат громче. Двадцать лет прожили Панкратовы душа в душу и без слов научились понимать друг друга. Прасковья Афанасьевна спросила:

- Ну, какая у тебя радость? Поделись, не жадничай.

- А ты что: петушиное слово знаешь? Откуда пронюхала? Кто сказал?

- Сорока на хвосте принесла.

- Ну, слушай. Филянскую знаешь?

- Художницу? Веру Григорьевну?

- Ее. Так вот, она сделала вазочки и расписала их.

- Неужели ангоб? — вскрикнула Прасковья Афанасьевна.

Иван Иванович мылся, фыркал возле умывальника, веселые глаза поблескивали из-за полотенца.

- Вот то-то и оно, что ангоб. Конечно, краска у нее тоже плывет, как и у меня, а есть места, гдехорошо пристала.

Филянская совсем не случайно решила заняться ангобом, хотя путь к нему у нее и был долог.

Родилась Вера Григорьевна на Украине, возле Миргорода, в местах, где полтавские гончары издавна применяли ангоб, подкрашивая глину и расписывая ею глечики и блюда. Многому еенаучила мать, которая любила украинское народное искусство, собирала образцы различных вышивок, и у нее накопилось их несколько альбомов. От матери и у Веры Григорьевны появился интерес к народным мотивам, закрепленный во время ученья в художественно-керамическом техникуме в Миргороде, а затем в Межгирье, знаменитом своей керамикой. Двадцать лет прошло с тех пор, как Филянская приехала на Конаковский фаянсовый завод. За это время она создала много сервизов, ваз, блюд. Основа всех ее работ — украинская, народная. Но художница не копировала известные элементы, а творила легко и свободно, в каком-то особо приятном современном вкусе.

Арбат Ю. АнгобКогда на Конаковском заводе стали испытывать ангоб, Веру Григорьевну это заинтересовало. Она взяла белый шликер, сделала много различных мазков и отправила в обжиг. Некоторые мазки получились удачно: тон оказался не глухим, каким обычно он был в ангобе, когда его накладывали одним цветом, а разной силы, порой даже прозрачным. И художница сделала несколько рисунков.

Но и после успехов Филянской Панкратову не сразу удалось вернуться к ангобу: было много работы, и работы спешной. Поручили Ивану Ивановичу восстановить на заводе участок аэрографии, где нагнетают и распыляют краску при помощи сжатого воздуха. Пришлось опять отложить любимое дело.

Слышал Панкратов, что Филянская в работе над большой вазой «Миру — мир» посоветовала применить раскраску ангобом по фаянсу. Иван Иванович посмотрел на эту вазу в художественной лаборатории; единственно, что ему не очень понравилось, было то, что цвет бледноват.

«Ангоб и более яркий цвет может дать», — подумал Иван Иванович и, хотя рядом никого не было, сказал вслух:

- Нет, такого дела бросать нельзя.

Арбат Ю. Ангоб

Потом он увидел отличное блюдо Филянской — «Рыбы» и укрепился в своем мнении.

Он сам выбрал тарелки — взял ровные, не пересушенные, даже с сыринкой. Сам составил ангоб и отвел на них ленты — одну голубую, другую розовую, а третью темно-синюю, кобальтом.

За всеми процессами Панкратов наблюдал, проверяя каждую мелочь. И почти все удалось как нельзя лучше. Голубой и розовый цвета получились яркие, сочные, много красивей лент, сделанных не только отводкой, но даже и старым крытьем. Иван Иванович передал главному художнику завода И.И. Гончаренко две тарелки. В отношении третьей у него зародилось сомнение: над кобальтом следовало еще поработать.

В Москве, на художественном совете Главфарфора, ангобные тарелки встречены были одновременно и с одобрением и с опаской.

- Такой сочности цвета еще не было на фаянсе, — говорили те, кому пришлись по душе изделия Панкратова.

Другие предостерегали:

- Слов нет — хорошо. Но тут мастер все делал сам. А в массовом производстве разве этого достигнешь. Овчинка выделки не будет стоить.

Художественный совет все же одобрил образцы и предложил попробовать наладить массовый выпуск.

Задали этим задачу не только Ивану Ивановичу Панкратову, но и руководителям завода. С одной стороны, затея новая, интересная, стоящая, и тут заслуга Панкратова бесспорна. Сдругой стороны, можно все дело в два счета провалить, если попадет оно в неловкие руки. Нужно найти человека, который оказался бы не только выполнителем хорошего предложения Панкратова, но и был способен справиться с любыми производственными трудностями. А какие это будут трудности, пока никто не знал.

Главный инженер завода Николай Александрович Петров подумал-подумал и вызвал к себе Василия Тимофеевича Смирнова.

В это время Смирнову было уже за семьдесят. На заводе его все хорошо знали. Когда- то он работал на кузнецовской фабрике «крытельщиком», после революции директорствовал на фарфоровых заводах, руководил цехом, а в старости решил взять работу полегче: совсем уходить с родного дела не хотелось. Был он коренастый, большеголовый и широколицый, внушающий доверие всем своим видом, неторопливой положительностью, с которой говорил, здоровался, ходил.

- Есть вам работа, Василий Тимофеевич, — сказал Петров.

- По силам? — спокойно спросил Смирнов, подняв глаза с хитринкой.

- По характеру, — улыбаясь, ответил Петров. — Панкратов придумал отличную вещь: делать на посуде отводку ленты ангобом. Решено наладить массовое производство. Вы будете руководить участком. Слабо пойдет дело — тогда участок создадим маленький, а если вам все удастся — хорошо бы выпускать в месяц тысяч двести изделий. И надо, чтобы дело пошло.

