Ставильщик Михаил Степанович Ермолаев, из бригады Казакова, работал на Конаковском заводе уже четвертый десяток лет. Когда он оставил село Рождественное, расположенное возле затопленного ныне водами Московского моря города Корчевы, и пришел на завод, рассказали ему старики историю из недавнего, по тем временам, прошлого.
Приписан был к горнам Чалый, один из тех коней, что по жиденьким рельсам узкоколейки всю свою жизнь возил капсели и товар для загрузки горнов, а после обжига белый фаянс в сортировочную. Под старость тяжелая и однообразная работа в жаре привела к тому, что Чалый ослеп. Работал он и после этого, но, наконец, конюх решил дать заслуженному коню отдых. Ставилыщик Ермолаев поведал об этом так:
- Так как положил он законную силу на производство, кормили Чалого, а работы с него не требовали. Но едва утром раздавался заводской гудок, слепой конь вставал и ждал, что его поведут на работу. Так и не дождавшись этого, он дремал стоя, а на следующее утро снова вставал по гудку.
Медленно брели кони, гремя железными тележками на стыках узких рельсов. Медленно загружались горны и тогда, когда лошадей заменили тележками подвесной железной дороги. Все это была техника прошлого века.
После того, как к заводу подвели высоковольтную линию, удалось механизировать многие трудоемкие процессы. Уже действовали два люлечных конвейера — один соединял формовочный цех с горнами, другой — участок туннельных печей с сортировочным цехом. Пора было механизировать процессы загрузки и выгрузки горнов: пусть ставильщики только укладывают капсели в горне, а выборщики переносят капсели на три шага из горнов до проходящей мимо ленты конвейера.
Расчеты начальника цеха Шигаева показывали, что третья линия конвейера должна освободить от тяжелой работы многих рабочих, облегчить труд оставшимся и дать, по крайней мере, триста тысяч рублей экономии в год.
Ранним мартовским утром 1955 года новый конвейер хотели торжественно пустить. Но торжества не получилось. Вышел скандал.
Шигаев и его заместитель Жукова, одновременно являвшаяся секретарем цеховой партийной организации, пришли в цех еще затемно, в шесть утра. Как раз в это время две бригады на участке Андреева начинали выборку пятого горна.
Сразу же, как только стали выносить из горна капсели, выяснилось: места не хватает. Выборщики не знали, куда девать капсели. Люльки конвейера мешали ходить подносчикам торфа, работавшим возле соседнего, четвертого, горна. Толкотня спутала все расчеты, привела к неразберихе, шуму, перебранке.
- Что будем делать? — спросила Жукова.
- Снимать! — недовольно ответил Шигаев, Он уже видел, что дело не в плохой организации труда, а в недостатках нового конвейера.
Люльки сняли и вынесли на заводской двор, чтобы они не мешали.
Но пролежали они там недолго.
Поближе к осени на завод назначили нового директора — Василия Прохоровича Сажко. Собственно, новым его можно было назвать с большой натяжкой. Скорее это было возвращение после долгого отсутствия на завод, который уж давно стал родным.
Двадцать с лишним лет назад молодой паренек, только что окончивший Глинский керамический техникум, Вася Сажко, получил назначение в Конаково и зимой, в лютый сорокаградусный мороз, вышел из поезда на станции Завидово. В ту пору железнодорожной ветки до завода еще не проложили, и верных 30 километров предстояло ехать на лошадях. Старик-возница глянул на юношу в драповом пальтишке и ботиночках, подъехал к своей избе, дал в руки Сажко вожжи и сказал:
- Повремени малость.
Он вышел с тулупом, валенками, меховым малахаем и отечески, заботливо сказал:
- Ну-ка, влезай во все это. А то кому ты там на заводе замороженный-то будешь нужен.
Так встретили Сажко в этих местах. И места приглянулись ему. Родившийся и выросший среди вишневых садов и подсолнухов Украины, он полюбил и широкие плесы Волги и конаковский сосновый бор, а главное завод, где стал сменным мастером, а потом и начальником туннельно-горнового цеха.
Отсюда Сажко ушел на войну.
