Ангоб. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. В бору возле Волги еще лежал ноздреватый снег, в городе на вязах еще висели бронзово-коричневые прошлогодние листья, но уже по всему было видно, что наступила весна. На берегу Данховки дотаивали льдины — следы недавнего ледохода. Синее и выше стало небо, на бугорках рядом с сухими и черными метелками лебеды появилась свежая зелень пырея, а в конце колхозного поля затарахтел трактор и следом за ним стали деловито вышагивать грачи, подбирая червяков.
- Мать, а мать, — сказал Иван Иванович жене, хлопотавшей на кухне, — достань-ка жабровки да вентиля.
Иван Иванович Панкратов стоял у окна, высокий и со спины совсем еще не старый. Хотя и шел ему седьмой десяток, время не согнуло его. И седины не так уж много появилось в волосах, по-прежнему по-цыгански черных. А жена бы сказала, что и характер не изменился: был Панкратов настойчивый и упорный и теперь такой же. Может быть, только в глазах, много повидавших в жизни, иногда мелькала усталость, и поэтому взгляд становился грустным. Но и это могла заметить только жена, Прасковья Афанасьевна.
Она заворчала:
- Опять ты за свое, рыбак. Годы-то не те. Грести еле можешь...
- А я мотор куплю...
- Купишь.
- Получу премию и куплю.
- Еще вилами на воде написано, справишься или нет. Знаю я, чем ты себе голову забиваешь. Угомониться пора.
- Ладно, ладно, ты, мать, не ворчи. Сказано — достать снасть, ты и доставай, коли хозяйство в твоем ведении, — усмехнулся Иван Иванович. Потом неторопливо продолжал: — Небось, рыбы принесу — спасибо скажешь. Смотри, как на Данховке вода поднялась.
-Ну, и что? — отозвалась Прасковья Афанасьевна.
- Как что? Я уже тебе толковал: в Данховку из Московского моря вода потечет, щука пойдет. Тут ее и бери.
Прасковья Афанасьевна достала снасти, но Иван Иванович, осмотрев их, сокрушенно покачал головой.
- Прохудились. Придется подплетать.
И, возвратившись с завода, он взял деревянный челнок и сел за сети.
- Чую, не ладится у тебя в цеху, — сказала Прасковья Афанасьевна. В голосе ее была забота.
- Не ладится, твоя правда. Течет краска. Ты разыщи-ка отцовы книги. Посмотрю — может, что там найду.
Иван Иванович Панкратов был красочным мастером фаянсового завода. Работником он по справедливости считался знающим, но когда возникало у него затруднение, брался за записи, по наследству оставленные ему отцом. И не потому, что там действительно хранились невесть какие секреты, а по старой привычке. С юности видел он в потрепанных от долгого употребления книгах большую силу, не забывал и того, что однажды в трудную минуту они спасли семью,
У Панкратовых все в роду были красочники. Но после смерти отца мать, Гликерия Трофимовна, вынуждена была пойти в живописный цех. Туда же пристроила и старшего из четверых детей, двенадцатилетнего Ваню.
Шесть лет расписывал он чашки, и быть бы ему живописцем, да получилось по-другому. Заболел дядя, Григорий Дмитриевич, заводской химик по краскам. Поехал он в Москву лечиться, а на свое место поставил племянника. Секретов от родного не утаил, все записные книжки перёд ним выложил, а самое важное — новые составы — велел со слов записать в книжку.
Через несколько дней пришло известие, что дядя в одночасье умер.
Ваня подумал: «Что же теперь будет?». Он засел за книжки — отцово и дядино наследство — и наизусть выучил все рецепты. А тут как раз и вызвали его к управляющему Александру Васильевичу Севастьянову. Маленький, черный, как жук, управляющий смотрел исподлобья, только иногда вскидывал на собеседника глаза, точно желая застать его врасплох.
- Как ты светло-зеленую краску приготовишь? — спросил он.
Ваня, не моргнув, ответил.
Севастьянов задал еще несколько вопросов, потом подал черепок и сказал:
- Вот заказ поступил, изразцы узорные будем делать, такой цвет подбери.
Через несколько дней Ваня подобрал краску, отнес управляющему. Тот, довольный, улыбнулся.