- Пойдет, — по-прежнему спокойно, тоном видавшего виды человека ответил Смирнов, и главный инженер даже подумал: не хвастает ли старик?

Смирнов отвоевал на заводе, где каждый метр производственной площади на счету, комнату для участка. Потолковал с Панкратовым и разыскал в живописном цехе Антонину Воронину и Марию Грибкову, с которыми Иван Иванович семь лет назад пробовал отводить ленты ангобом.

Начали работу с охотой, с запалом, а через неделю приуныли: с участка шел один брак. Как ни старались составить ангоб получше, в нем постоянно получался осадок. Трудно оказалось сдувать и насевшую на тарелки пыль. Из обжига тарелки выходили будто и неплохие, но поче­му-то потом на некоторых ангоб отлетал. В общем, неприятностей хоть отбавляй.

И вдруг сделали открытие.

Арбат Ю. Ангоб

Когда работали на самодельном шликере — жидком фаянсовом растворе, результаты получались плохие. Толстым слоем наносить ангоб нельзя: он не сходит с кисти, а таким попробуешь — некрасиво покрывает тарелку. Но стоило однажды взять готовый шликер из майоликового цеха, как сразу наступило избавление от беды: осадка совсем кет, ангоб сходил с кисти легко. Лента шла не толстым слоем, ровно, и после обжига ангоб уже не слетал. В чем же был секрет?

Василий Тимофеевич ударил себя ладонью по лбу и сказал:

- Эх ты, старина, о чем забыл!

Он поделился своими соображениями с работницами:

- Чем в майоликовом цехе шликер отличается от нашего? Там он для литья приспособлен, и добавляют туда электролиты — соду и жидкое стекло. Этот шликер не густеет, и у него большая текучесть. А ведь и нам для ангоба те же качества нужны.

В тот же вечер он увиделся с Панкратовым и рассказал ему об удаче.

Смирнову не нравилось, как кустарно его девушки сдували пыль. Он ворчал:

- Разве это дело? В таких условиях на советском заводе работать нельзя. Пыль столбом стоит.

И он предложил смачивать губкой края тарелки, снимая тем самым пыль, которая и отводке мешала и, главное, засоряла воздух.

Результат оказался совершенно неожиданным. Пыли не стало, и это, конечно, хорошо. Но главное, на смоченный край тарелки ангоб ложился так легко, что отводчицы за смену успевали делать много больше, чем раньше.

- Как же это мы прежде не догадались? — упрекал себя Смирнов. — Ведь когда ручку или носик к чайнику приставляют, и то в шликер макают. По сырому-то сподручнее работать.

Отводчица Антонина Ивановна Воронина добавила:

- Иван Иванович тоже бывало говорил: «Зря вы по-сухому работаете».

- Вот теперь получается! — обрадовался Смирнов и опять пошел к Панкратову поделиться доброй вестью. У этих двух стариков стала завязываться дружба. Ответственность за удачу с ангобом лежала прежде всего на них.

Но едва справились со второй бедой, как пришла третья. То вся партия тарелок после обжига удостаивалась клейма «1-й сорт», то вдруг начиналась пестрота: у части тарелок цвет сочный, сильный, а у стоящих рядом ленты бледные, будто выцветшие.

- Где обжигали эти? — спросил Василий Тимофеевич, указывая на первосортные.

- В туннельном цехе. Мы их туда отправили, чтобы поскорее вышли из обжига, — ответили Смирнову работницы.

- Так, — рассуждал вслух Смирнов, — в туннельных печах температура ниже, чем в горнах. Значит, ангоб не любит очень высокой температуры.

Он показал на другую партию:

- А эти где обжигали?

- В горнах.

- Понятно. В каком кругу, не помните?

- Можно узнать.

Выяснили, что бледные обжигались в первых двух кругах, а яркие — поближе к середине: в четвертом, пятом и шестом кругах.

И снова Смирнов размышлял:

- Ведь в горнах неодинаковая температура. Заглянешь в смотровые окошечки — стоят там контрольные конусы и плавятся не в одно время, а сначала во втором круге, потом в четвертом и, наконец, в шестом. Следователь но, надо дать ангобу ту температуру, которая ему требуется, и ставить наши тарелки ближе к центру — в четвертый, пятый и шестой круги.

Первый же после этого случая обжиг показал, что Смирнов был прав.

- Выходит, мы еще с одной бедой справились, — сказал работницам своего участка Василий Тимофеевич и написал докладную записку главному инженеру. Он просил дать распоряжение горновому цеху ставить ангоб с четвертого круга к центру и в нижних рядах. Так и стали делать. Ангобные тарелки с тех пор пошли ровные, с окраской сильной и сочной.

Панкратов мог быть доволен не меньше Смирнова. Ангоб завоевывал все большее и большее признание на заводе, в Москве, в главке и, что важнее всего, в магазинах у покупателей. Тарелки были много лучше прежних. Они оказались и дешевле: ведь на одной краске какая экономия — ангобная голубая краска в двадцать раз дешевле обычной, а розовая — в восемьдесят.

В работе над ангобом помог Панкратову не только В. Смирнов, с упорством преодолевший технологические затруднения. Помогли В.Г. Филянская с ее опытами по росписи ваз и художница Д.Э. Клювгант, создавшая нежные рисунки для росписи ангобом по фаянсу; помогли главный инженер Н. А. Петров и главный художник И.И. Гончаренко. Одним словом, помог коллектив — и победа была завоевана.