После тяжелого ранения под Звенигородом он потерял ногу. Вернулся Сажко на завод и стал заведовать производством. Некоторое время он работал главным инженером на «Красном фарфористе», побывал на фарфоровых заводах Германской Демократической Республики, а в июле 1955 года снова оказался в знакомом Конакове — на этот раз уже директором.
Теперь он раздумывал о том, как хорошо, что здесь механизируют заборку и выборку горнов, чего не было ни на одном нашем керамическом заводе. Он понимал, что новое не рождается безболезненно: отбрасывать приходится то, что еще живуче, что сопротивляется. Разве так уж легко принимали то, что он сам когда-то предлагал на этом же заводе?
В 30-х годах, помнится, низка была производительность на глазуровке и заборке в капсели политых изделий. Работница окунала вещь в глазурь и держала ее на весу, пока глазурь не стекала.
Сажко встал на место поливщицы, много раз проделал эту операцию и потом невольно задал себе вопрос:
- А разве глазурь не может стекать тогда, когда работница берет следующую тарелку? Зачем ждать?
Он предложил установить «вилки» или «решетки». К тому времени, когда работница ставила на вилку пятую тарелку, первая уже высыхала.
Легко сейчас, через двадцать лет, вспоминать об этом. А разве легко было внедрить предложение, которое автору казалось безусловно полезным? Доказала практика, убедили итоги. Производительность на глазуровке увеличивалась постепенно, и, наконец, работницы стали поливать не одну тысячу тарелок, как прежде, а 5 тысяч. Тогда уже никто не стал возражать.
Не сразу вошли в обычай и «гребенки» — зазубренные пластинки, на которых тарелки держались в капселях. Их Сажко заимствовал с Будянского фаянсового завода. А теперь кажется, что эти гребенки существовали всегда.
Что же сейчас мешает внедрению конвейера в горнах?
Ответа на это директор не находил.
Пожалел Сажко, что не было Шигаева: ведь это он был «душой» конвейера, он его задумывал, а внедрить не пришлось. В дни, когда решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС всколыхнули всю страну, перед старым членом партии райком поставил вопрос: чем можешь ты помочь общенародной борьбе за подъем сельского хозяйства? Шигаев решил ехать в колхоз, и Конаковский райком КПСС рекомендовал бывшего красногвардейца и хорошего организатора-производственника председателем колхоза имени М.И. Калинина. Этот колхоз находился в селе Домкине, — том самом, где свыше полутора столетий назад был основан и существовал в продолжение пятнадцати лет фаянсовый завод, пока его Ауэрбах не перевел к устью реки Данховки.
Да, теперь Шигаева в Конакове не было. У него другое дело. Проблему конвейера надо было решать тем, кому Шигаев вручил производственную эстафету, — новому начальнику цеха Петру Александровичу Кузьмину и Анастасии Ивановне Жуковой, которая была заместительницей и при Шигаеве.
Их и вызвал директор.
- Что с конвейером? — спросил Сажко у Кузьмина.
Тот не отличался многословием:
- Груда металла.
- Что же делать?
- Либо пускать, либо ломать.
Ответ показался Сажко слишком дипломатичным. У Кузьмина не заметно было особого желания возиться с такой беспокойной вещью, как конвейер. Директор пристально глянул на начальника цеха, точно стараясь разгадать, что это за человек, и более жестко, чем обычно, сказал:
- Так вот: надо пускать.
Это звучало как приказ.
Но одно дело сказать «пускать!», а другое дело пустить. Главный инженер Петров тоже говорил Кузьмину: «пускать!», а когда начальник участка Ясинская, сомневаясь в пользе конвейера, выразилась так, что эта махина только мешает, Петров не сумел технически доказать преимущества механизации заборки и выборки горнов. Главный инженер раздраженно заявил:
- Кому мешает, тот может уходить.
Об этом Ясинская рассказала на общезаводском партийном собрании и в доказательство напомнила о недостатках в работе. Заборщицы до пуска конвейера обрабатывали по 15 тысяч тарелок, а сейчас не больше 7. Уже нельзя отличить худших от лучших, потому что учет обезличен. То же самое и с работой бригад на ставке.
