Вечное движение. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. Начальник цеха Шигаев проходил мимо пятого горна, который только что начали загружать, и глянул, как Барулина ставит отформованные и подсушенные тарелки. Он машинально сделал еще несколько шагов и вдруг, точно его толкнул кто, остановился. Большой короб из огнеупорной глины был не заполнен, а Барулина уже отставила его и взяла новый.

Шигаев сосчитал: в капселе стояло всего девятнадцать тарелок.

- Почему неплотно забираете? — спросил он.

Барулина удивилась:

- Как всегда, Алексей Федорович.

- Вот то-то и плохо, что как всегда: тут же еще двадцатая тарелка войдет.

Барулина только пожала плечами. Признаться, она об этом не думала. Ее бабка и ее мать забирали по девятнадцать. Когда-то и ее научили забирать столько же, и уже много лет она ставила эти девятнадцать. И вдруг Барулина вспомнила, что всего несколько дней назад Шигаев вот так же подошел к ней и предложил ставить двадцатую тарелку. Она сказала тогда: «хорошо», но часто забывала о словах начальника цеха: привычка брала свое.

- Безобразие! — раздраженно сказал Шигаев. — Забирайте по двадцать. А после смены потолкуем.

Но Шигаев и сам удивлялся: три года работал он начальником туннельно-горнового цеха на Конаковском фаянсовом заводе, а не придавал значения тому, как забирают тарелки. На фарфоровых заводах совсем иное дело: тарелки помещают в капсели плотно, экономно. В фаянсе технология другая, но уж не настолько она отличалась, чтобы оставлять в капселях пустое место. Это была какая-то нелепая традиция, старинная и непонятная привычка. А таких привычек что-то слишком уж много на участке горнов.

Конечно, известное объяснение этому можно найти. Ведь обжиг — эта «святая святых» керамического производства — всегда состоял из тайн, которые передавались от деда к отцу и от отца к сыну.

Двое суток дежурит горновщик. В топки подбрасывают торф и там пылает огонь, в горне идет обжиг, а горновщик изредка выходит во двор и поглядывает на дым, подымающийся из трубы. Что он там мог увидеть? А опытный глаз замечал все. Вот из трубы на сажень выскочило пламя. Значит, огонь большой и температура достигла нужного уровня. Заглядывали горновщики в смотровые окошечки — небольшие отверстия с четырех сторон горна — и тоже примечали, до какой степени раскален горн: он бывал и красным, и оранжевым, и желтым, и белым. А вот пламя, вырывающееся из трубы, становилось меньше, оно светлело — верный знак, что обжиг кончался.

Конечно, все это не так уж просто, как тут сказано. Ведь горновщик различал и у дыма и у огня десятки оттенков и, в зависимости от того, ровный или неровный цвет накала в горне, и раньше или позже посветлел огонь, и когда дым стал гуще, — знал, что происходило в горне.

Но после революции, когда кузнецовские заводы перешли к государству, стали отмирать эти таинства. Горновщики перестали быть жрецами, колдовавшими возле горнов. Так же, как и другие рабочие, они стали использовать технику. Опыт и верный глаз еще помогали им, но появились и другие, более надежные помощники. Взять хотя бы пироскопы.

Представьте себе маленькие, с мизинец, трехгранные конусы, отлитые из такой фаянсовой массы, которая плавится при строго определенной температуре. Конусы устанавливают по три или четыре штуки возле каждого из четырех смотровых отверстий горна и размещают на капселях, в трех местах — все глубже и глубже к центру. Сначала начинают таять и клониться на сторону конусы, стоящие во втором кругу, потом в четвертом и, наконец, в шестом, в центре горна. Это значит, что температура всюду достигла нужного уровня.

Время — вот что здесь командует.

Несколько тысяч изделий обжигается одновременно в горне. Их надо быстро и плотно «забрать» в капсели, а капсели поставить в горн и сделать это как можно плотнее, чтобы полезная горновая площадь зря не пустовала, и возможно быстрее.