Иной раз Иван Иванович раздумывал о том, что решительно изменилось все, связанное на заводе с росписью, с искусством. До революции, при фабриканте Кузнецове, старались любой ценой увеличить выпуск фаянсовых изделий. Ни во что не ставили ни интересы рабочих, ни художественный вкус. Но вот пришли новые художники и они сразу по-другому стали работать над созданием образцов. Панкратов знал не только Филянскую. За долгие годы работы на заводе все художники прошли перед ним.

Иван Иванович помнил, как в тридцатых годах появился молодой скульптор Сергей Орлов. Веселый и упрямый, заводила во всяких спорах об искусстве, простой и компанейский человек, он мог часами стоять у станка и лепить своих излюбленных клоунов. Вылепит, а потом сам помогает отливать и править фигуры.

Арбат Ю. Ангоб

В центре композиции — клоун, сидящий на шаре. У него потешно расставлены ноги, а шляпа дурашливо сдвинута набок. Слева от него — клоун улыбающийся, справа — печальный. Оба они жонглируют шарами, Общий ритм объединял эти три фигуры.

Много раз потом С. Орлов лепил для фарфора варианты этой темы, создавая то пляшущего клоуна возле большого шара, то две контрастирующие фигуры клоунов — «Оптимиста» и «Пессимиста» в виде сосудов для вина, то клоуна-наездника и даже целый столовый прибор из сидящих и стоящих клоунов в сочетании с сервизными предметами — горчичничей, перечницей, пепельницей, рюмками для яиц, подставками для ножей и вилок и т.д. Но фаянсовая «троица», выполненная в Конакове, остается самой выразительной, самой законченной и по композиции и по характеристике образов. Это — молодой Орлов со всем его темпераментом, озорством и любовью к контрастам.

Арбат Ю. Ангоб

Много потрудился на Конаковском заводе скульптор-анималист Павел Михайлович Кожин. Особенно оригинальной, ярко-декоративной является серия его рыб. В этой области Кожин — непревзойденный мастер. Сколько раз пытались ему подражать, но вряд ли кому из скульпторов удалось передать представителей подводного мира с такой естественностью, живостью, динамикой и в то же время без натуралистического копирования. Рыбы Кожина — это произведения подлинного искусства.

Долго работал на заводе и создал интересные произведения в керамике скульптор Фрих-Хар. Его влекло к крупным, обобщенным композициям. Декоративные панно Фрих-Хара украшают заводской клуб, а в музее находится немало его статуэток и различных форм для посуды (столовые сервизы, питьевые приборы и др.).

Арбат Ю. Ангоб

Скульптор Мария Петровна Холодная создала разнообразные варианты на свою излюбленную «детскую» тему. Особой популярностью пользуется ее статуэтка «Ветерок»: сидит девочка и повязывает платок, а ветер играет концом этого платка. Много сделала скульптор Елена Михайловна Гуревич. Кто не знает ее «козлят»— белых фигурок упрямцев, склонивших свои лобастые головы и готовых ударить друг друга? Не менее известны и ее многочисленные майоликовые собаки — «Куцый», «Овчарка», «Щенок», в которых скульптор сумела передать очарование и непосредственность животных. В последнее время Е.М. Гуревич вылепила несколько скульптурных сувениров — память о Москве.

Особое место на заводе занял скульптор и художник Григорий Яковлевич Альтерман. Он жил и работал во Франции, Германии, в Польше, но его потянуло на родину. И вот уже несколько лет он работает на Конаковском заводе, создавая новые формы для посуды и специализируясь на поливах. Его вазы, горшочки, блюда, питьевые приборы и пепельницы сверкают и переливаются необычными красками. На выставках они пользуются неизменным успехом.

Обо всем этом думал Иван Иванович Панкратов. Ведь в круг творцов художественного вкуса вошел и он сам — художник-красочник, имеющий свое творческое лицо, начавший на заводе большое и новое дело — ангоб.

Кассир Прасковья Афанасьевна Панкратова пришла выдавать зарплату в майоликовый цех, где Иван Иванович замещал начальника. Закончив дело, она подсела к мужу.

- Ну, как, отец, доволен?

Иван Иванович в ответ только улыбнулся.

- Вот и хорошо, что добился всего, чего хотел, — с гордостью сказала Прасковья Афанасьевна.

А вечером она сама напомнила мужу:

- С Колей на рыбалку не поедешь?

Прасковья Афанасьевна думала о том, что еще совсем недавно они вместе играли в гоголевской «Женитьбе»: он — Яичницу, она — сваху Феклу Ивановну. В сущности это был старый спектакль — конаковцы впервые поставили его двадцать лет назад и теперь только возобновили. Режиссер напомнил характеристику персонажа. Но Иван Иванович свел брови и сказал в раздумье:

- Я понимаю, что за человек экзекутор Яичница. Но хочется представить: как он ходит, как с людьми беседует. Это, наверное, человек солидный, с бакенбардами...

Он оделся, загримировался и вышел на репетицию походкой медленной и важной. Сделал Панкратов несколько шагов, глянул в роспись приданого, произнес первые слова: «Каменный двухэтажный дом», дотошно осмотрел комнату и удовлетворенно отметил: «Есть!».

Потом Панкратов рассказывал жене:

- Я вышел на сцену и как-то сразу почувствовал себя женихом. Захотелось и скатерть потрогать: добротна ли? — и к занавескам прикоснулся. Ведь именно так бы поступил Яичница.