- Останешься химиком по краскам, на дядином месте. Жалованье поначалу скромное положу, а там — что заслужишь. Но смотри, чтоб тебя твои восемнадцать лет не подвели.
И «жук» погрозил пальцем.
Семья вздохнула свободней. Но Ваня знал, что судьба его висит на волоске: не справится — без всякой жалости его выгонят, и неизвестно, дадут ли еще после этого место в живописной.
Новая работа увлекала тем, что в ней многое казалось непонятым, неизведанным и открывался простор для химических опытов. А у Вани ум был пытливый: трудился молодой Панкратов старательно, и число рецептов у него росло. Не только каждую новую удачу заносил Ваня в книжечку, но и о промахах делал отметку, чтобы, как сам себе говорил, второй раз на том же месте шишку не набить.
Шаровых мельниц, на которых теперь в мельчайший порошок растирают песок, черепок и краску, тогда и в помине не было. Стояла у молодого заводского химика в лаборатории так называемая «волокуша» — полутора аршинный деревянный чан, «кругляшок», на дне — камень, на нем—другой.
Приводилась эта «механика» в движение «ухватом» — палкой, соединенной с трансмиссией и конусной шестерней. Используя эту нехитрую механику, двое рабочих терли краски. Рядом Иван Иванович — так теперь стали звать Ваню, несмотря на его восемнадцать лет, — тоже вручную готовил краску для пробы.
На печатном участке смотрителем был еще один родственник Ивана Ивановича — дядя по матери Иван Трофимович Кислов. Он часто приходил, показывал либо черепок, либо лоскуток материи, говорил:
- Вот, химик, сообрази-ка что-нибудь созвучное этому.
Однажды он такую задачу задал, что Иван Иванович долго мудрил и все не мог осилить цвет: будто и сиреневый, а с розовым отблеском, и нежный-нежный. Перепробовал десятки составов — все не то. И вот причудился рецепт ночью. Не поленился Иван Иванович, встал, записал, а утром в лаборатории попробовал, И ведь вышло точь-в-точь, как надо было.
Дядя сиял:
- Есть в тебе, племяш, нотка колориста.
Дядя любил музыку, был регентом хора, играл на скрипке и даже выступал на любительских концертах. Весной 1908 года он зазвал молодого Панкратова на спектакль. Артисты, приехавшие из соседнего городка Корчевы, давали спектакль «Без вины виноватые». Ивану Ивановичу игра очень понравилась, и когда любители с фаянсового завода создали кружок и сыграли водевиль «Хоть умри, а найди жениха», Панкратов пошел посмотреть эту веселую безделицу.
За первым водевилем кружковцы поставили еще несколько. Чем больше втягивался народ в работу кружка, тем серьезнее становилось отношение к постановкам, особенно после того, как появился среди любителей местный учитель М.И. Чернышев. Решено было поставить «Бедность не порок» Островского. Тут не выдержал и Иван Иванович. Явился к Чернышеву и сказал:
- Хочу попробовать свои силы.
Панкратову дали маленькую роль: ряженого «козла», из тех, что пришли в дом Торцовых. Иван Иванович сыграл так просто и смешно, что ему предложили участвовать и в следующих постановках: готовили «Недоросля» Фонвизина и «Назара Стодолю» Шевченко.
Теперь Панкратов делил и время и любовь между красочным делом, в котором приобретал все больший опыт, и приглянувшимся ему театральным искусством.
Но на беду управляющий заводом Севастьянов сразу же невзлюбил любителей искусства и рабочий театр. То прикажет не давать ключей от помещения, где репетировали, то еще какую-нибудь пакость устроит. Подослал к любителям табельщика Ваньку Калашникова:
- Поди, вроде ты тоже любитель, а сам доноси мне, о чем они говорят и что осуждают.
По доносу Калашникова управляющий вызвал однажды Панкратова:
- Солидная у тебя должность, Иван. Тебе бы верой и правдой хозяину служить, в ножки кланяться, что тебя, молокососа, на такое место поставили, а ты с простыми рабочими якшаешься. Знаю, о чем они после репетиций говорят.
Знал это и Иван Иванович: шептались о том, что Севастьянов донимает штрафами и что обирают рабочих в хозяйской лавке, где велят покупать харчи.