Раньше, при Кузнецове, работа ставильшиков или выборщиков считалась каторжной. Хозяину невыгодно было ждать, когда горн остынет. Накинув на себя старую солдатскую шинель, рабочие бросались в камеру, где горячий воздух обжигал лицо и руки. Теперь горны охлаждаются искусственно, и люди работают в обычных условиях. Но скорость выборки и ставки так же, как и плотность укладки изделий, ценятся по-прежнему. Можно поэтому понять, почему начальника цеха Шигаева возмутило расточительство: в капселе остается место, удалось бы поставить еще одну тарелку, а работница действует по старинке.

После смены у пятого горна собралось около сорока человек. Все смотрели на начальника цеха и ждали, что он скажет. А Шигаев стоял, опершись на «столб» из поставленных друг на друга круглых капселей, — нахмуренный, сердитый, и от того, что этот грузный, седой и всегда спокойный человек сейчас так явно недоволен, всем становилось как-то не по себе. Его знали, уважали и не хотели причинять ему неприятностей.

Отец и мать Шигаева были фарфористами, а деды и прадеды вышли из Гжели, исконного места русских гончаров, С одиннадцати лет Алексей помогал отцу — точильщику, потом сам стал формовщиком, В дни Октябрьской революции он дрался с юнкерами в Москве на Остоженке и у Москворецкого моста, а потом этот семнадцатилетний красногвардеец пошел конным разведчиком на юго-восточный фронт. Побывал он и на фронтах Отечественной войны, воевал против гитлеровцев. Старый член партии, прошедший большую школу жизни, хорошо разбиравшийся в фарфоровом и фаянсовом производстве, Шигаев трудился на многих заводах, начав ставильщиком в горнах, а кончив начальником цеха. В последнее время Шигаев постоянно думал о том, что надо, наконец, отходить от приемов старых, привычных, задерживавших движение вперед.

Вот почему он заговорил с собравшимися рабочими, прежде всего о производственной дисциплине, о сознательном отношении к труду. Надо каждому задуматься над тем, что он делает в цехе и как эту же работу выполнять лучше, производительнее. Если трудиться спустя рукава, все красивые слова о производительности окажутся болтовней и приведут только к ухудшению качества продукции. Рассказал Шигаев и о переходе на новый метод ставки горна. Возник этот вопрос уже давно. Испокон веков капсели укладывали вкруговую — сначала один круг, потом — другой, третий и так далее, Институт керамики предложил делить горн капселями пополам по диаметру, а затем параллельно диаметру укладывать остальные ряды. Институт считал этот способ самым экономичным.

Но когда Шигаев спросил, кто хочет высказаться относительно нового метода кладки, поднялся бригадир ставильщиков Василий Гаврилович Казаков — худощавый, подтянутый, сдержанный — и без обиняков заявил:

- Я против.

В предельном изумлении Шигаев уставился на Казакова. Если бы начальника цеха спросили, допускает ли он, чтобы среди рабочих нашлись противники нового, то уж чью-чью, а фамилию Казакова он никогда бы не назвал. Человек сообразительный, со сложной биографией, Казаков не принадлежал к числу потомственных фарфористов. Уроженец Дальнего Востока, сын рабочего-партизана, расстрелянного колчаковцами, он перед Отечественной войной окончил военное училище, на фронт пошел командиром минометной роты, в звании гвардии майора стал заместителем командира полка. Довелось ему побывать во многих европейских странах — Чехословакии, Венгрии, Румынии, Австрии. Из армии его демобилизовали. До родных мест далеко. Подумал-подумал Василий Гаврилович и поселился в Конакове. Работал ставильщиком в горну, быстро выдвинулся, а как бригадир заслужил добрую славу и бригаде и себе. Шигаев ценил в Казакове то, что этот человек умел смотреть «в корень», доискиваться до причин явлений. Замечания о недостатках в работе у него всегда были продуманные и дельные. И вдруг Казаков выступает против нового метода. Невероятно!