«А теперь, — думала Прасковья Афанасьевна, — уже тяжело мужу ходить на репетиции: здоровье не то. Да и очень переживает он, играя на сцене. Зато осталось другое удовольствие — рыбалка. В этом сын Коля - надежный помощник, Пусть отец порадуется. Грести ведь теперь не приходится: купили на лодку подвесной мотор — отправляйся по Волге и Московскому морю, куда душе угодно».

Иван Иванович собрал сеть, пока подошел сын. Улыбаясь, старый мастер напевал песенку: «Эх, кудрявые, на весла налегай!». Песню эту еще отец бывало певал, когда удачей завершал дело. Иван Иванович уже решил, куда поедет с сыном: к месту, где когда-то стояла Корчева. Во время строительства канала «Москва—Волга» попал город в зону затопления, жители его перевезли свои дома в Конаково, и теперь на берегу водохранилища стоял одинокий кирпичный дом. Возле него отлично клюют язи. А еще лучше — окуни. Мясо у них вкусное, а Прасковья Афанасьевна великая мастерица жарить рыбу. Если же у омута на счастье попадется налим, можно будет сварить знатную уху и позвать в гости Василия Тимофеевича Смирнова.

Подрябинников Трифон ЗахаровичПути-дороги. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. (Подрябинников Т.З.). Не зря эту вазу выставили в музее. Она достойна, чтобы ею любовались. Дело, однако, совсем не в том, что ваза поражает своими размерами: создавали их у нас и покрупнее. Ее украшает своеобразная живопись: берег широко разлившейся Волги; березки свесили зеленое ажурное кружево листьев; голубоватые дали, за которыми угадывается простор родной земли, — как хорошо удалось художнику передать милый подмосковный пейзаж, а главное, как удивительно свежи и мягки краски!

Даже специалисты, пораженные этими красками, останавливаются перед вазой в Государственном музее керамики в Кускове, Они-то, конечно, знают автора — его почерк обладает чертами, которые не дадут спутать работу художника ни с чьей другой. Специалисты могли бы рассказать кое-что и о том, как расписана ваза.

И фарфор и фаянс обычно расписывают, накладывая краски на блестящую поверхность глазури. Если художник ошибся, он может подправить или даже, смочив тряпочку скипидаром, смыть нарисованное, написать заново. Правда, краски, наложенные поверх глазури, несколько грубоваты. К тому же они не так уж прочны — от времени стираются.

Есть и другой способ. Можно вазу или блюдо расписать и до того, как изделие покроют глазурью. Для этого применяют не обычные краски, а окислы или растворы солей металлов. Такие краски после обжига приобретают глубину и мягкость. Защищенные глазурью, они вечны. Правда, в распоряжении художника тогда окажется мало тонов или, как выражаются фарфористы, палитра будет скромна. Ведь далеко не все краски выдерживают высокую температуру обжига. Есть и другие подводные рифы в этом увлекательном, но опасном плавании: писать под глазурью очень трудно. Художник должен обладать верной рукой: поправки почти немыслимы. Нужно очень хорошее сырье, т.е. масса, из которой формуется вещь; приходится учитывать, что контуры рисунка обычно расплываются, а краска (если работают растворами солей) иногда проходит сквозь стенку вазы или блюда.

Мало кто знает, каких трудов стоило создать эту вазу.

Первая неприятность ожидала художника, когда он заговорил в формовочном цехе об изготовлении ваз. Ведь таких крупных и массивных вещей — почти метровой величины — на этом заводе почти никогда не делали. Фаянсовый завод им. Калинина выпускал тарелки, самое большее — суповые миски. Сообразно с этим построен и весь производственный процесс, начиная с приготовления массы и вплоть до обжига. Большую вазу приходилось формовать вручную, стенки ее оказывались различной толщины, и когда она выходила из горна, где-нибудь обязательно оказывалась трещина.

Масса должна лежать долго. Применяют не очень красивое выражение — она «гниет»: находящиеся в ней микроорганизмы помогают ей стать более тонкой, эластичной, податливой в лепке и прочной.

Художник, создававший вазу, учел это и постарался раздобыть самую старую массу, какая оказалась на Конаковском заводе. Это была масса не обычной двухмесячной выдержки, а еще с довоенных времен, примерно семи-восьми лет. Скульпторы жалели, что ее хватило только на одну вазу. Для страховки отформовали двадцать ваз и тоже не из обычной массы, а из специально созданной в заводской лаборатории. Все вазы пропустили через так называемый утильный обжиг, который проводится еще до глазуровки для придания вещи крепости. Затем художник расписал одиннадцать самых лучших ваз.

Особенно удалась ваза из довоенной массы. Всем она взяла: и сама была аккуратная, и краски на ней легли ровно, и глазурь отличалась нежностью и чистотой.

Художник обрадовался успеху и в нетерпении, не дожидаясь, когда она окончательно остынет, взял домой. Назавтра он собрался ехать в Москву и везти вазу в музей. Заказ он получил по одному из эскизов.

Но не успели поставить вазу на стол и выйти в соседнюю комнату, как раздался звон. Художник кинулся обратно. Ваза стояла на столе, но через рисунок, изображавший берег Волги и березку, шла большая трещина. В течение следующего дня ваза дала еще несколько трещин.

Пришлось все начинать сначала.

В конце концов ваза получилась именно такая, какую хотел создать автор, и она была выставлена в музее. Возле нее появилась табличка: «Художник Т.3. Подрябинников. Московское море. Подглазурная роспись растворами солей».