Доля истины во всем этом была, но после своего выступления Ясинская прослыла консерватором, противником нового. И не зря. Слишком уж часто начальник участка круглых горнов повторяла:
- Я говорю о том, чем недовольны рабочие.
Но ведь недовольство недовольству рознь. И у первых двух конвейеров находились противники: требовалось время, чтобы приспособиться к новому ритму, к новым условиям работы. Командиру производства, руководящему таким ответственным участком, как горны, надо смотреть шире, перспективнее.
Жукова могла бы об этом рассказать. У нее в памяти сохранились любопытные факты.
Взять хотя бы второй конвейер. Что сначала не все будет в порядке, Жукова знала заранее: надо еще привыкнуть к новым условиям. Но вот цеховой плановик Клавдия Петровна Кузнецова стала каждое утро докладывать, что производительность падает, и к концу недели подсчитала, что это падение достигло 20 процентов. Жукова не на шутку забеспокоилась. Не выдержала она, пошла к Шигаеву. Рассказала о беде, а Шигаев посмотрел своим обычным усталым взглядом исподлобья и спокойно ответил:
- Сама виновата.
- Я? — удивилась Жукова,
- Ты.
- В чем же это, интересно?
- Говорил я тебе, что надо подпилить ножки на столах? Давно говорил. Ты думаешь, пустяк? В подобных случаях пустяков нет. Раньше, пока конвейера не было и товар носили вручную, ставь как хочешь, А теперь снимаешь товар с конвейера, значит к конвейеру и приспосабливайся. Сделаешь столы пониже — удобнее будет снимать товар, легче станет работницам, лучше пойдет работа. Ты присмотрись, найдешь и еще кое-что, требующее переделки.
За ночь подпилили ножки на всех 14 столах. Удобнее стало снимать товар, но не всем. Подошла Жукова к глазуровщицам, а навстречу ей Филиппова и Глазунова.
- Что же это, Анастасия Ивановна? Высоким-то хорошо, а нам, невеличкам, страдать?
И тут Жуковой пришла на ум простая мысль: ведь на каждом участке, на каждой операции лучше всех замечают недостатки рабочие, занятые именно на этой операции. Никто не может точнее их указать, какие требуются исправления.
- Предложения есть? — в упор спросила она Зою Глазунову.
- Та немного растерялась, Жукова улыбнулась и растолковала;
- Что надо сделать, чтобы вам невеличкам, работать стало удобнее?
- Нам бы на что-нибудь встать, чтобы мы повыше были, — сразу заявила Глазунова.
- Стойки деревянные подойдут?
- Конечно.
Тут же плотник сделал стойки, и скоро «невелички» работали не хуже других.
Жукова решила до конца использовать пришедшую ей мысль. Она попросила начальника участка глазуровки Любовь Александровну Башилову в обеденный перерыв созвать рабочих.
- Что вам сейчас мешает и как можно сделать лучше? — задала она единственный вопрос.
Оказалось, что многие уже думали на эту тему.
Александра Михайловна Ешкова сразу пожаловалась:
- Столы расставили неудобно. Стоишь спиной к ленте конвейера — и люльки, извините, бьют по заду. Отглазуруешь изделие, а ставить его заборщице несподручно — нет места.
- Что предлагаешь? — спросила Жукова.
- Поставить столы поперек хода конвейера.
- А стол подрезать хотя бы на полметра. Он теперь длинный не нужен, — добавила старший мастер М. Малышева.
С этими предложениями работницы участка согласились без споров, и Жукова постаралась, чтоб все это было сделано немедленно. Уже на следующий день производительность вошла в норму, а через несколько дней поднялась на 10 процентов против того времени, когда конвейера не было.
На участке разборки работала бригада, которую все звали «бригада У». Этот возглас восхищения означал признание того, что собрался здесь самый боевой народ, Так оно было и на самом деле. Бригадир Мария Николаевна Суворова замечала, что дело спорится, и еще больше подбадривала своих девушек. А то говорила подошедшей Жуковой:
- Анастасия Ивановна, давайте нас на «молнию».