- Я вот почему против, — продолжал Казаков. — Давайте говорить не вообще, а конкретно, с точки зрения экономической целесообразности. Действительно: поменьше красивых слов. У нас на заводе выпускаются различные изделия, другими словами, широкий ассортимент. Соответственно этому и капсели разные. Чтобы их хватило на целый горн при рядовой ставке, нужен большой запас. А у нас возле горнов свободной площади нет. Куда же вы эти разные капсели поставите?

Шигаев с интересом прислушивался к словам Казакова: в них было много справедливого.

- Ну и что же делать, по-вашему? — спросил начальник цеха.

Казаков передернул плечами:

- Пока сам еще не знаю. Тут надо подумать.

Он отправился в технический отдел к инженеру Гаврилову, взял у него разрез горна и схемы ставки и долго сидел дома и чертил. Важно было так распределить капсели разной формы, чтобы повысить коэффициент использования горнового объема. Тогда, в 1953 году, считалось, что предел, которого можно достигнуть на практике, это — 0,67 процента, т.е. из каждого квадратного метра горнового объема с пользой удается загрузить только две трети его.

Для бывшего майора Казакова это была тактическая задача, над которой стоило поломать голову. Каждая лишняя доля процента полезного использования горновой площади это — дополнительная продукция, выпускаемая заводом, это — перевыполнение производственного плана, это — удешевление стоимости изделий.

Когда снова собрались в горновом цехе для делового разговора, Казаков уже рассуждал вполне определенно:

- Я рассчитал: можно так ставить капсели, что будет экономичнее, выгоднее, чем при рядовой ставке. Площадь горна мы разделим пополам по диаметру. А затем на каждой половине сделаем как бы несколько кустов. Ближе к «рубашке», т.е. стенке горна, поставим ряд «девяток» — девятидюймовых капселей, затем несколько больших «бандур» и, окружая их, будем перемежать «девятки» с «семерками». Одним словом, не надо шаблона. Давайте составлять эти кусты так, чтобы капсель к капселю прилегал ближе. Где можно, поставим крупные, где нельзя, — мелкие.

1 сентября 1953 года Казаков и его бригада впервые поставили горн по-новому. А когда прошел обжиг, в цехе появилась «молния»: «Смена Сотниковой по инициативе бригадира Василия Гавриловича Казакова применила новый — кустовой — метод - ставки. Коэффициент использования горнового объема повышен против плана на 2 сотых — вместо 0,67—0,69.

Привет новаторам производства!»

Другая смена — мастера Андреева — применила метод Казакова и тоже поставила капселей больше обычного. Так и шло — то смена Сотниковой впереди, то смена Андреева. Медленно, но неизменно повышался коэффициент и в декабре дошел до 0,76.

- И тут точно плотину прорвало. Хлынула такая волна всяких дельных предложений, что только успевай записывать да применять.

Бригадир ставильщиков Иван Иванович Панков предложил закладывать кирпич между стенкой горна и капселями не во всю его длину, а ставить его поперек, на ребро. Казалось бы, пустяк, но по всему горну на этой простой придумке выгадали почти 2 кубических метра полезного объема.

Вслед за тем другой бригадир ставильщиков — круглолицый и большеглазый Александр Михайлович Седов — высказал такое мнение:

- Ведь в столбы можно прибавить еще по одному капселю.

И это приняли.

В конце сентября ставильщик Степан Фокич Мартынов, бывший донбасский шахтер-навалоотбойщик, посоветовал изменить установку пироскопов. Его предложение одобрили, и оно пошло в общий котел достижений. Важно было, что все большее число рабочих принимало участие в улучшении работы цеха.

А в октябре того же года движение за экономию места перекинулось из горнов на участок туннельных печей, где фаянс уже не впервые идет в огонь, а обжигаются изделия, политые глазурью.

Одним словом, началось в туннельно-горновом цехе такое движение, которое дало заводу без всякого преувеличения ежегодную пользу в несколько сот тысяч рублей.

И все же это оказалось только частью большого дела.