Долгий путь пришлось пройти Трифону Захаровичу Подрябинникову, прежде чем ему удалось постичь тайны подглазурной росписи. Семи десятков лет едва хватило ему на это.

Он родился в Житомире, в старообрядческой семье маляра-кровельщика, учился у дьячка на медные гроши и, только попав на курсы грамотности для взрослых, узнал о рисовании и стал копировать картинки из книжек. С особой благодарностью вспоминает Подрябинников учителя рисования Дмитрия Ефимовича Антонова, основавшего «бесплатные вечерние курсы рисования для взрослых».

Хорошо было бы поехать в Петербург или Москву серьезно учиться живописи. Но для этого нужны немалые деньги, а где их взять? Несмотря на любовь к искусству, Трифону Захаровичу пришлось думать о том, на что жить. Оставив пока надежды на Академию Художеств, Подрябинников поступил в местную учительскую семинарию. Были в этом решении соображения и не материального порядка. Под влиянием книг революционных демократов Трифон Захарович стал думать: «Если мне и удастся стать большим художником, то что это даст народу? Что даст моим братьям и миллионам таких, как они? Картины мои купят купцы и помещики, повесят в своих домах, и народу они будут вдвойне недоступны: и по месту нахождения и по уровню потребностей народа. Сначала надо подготовить народ к восприятию художественных ценностей».

После окончания семинарии Подрябинников стал учителем начального Мало-Дорогостаевского училища. Утром в классах сидело шестьдесят ребят, вечером — сорок взрослых. Учитель после уроков по-прежнему рисовал, писал статьи о преподавании рисования и лепки в «Известия Волынского губернского земства», готовился к поступлению в московское училище живописи, ваяния и зодчества. Первая мировая война задержала выполнение этого желания — Подрябинников ушел на фронт, был ранен и долго пролежал в госпитале. Но все же в канун Октябрьской революции он стал студентом Училища Живописи, ваяния и зодчества. А потом опять Волынь, учительство и занятия живописью, до тех пор, пока в 1923 году Подрябинникова не перевели в местечко Барановку, в школу-семилетку при фарфоровом заводе. В местной школе ФЗО он стал преподавать рисунок. Это было началом крутого поворота в жизни художника.

Конечно, живя возле завода, Подрябинников захотел познакомиться с фарфоровым производством. Он увидел огромное количество фарфора и ему показалось, что все эти белые чашки, белые чайники, белые тарелки так и зовут художника. И Трифон Захарович решил попробовать.

У начальника живописного цеха Базлова он попросил белую посуду и керамические краски.

Подрябинников нарисовал на полоскательнице (она была побольше чашки) украинский орнамент и нарочно нанес краску разными приемами и слоями различной толщины.

Обжигальщик у муфельных печей подал Трифону Захаровичу обожженную полоскательницу и сказал:

- Неудача.

Но Подрябинников посмотрел на результаты обжига и ответил:

- Удачнее и быть не может.

- Да вы посмотрите, — стал спорить обжигальщик, — здесь краски попузырились, а здесь выгорели. Золото все потонуло.

- Вот это-то и хорошо. Это моя первая работа. Теперь я многое знаю: что надо делать, а чего допускать нельзя.

На следующий же день Подрябинников принялся за роспись чайных чашек. Одна была совсем простенькая. Когда она удалась, Трифон Захарович сделал вещь сложную: снова он использовал украинский орнамент, окружив им три пейзажика, изображавшие окрестности Барановки.

После этого много эскизов и рисунков на фарфоре сделал Трифон Захарович Подрябинников. На той же Барановке он стал бороться против изрядно надоевших цветочков, стремясь использовать для росписи индустриальные мотивы и темы труда и применяя механизиро­ванные приемы украшения массовой посуды. Став заведующим школой ФЗО, Подрябинников побывал на других фарфоровых заводах, а потом уехал из Барановки на волховский завод «Коминтерн». Именно там произошел второй поворот в жизни художника, навсегда определивший его творческие интересы.

Однажды, зимой 1927 года, Трифон Захарович сидел и писал акварелью пейзаж. За спиной его остановился заведующий производством Евгений Осипович Бильфельд, долго наблюдал за работой, а потом спросил:

- Фарфоровой акварелью вы никогда не работали?

- Даже не знаю, что это такое, — улыбнулся Подрябинников.

- Если, хотите, я приготовлю вам краски, а вы попробуете, — предложил Бильфельд.

Через несколько дней из лаборатории принесли пузырьки с жидкими прозрачными красками.

«Как же ими писать?» задумался Подрябинников. На этот вопрос никто не мог ответить, даже Бильфельд, который немного читал о том, что на Копенгагенской фарфоровой фабрике в Дании и на Императорском заводе в Петербурге пробовали писать растворами солей металлов по так называемому «утилю», то есть по сухому, впитывающему краску черепу фарфора, обожженного один раз.

«Работа подскажет!» подумал Подрябинников.

И он сделал первые пробы: однотонные цветочки, потом роспись с тенями, постепенно увеличивая число тонов, все больше и больше усложняя рисунок. Хотя это были робкие шаги в совершенно новой области, художник остался доволен первыми своими успехами. Обычные надглазурные краски ему показались теперь грубыми, кричащими. На них было приятно смотреть только вначале, а затем они надоедали. Не то у подглазурных красок, которые на первый взгляд производили впечатление, как будто более тусклых, но чем дольше на них смотришь, тем глубже, мягче и привлекательнее они кажутся.

Подрябинников решил написать вазу на лирический сюжет, который соответствовал бы нежному характеру новых красок. И он написал девушку на берегу реки, под березкой, с которой свисает зеленая кружевная листва. Девушка ждет любимого. Можно разглядеть и его: на другом берегу он отвязывает лодку, чтобы ехать на свидание. Ваза «Ожидание» имела успех. В газете «Ленинградская правда» был помещен снимок с нее и заметка о работе Подрябинникова.

Но хотя автор расписал тогда же растворами солей еще блюдо («На пашне»), дальше этого дело не развилось. Руководство завода потребовало внедрить новый метод в массовую раскраску. Из этого ничего не вышло: сам автор не был удовлетворен тем, что сделал. А тут он перебрался на другой завод, и дело заглохло на целых семь лет.

Подрябинников работал на заводе «Пролетарий», на Дмитровском в Вербилках, на Дулевском имени газеты «Правда». Его привлекали, главным образом, рисунки для массовых изделий, но иногда он создавал и уникальные вещи, например, сервиз «Физкультура», находящийся сейчас в Кусковском музее.

В Дулеве Подрябинников снова взялся за подглазурную живопись растворами. Но это были уже не пробы, не опыты, а серьезное изучение новой отрасли живописи — увлекательной и необычной. Не все у него шло гладко. Бывали срывы, изделия шли в брак, иногда постигала полная неудача.

Подрябинникову часто говорили:

- Вы что: хотите открыть тайну датского фарфора?

Трифон Захарович видел датский фарфор в музеях, всегда им любовался, но знал о нем очень немного. Известно только, что в 1772 году в Копенгагене было основано фарфоровое производство, которое через несколько лет купил датский король. Фабрика стала именоваться Королевской, избрав маркой три синих волны, как бы символизирующие датские воды: Зунд, Малый и Большой Бельт. Эта марка прославилась только через сто с лишним лет, когда в 80-х годах XIX века на фабрику, перешедшую во владение акционерного общества «Аллюминия», пришли большие знатоки датского народного искусства Филипп Скау и его друг художник Нироп. На художественно-промышленной выставке 1888 года копенгагенский завод выступил с изделиями, нежно расписанными подглазурными красками. Успех был ошеломляющий. Скау, Нироп и профессор Арнольд Крог стали развивать найденную манеру росписи, используя всего три краски — синюю (кобальт), зеленую и красно-бурую. Тонкость массы, чистота и прозрачность глазури с еле заметной синевой, а главное — нежность, мягкость и глубина подглазурных красок создали копенгагенскому фарфору мировую славу. Изделия этой фабрики расцениваются порой в сто раз дороже, чем работы многих других фарфоровых фабрик и заводов.

Кое-где пробовали перенять датскую манеру росписи, но сразу стало заметно, что это — всего только несовершенное подражание. В 1892—1894 годах художники Лисберг и Мартенсен, приглашенные из Копенгагена, расписывали вазы в датской манере на Императорском заводе в Петербурге, а в 1912 году такие же опыты были сделаны на фарфоре из новой, более «мягкой» массы и опыты столь успешные, что в печати отмечали:

«По богатству палитры и по яркости красок подглазурная живопись петербургского завода превзошла копенгагенскую и севрскую».

Обычно вещи, выполненные на Императорском заводе, шли во дворец и только после революции некоторые из них попали в музеи.

Когда Подрябинников основательно занялся подглазурной росписью, директор Дулевского завода сказал ему:

- А не изобретаете ли вы велосипед, когда он давно изобретен? Не открываете ли то, что делали еще в Петербурге? Может быть, следует поехать в Ленинград и познакомиться с опытом этого завода?

Совет был разумный, и Подрябинников отправился в творческую командировку на берега Невы.

- Подглазурная роспись? — задумчиво переспросил на Ломоносовском заводе начальник художественной лаборатории Андрей Федорович Большаков, узнав о цели приезда Трофима Захаровича. — Было время, когда наши художники действительно расписывали вазы под глазурью, но уже после 1928 года прекратил это делать Ризнич и другие художники, а потом и я.

Выяснилась немаловажная подробность: в Ленинграде расписывали под глазурью не растворами солей — это здесь не привилось — а порошковыми красками, которые проникают только в поверхностный слой фарфора и поэтому тон их после обжига не так глубок и нежен. Кроме того, подглазурная роспись практиковалась только на крупных, уникальных вещах.

Художник И.И. Ризнич, чьи своеобразные рисунки на изделиях Ломоносовского завода Подрябинников хорошо знал, подробно рассказал о технике живописи, интересовавшей Трофима Захаровича: какие соли наиболее устойчивы, какая краска и при каких условиях «заметалливается», какая вообще «капризна», и познакомил с инструментами.

Подрябинников показал маленькие фарфоровые фигурки, вылепленные дулевским скульптором Сотниковым и окрашенные растворами солей, а также свою чашку с изобра­жением вороны. И Большакову и Ризничу вещи очень понравились.

- Приятная гамма! — похвалил Ризнич.

- А что в этой области у вас сделано? — поинтересовался Подрябинников.

- Ничего. Работала когда-то художница Кордес, но неудачно: краски у нее получались какие-то глухие.

Трифон Захарович понял, что он идет по пути, по которому до него разве что только пробовали пойти один-два художника, но, побоявшись трудностей, так и не пошли. А Подрябинников видел, что роспись не порошком, а растворами солей под глазурью таит огромные возможности.

Много добрых советов дали ленинградские мастера дулевскому художнику. Он вернулся домой с желанием пробовать и пробовать новые краски, открывать и утверждать законы в хаосе неизвестного. Но многое мешало ему в этой трудной работе. То его обвиняли в бездеятельности, хотя он неделями с утра до вечера просиживал над решением какой-нибудь технической загадки, то упрекали в том, что нет результатов, как будто открытия в неизведанных областях приходят в точно установ­ленные календарные сроки. Когда ему что-нибудь удавалось, от него немедленно требовали рецептов, а если он отказывался дать еще непроверенные материалы, его именовали «секретчиком», которому нет места на советском заводе. Подрябинникова преследовали зависть и недоброжелательность.

А он, склонясь над пузырьками с бесцветными или обманчиво яркими растворами солей, пробовал их тысячи раз и все записывал, чтобы не повторять ошибок. Как и любому ис­следователю и открывателю нового, ошибки сослужили добрую службу: помогли приблизиться к истине. Текущих заданий с него не снимали, и ему приходилось работать за двоих.

У него ныли глаза от усталости, давало перебои сердце от неприятных разговоров; не­достаточно опытный еще в обращении с солями металлов, он терял сознание, отравленный парами хлора, но он работал, работал и работал, потому что у него были еще и другие препятствия, с которыми нельзя было не считаться.

Почему одни краски огнестойки, а другие выгорают? Никак не угадаешь, куда в горне лучше поставить расписанную вещь; раз или два она получается удачно, а потом вдруг — пережог. Один и тот же раствор, разбавленный различным количеством воды, дает резкое изменение тона и надо установить закономерность, чтобы овладеть этой изменчивостью. Соли хлористой платины дают на фарфоре красивые серые тона, но стоит им соединиться с кобальтом, как краска становится черной. Нельзя ли эту особенность использовать для обогащения палитры? Есть совсем волшебные растворы: сернокислый цинк сам не окрашивает, но влияет на другие краски. Как только к сероватому азотнокислому кобальту прибавить раствор этого цинка, исчезает ненужная серость краски и кобальт начинает сверкать яркой голубизной.

Подрябинников заново изучал химию, сделал множество опытов, проб, тысячи раз огорчался, но бывали дни, что и радовался, — тогда, когда вдруг открывал новое сочетание солей, когда появлялся особенно интересный тон или когда удавалось перебороть причуды фарфоровой массы и капризы обжига.

В конце концов Подрябинников, не чувствуя поддержки, перешел с Дулевского завода на фаянсовый им. Калинина в Конакове. Снова наступил перелом в судьбе художника. То, что он открыл в работе с фарфором, теперь предстояло применить к другому материалу — фаянсу, производственная технология которого во многом отличалась от фарфора.

Подрябинников рассуждал так: теоретически на политом фаянсе, обжигающемся при температуре от 900 до 1000 градусов, палитра должна быть богаче, краски сочнее, чем на фарфоре, где температура обжига доходит до 1350 градусов.

Но на практике все оказалось не так просто. От обжига кое-что зависело, но одни и те же растворы солей давали на фарфоре и фаянсе разные тона. Железо из серого превращалось в кирпично-красное, никель становился более ярким коричневым, а смеси кобальта с хромпиком и хромом давали большое раз­нообразие зеленых тонов.

Хотя множество вариантов было записано в книжечке, но немало приходилось держать в памяти.

В 1938 году художник написал эскиз вазы «Московское море». Сюжет подсказала жизнь. Только что закончилось строительство канала Волга — Москва, и от Иванькова и устья Сози до устья Шоши и Ламы разлилась великая Волга, образовав водохранилище, которое народ назвал Московским морем. Подрябинникова не мог не вдохновить этот пейзаж. Написанная в 1950 году ваза была выставлена в Кусковском музее и стала пользоваться огромным успехом.

Почти сразу же вслед за ней Подрябинников начал вазу «Партизаны». Написанная в розовато-золотистой гамме, она изображала трех партизан на фоне излюбленного Трифоном Захаровичем среднерусского пейзажа с березками. Она тоже потребовала от автора огромного творческого напряжения.

Если бы во время работы мы понаблюдали за художником и поинтересовались только одной подробностью, допустим, тем, как он пишет красками листву деревьев, то и тогда увидели бы, какое это сложное дело.

Деревья на первом плане художник начал со светлых мест. Для этого был подготовлен особый состав. Подрябинников взял насыщенный раствор сернокислого кобальта и влил в него втрое больше воды, а затем добавил пять частей насыщенного раствора хромпика. Этим составом он в первый день нарисовал светлую листву. Второй день художник посвятил покрытию теней уже другой краской, в которой на три части насыщенного раствора хромпика приходилась одна часть сернокислого кобальта. На третий и четвертый дни работы некоторые места в листве Подрябинников решил сделать потемнее и еще раз покрыл первым раствором, тени же усилил повторным, а еще через час и третьим покрытием. На пятый день светлую листву он прописал в третий раз. Наконец, на шестой, последний, день недели художник составил третий состав — из двух частей насыщенного раствора сернокислого кобальта — и написал глубокие тени.

Таким образом, целая неделя напряженной работы ушла на то, чтобы по готовому эскизу написать листву на нескольких деревьях. А сколько при росписи вазы оставалось еще дела: ведь очень сложен и остальной пейзаж, и теплоход.

Конечно, расписывать будет легче тем, кто заинтересуется опытом Трифона Захаровича. Подрябинников думал об этих людях. Не все они, быть может, станут расписывать фаянс и фарфор растворами солей. Некоторые, познакомившись с работами Подрябинникова, просто будут больше знать об этом способе декорировки. Формально наследников опыта — полторы тысячи. Таков тираж книги «Мой опыт росписи фарфора и фаянса растворами солей», изданной в 1954 году. Но на самом деле много тысяч людей приобщится к этому удивительному искусству. А посетители музеев, в которых выставлены работы Подрябинникова? А читатели, которые узнают о нем?

В датской подглазурной росписи было только три тона — синий, зеленый и красно-бурый.

Арбат Ю. Пути-дороги

В палитре Подрябинникова — 32 тона, рожденные растворами солей различных металлов, не считая усиления тонов от двух- и трехкратного покрытия. Но дело, конечно, не в количестве. Манера и характер росписи Подрябинникова отличны от датских. Если же говорить о росписи на фаянсе, то на первый взгляд она напоминает старую итальянскую майолику — Кастель-Дуранте, Урбино, Фаэнца, Сиену или французский фаянс Палисси. Но итальянцы расписывали ангобом, т.е. смесью керамических красок со шликером — жидкой фаянсовой массой, и краски их были глухи, лишены прозрачности и не могли оставить такого впечатления, как подглазурные. Эмали замечательного французского мастера Бернара Палисси при всех их огромных достоинствах также не отличались нежностью и глубиной.

...И снова в комнате деревянного дома в Конакове склонился художник над пузырьками с растворами солей. Годы согнули его спину, шевченковские усы поседели, но по-прежнему зорок глаз и юношески тверда рука. А, главное, неистребимо упорство, с которым он снова и снова наносит на недавно задуманную вазу никому, кроме него, пока невидимые краски. Вспоминая множество выполненных опытов, он мысленно дает содержимому каждого пузырька тот цвет, который возникнет, родится, засверкает только после обжига. И всё он записывает в тетрадь.

Хорошо, что есть люди, сердечно и умно оценившие большой труд Трифона Захаровича и пожелавшие ему помочь и делом и словом. Но среди тех, с кем Подрябинникову довелось встречаться, были и недруги. Они увидели в нем только человека с беспокойным характером. Обидчиво и пристрастно именовали они этот характер вздорным. Были и такие, что считали старика однообразным и надоедливым в своем единственном интересе. Они не понимали, что этот единственный интерес — самопожертвование художника, всего себя отдавшего главному делу жизни. Он пронес свое призвание сквозь равнодушие чиновников, мысливших «от сих до сих», сквозь зависть бесплодных дельцов, пытавшихся присвоить чужую находку, сквозь склоки близоруких ремесленников, именовавших себя художниками, но не видевших дальше своего кошелька. Во имя родного искусства Трифон Захарович Подрябинников трудился всю жизнь, и слава ему, потому что советское искусство от его вдохновенных усилий стало богаче.

Свои подглазурные краски Трифон Захарович любовно называл камнями-самоцветами. Вазы Подрябинникова — это подлинно вазы-самоцветы. В такой оценке нет преувеличения.

Счётчиков К. И. Фаянсовый завод в Домкине. В развитии русского фаянсового производства выдающуюся роль сыграл фаянсовый завод Ауербаха в сельце Домкине. Однако этот самый славный период деятельности завода остается недостаточно изученным. Завод возник в 1809 году вблизи сельца Домкино, бывшего Корчевского уезда Тверской губернии. Его устроителями стали богемский аптекарь Бриннер и два мастера — иностранца с фарфорового завода Гарднера. Надо полагать, что работы на нем почти не производились, а если и было выпущено какое — то количество изделий, то они носили характер пробных образцов. Основной причиной возникновения фаянсового завода в этой местности был закон запрещавший заводить подобные промышленные заведения вблизи Москвы.

Лубов Г. Фаянсовый завод в 1941 г. В тревожном 1941 году воина вторглась в жизнь и труд города Конаково, где главным и единственным крупным предприятием был фаянсовый завод имени М.И. Калинина. Первые дни военного времени не отличались от обычных мирных дней, приказы по заводу носили спокойный деловой характер. 25 июня в связи с объявлением города на военном положении осуществляются мероприятия по перестройке работы предприятия, вводятся специальные пропуска для движения по городу. Завод начал выпуск оборонной продукции.

КФЗКуприянова Е.А. Агашка. Вряд ли кто сейчас знает, что означает слово «Агашка» кроме, конечно, тех, кто работал на фаянсовом производстве. «Агашка» - это рисунок без кальки, чаще импровизированный. Многих работниц в ту пору звали именем Агафья - оно было очень модным и распространенным, — отсюда-то и пошло название «Агашка». Роспись, в основном, выполняли наделенные художественным вкусом простые заводские работницы, из крестьянок. Они чаще всего использовали в рисунках растительные орнаменты — листья, затейливые узоры, диковинные цветы. Рисунки наивны, милы, я видела подобные чашки у старых мастеров.

Первый цветной советский фильм «Соловей – соловушко».

Над ручьем, меж ветвей

Пел залетный соловей.

Песней той молодой

Бор звенел как золотой

Со звуков этой нежной песни начинается фильм режиссера Николая Экка «Соловей – соловушко» (он также известен под названием «Груня Корнакова»), снятый на киностудии «Межрабпомфильм». Картина вошла в историю кино как первый цветной советский фильм. В Год кино у нас есть повод вспомнить, что история цветного кинематографа началась в нашем городе. Ведь события, о которых он повествует, происходили на нашем фаянсовом заводе. Съемки киноленты проходили на месте реальных событий, т.е. у нас, тогда еще в поселке Конаково. И поныне сохранился дом, где жила съемочная группа картины: ул. Первомайская, дом 7 (раньше он был № 17, но потом часть домов снесли и нумерация изменилась).